Исмаил Шихлы - Антология современной азербайджанской литературы. Проза Страница 48

Таким образом, субботний заработок дяди Ибада был неплох. Но после того как объявился Кащей, его бизнес поднялся на другой уровень, заработок вырос вдвое, втрое, потому что на бои с участием Кащея приходили не только жители родного села, но и туристы, отдыхающие в рассыпанных вдоль берега зонах отдыха, сбегалось и немало зрителей из соседних сел. И тетушка Ниса, возбужденно пересчитывающая деньги, что торопливо приносил домой после боев Ибад, гордилась мужем, то есть Ибадом, и искренне, от души восклицала: «Дай бог здоровья Кащею!», так, будто Кащей был не петухом, а таким же умелым, оборотистым человеком вроде самого Ибада.

Но торговля на арене петушиных боев не ограничивалась лишь все более процветающим бизнесом дяди Ибада, особенно после того, как слава о Кащее разнеслась по округе, даже из соседних сел приходили подростки и, соперничая друг с другом, продавали зрителям жареные семечки, вареную и посыпанную солью кукурузу, мороженое.

В будние, обычные ночи дядя Ибад, сидя в будке, попивал чай из термоса, сторожил базар, живя мечтами о грядущем субботнем дне. Порой эти мечты возносили его на своих крыльях в будущее, и тогда, пребывая в плену этих грез, он мысленно монополизировал на арене боев всю торговлю, ставил чуть поодаль от нее, в тени ветвистого, старого миндалевого дерева павильон, похожий на аккуратный павильон мясника Мирзааги, и, наняв продавца с безупречной репутацией, брал на себя всю торговлю семечками, кукурузой, мороженым. Там же можно было со временем жарить и продавать горячие кутабы, даже шашлык, ведь теперь не советское время, чтобы над тобой грозно нависал милиционер Сафар, требуя свернуть торговлю, призывая к порядку, проводя профилактические беседы, и тут в мир мечтаний дяди Ибада проникал запах шашлыка, словно пробуждал его, будто неведомый внутренний голос говорил: хватит, мол, Ибад, лишняя жадность — возможные потери, но проходило какое-то время, непроизвольно, независимо от себя, он вновь мог обернуться, лишь глубже погружался в мир этих прекрасных грез, на сей раз уже собирая дань с болельщиков из соседних сел, ставящих свои машины поодаль от миндалевого дерева.

И в тот незабываемый субботний день, ближе к вечеру, дядя Ибад, сказав: «Храни аллах!», вышел из дому и, оказавшись на арене будущих боев, как всегда старательно утрамбовал и побрызгал на площадку воду, чтобы, когда станут биться петухи, не поднималась пыль.

Понемногу народ стал собираться.

Первыми, как всегда, подошли подростки — продавцы семечек, кукурузы, мороженого, они часто глядели в сторону зон отдыха, ибо именно отдыхающие в основном были их клиентами.

Туристы из стран Европы, Японии, мужчины и женщины, многие в коротких шортах, их дети шумели, кричали на разных языках, следя за петушиными боями, но самым их любимым бойцом, за которого они болели чаще всего, был петух Кащей. Кащея они фотографировали столь много, что, наверное, ни один петух, ни одно животное, даже ни одна голливудская дива на свете не удостаивались подобной чести.

Туристы приезжали в зоны отдыха на берегу Апшерона отдохнуть, поплавать в море, позагорать на песчаных пляжах. Через неделю, дней десять они уезжали, на их место прибывали новые, но любовь к Кащею, восхищение им вне зависимости от срока пребывания всегда оставались с туристами, и не было никакого сомнения, что Кащей обретал свое незабываемое место в апшеронских воспоминаниях туристов.

Сельские подростки в те субботние дни приходили поглазеть на петушиные бои с особым интересом, и основной причиной этого был, конечно же, Кащей, а также оголенные ножки женщин-туристок и проглядывающие под прозрачными кофточками груди без лифчиков. Но Кащей проявлял на поле боя такую отвагу, что деревенские подростки на время забывали про оголенные ножки и колышущиеся под тонкими кофтами груди болельщиц, подпрыгивающих от восхищения.

По мере того как собирались зрители, начинали прибывать и бойцовские петухи. Хозяева приносили их в картонных коробках из-под сигарет, водки, макарон, творога — кому что подвернулось под руку. Придя, выпускали петухов из коробок на землю, и хорошо знавшие свои обязанности эти профессиональные бойцы гордо, не обращая внимания на будущих соперников, прохаживались меж ног зрителей, каждый ожидая своей очереди.

Как правило, по просьбе хозяев других петухов бой Кащея откладывался напоследок, так как после схватки, проведенной Кащеем, число зрителей убывало, и на сей раз поначалу стали биться не столь популярные петухи. Как только их выпускали на арену, окруженную зрителями, они бросались друг на друга, одновременно наносили удары, один из петухов падал на бок, затем, быстро поднявшись, снова бросался на соперника. Ослабевший, не выдерживающий этих ударов, побежденный петух сбегал с арены, стремительно проскальзывая меж ног зрителей, скрывался из глаз. Случалось, что у побежденного петуха не было даже сил, чтобы подняться, и в это время в дело вступал хозяин петуха-победителя, он мгновенно хватал свою птицу, не давая ей добить побежденного.

В тот субботний день, когда, наконец, очередь дошла до Кащея, вступивший на арену петух по обыкновению высоко вытянул шею, сильно хлопая крыльями, и, как всегда в подобных ситуациях, хрипло и явно устрашающе гогоча, совершил круг по арене. Совершать такое кружение Кащея никто, в том числе Зарбала, не учил, эту увертюру, что приводила в восторг зрителей и была причиной приветственных криков и возгласов, Кащей придумал по собственному наитию.

Нынешний соперник Кащея, пятнистый, будто курица, петух не казался особенно крупным, но его глаза, казалось, были полны гнева и ненависти ко всему на свете. Кащей видал немало подобных и более крупных петухов, и зрители не раз были свидетелями, как эти уверенные в себе, наводящие страх петухи, не совладав с Кащеем, бежали, спасаясь от него.

Дядя Ибад собрал деньги у заключающих пари — большинство и на сей раз ставило на Кащея — и после этого начался бой: Кащей и пятнистый петух, что стояли напротив друг друга, на противоположных концах арены, бросились друг на друга.

Зарбала, по обыкновению, сидел на корточках в верхней части площадки и, покуривая сигарету, как всегда наблюдал за удачными приемами Кащея. И, разумеется, болельщики Кащея и помыслить не могли, о чем думал Зарбала, глядя на бьющихся птиц, да и сам Зарбала не мог понять, отчего вдруг в его голову пришли подобные странные мысли. Правда, Зарбала продолжал глядеть на петухов, вышедших на смертный бой, но в эти же мгновения внезапно перед глазами Зарбалы предстало лицо Гюльбалы, и в его, то есть Зарбалы, голове пронеслась мысль, что петушиные бои — дело прекрасное, но, во всяком случае, в них есть нечто жестокое. Что с того, что это петухи, ведь проливается кровь, и что в тех импортных, высококачественных продуктах, что приобретаются для Гюльбалы, есть нечто несоответствующее, не сопрягающееся с чистотой Гюльбалы, и, может, то, что Гюльбала — ребенок болезненный, связано именно с этим.

Как правило, через пять-шесть, от силы минут десять после того как Кащей вступал в бой, соперничающий петух, гребень, борода, перья которого уже были в крови, а то и выбит глаз, сбегал с арены. Или, когда у того уже не было сил бежать, Зарбала, схватив за крылья совершенно осатаневшего Кащея, с трудом отрывал его от соперника, брал под мышку и, когда тот немного успокаивался, снова опускал на опустевшую площадку, и Кащей, высоко вытянув шею, совершал победный круг по арене. Но на сей раз, быть может, из-за странных мыслей, пришедших в голову Зарбалы, Кащей никак не мог справиться с пятнистым петухом. А время тем не менее шло.

Охрипшие от грозного клекота, Кащей и пятнистый петух в поту и крови бросались друг на друга, наносили удары жесткими и острыми клювами, оба пускали в дело когти, затем отступали назад, и, каждый раз словно заново обретя силы, с тем же гневом и яростью бросались друг на друга.

От мыслей, ненароком пришедших в голову Зарбалы, не осталось и следа, всего его охватило чувство недоумения и тревоги. Привыкшие к всегдашним стремительным победам Кащея и как прежде ожидавшие его триумфа, зрители, оценив неожиданную доблесть Пятнистого, с еще большей страстью наблюдали за наскоками петухов друг на друга, а временами даже восклицали: «Молодец!», приветствуя стойкость соперника Кащея.

Когда прошло минут пятнадцать взаимных и яростных атак, хозяин Пятнистого, приподняв козырек фуражки, вытер рукой вспотевший от жары и волнения лоб, сказав: «Время воды!», взял в охапку своего петуха. Зарбала, в свою очередь бросившись вперед, тоже схватил Кащея.

И Зарбала, и хозяин Пятнистого, опустившись на корточки по обе стороны арены, стали поглаживать гребени и грудки своих птиц. Оба петуха дышали, почти задыхались, поворачивая то в одну, то в другую стороны головы с побитыми, окровавленными гребнями и бородой, оглядывая окружающих вспученными от гнева глазками. Зарбала ощущал в ладони биение сердца Кащея.