Роберто Боланьо - Третий рейх Страница 48

(Стоило только представить себе, как он ходит на цыпочках среди моих вещей, и у меня сразу защемило под ложечкой. Я воображал его высоченным, худым как скелет и без лица, вернее, с лицом, закутанным во что-то, напоминающее темное расплывающееся облако. Он рылся в моих бумагах и моей одежде, прислушиваясь к шагам в коридоре и гудению лифта; десять лет этот сукин сын выжидал, терпеливо выжидал нужного момента, чтобы выпустить на меня своего подпаленного пса и растерзать…)

Какой-то стук, показавшийся мне вначале странным, а впоследствии — пророческим, вернул меня к действительности.

Стучали в дверь.

Я открыл. Это горничная принесла чистые простыни. Я довольно неохотно впустил ее, ибо она явилась в самый неподходящий момент. Мне хотелось, чтобы она побыстрее сделала свою работу, получила на чай и выметалась, а мы бы с моими испанцами еще поговорили о том о сем и я задал бы им кое-какие вопросы, которые, на мой взгляд, не терпели отлагательства.

— Постели их сразу, — сказал я горничной. — Грязные я утром отдал.

— Кого я вижу! Как дела, Кларита? — Волк развалился на кровати, подчеркивая тем самым свой статус гостя, и лениво помахал ей рукой.

Горничная, та самая девушка, что, по словам фрау Эльзы, желала моего скорейшего отъезда, заколебалась, словно по ошибке попала не в тот номер, и этих нескольких секунд оказалось достаточно, чтобы ее притворно опущенные глаза обнаружили Ягненка, по-прежнему сидевшего на ковре и радостно приветствовавшего ее, и сразу же застенчивость или недоверие (а может, страх!), охватившее девушку, едва она переступила порог моей комнаты, как рукой сняло. Она с улыбкой ответила на приветствия и приготовилась, заняв стратегическую позицию у кровати, перестелить простыни.

— Слезай, — приказала она Волку. Тот прислонился к стене и начал дурачиться и корчить рожи. Я с любопытством наблюдал за ним. Его гримасы, поначалу всего лишь нелепые, постепенно обретали цвет, лицо с каждым разом становилось все темнее и темнее, пока не превратилось в черную маску с небольшими вкраплениями красного и желтого.

Одним рывком Кларита расстелила простыни. И хотя ее лицо оставалось невозмутимым, я понял, что она нервничает.

— Осторожно, не урони фишки.

— Какие фишки?

— Те, что на столе, от игры, — разъяснил Ягненок. — Ты способна вызвать землетрясение, Кларита.

Не зная, продолжать ей уборку или уйти, она избрала третий вариант и просто застыла на месте. С трудом верилось, что эта девушка — та самая горничная, что составила обо мне такое плохое мнение, что именно она смиренно принимала от меня деньги и боялась раскрыть рот в моем присутствии. Теперь же она вовсю смеялась шуткам и отпускала выражения вроде «никогда не научитесь», «вы только взгляните, что тут творится», «какие же вы неаккуратные», словно номер снимали Волк с Ягненком, а не я.

— Ни за что не стала бы жить в такой комнате, — заявила она.

— Я здесь тоже не живу, а временно остановился.

— Все равно, — махнула рукой Кларита. — Просто прорва какая-то…

Позже я понял, что она имела в виду свою работу, то, что номер приходится постоянно убирать; но тогда я почему-то принял это на свой счет, и мне стало грустно оттого, что даже совсем молоденькая девушка вправе отпускать критические замечания по поводу моей ситуации.

— Мне надо поговорить с тобой, это важно. — Волк обошел вокруг кровати и уже безо всяких ужимок ухватил горничную за руку. Она вздрогнула, словно ее укусила гадюка.

— Потом, — проговорила она, глядя на меня, а не на него с растерянной улыбкой, как будто добивалась моего одобрения. Только что я должен был одобрить?

— Сейчас, Кларита. Мы должны поговорить сейчас.

— Именно что сейчас. — Ягненок поднялся с пола и бросил одобрительный взгляд на пальцы, стискивающие руку девушки.

Ах ты, маленький садист, подумал я; сам-то побаивается причинить ей боль, но с удовольствием наблюдает, как это делает другой, и еще подбрасывает дров в огонь. Потом мое внимание вновь привлек взгляд Клариты; он уже вызвал однажды у меня интерес во время злополучного инцидента со столом, но так и остался тогда на втором плане, возможно потому, что его заслоняли глаза фрау Эльзы. И вот теперь он возник передо мной вновь, застывший и безмятежный, как средиземноморский (африканский?) пейзаж на открытке.

— Ну и ну, Кларита, и ты еще обижаешься? Забавно.

— Ты должна нам все объяснить, по крайней мере.

— Ты не очень хорошо поступила, так ведь?

— Хави весь измучился, а тебе хоть бы что.

— О тебе уже и слышать не хотят.

— Кто же захочет?

Резким движением горничная высвободила руку — не мешай мне работать! — разгладила простыни, заправила их под матрац, сменила наволочку, постелила и аккуратно расправила кремовое покрывало, а закончив, вместо того чтобы уйти, поскольку ее бурная деятельность лишила Волка и Ягненка аргументов и желания продолжать разговор, встала, скрестив руки на груди, в противоположном углу комнаты, отделенная от нас безукоризненно заправленной кроватью, и спросила, что еще она должна услышать. Вначале я подумал, что она обращается ко мне. В ее вызывающем поведении, резко контрастировавшем с миниатюрной фигуркой девушки, явно присутствовали какие-то символы, которые одному мне было под силу разгадать.

— Против тебя я ничего не имею. А Хави просто придурок. — Волк присел на краешек кровати и принялся свертывать самокрутку с травкой. На покрывале образовалась четкая складка, протянувшаяся до противоположной стороны кровати.

— Вот толстожопый, — сказал Ягненок.

Я улыбнулся и несколько раз кивнул, давая понять Кларите, что все в порядке. И не стал ничего говорить, хотя в глубине души был недоволен тем, что они повели себя так бесцеремонно и закурили без моего разрешения. Что подумала бы фрау Эльза, появись она тут? А какого мнения обо мне будут постояльцы и служащие гостиницы, если это дойдет до них? Кто, в конце концов, может поручиться, что Кларита станет держать язык за зубами?

— Хочешь? — Волк пару раз затянулся и протянул цигарку мне. Чтобы не ударить в грязь лицом, а главным образом из застенчивости, я глубоко втянул в себя дым, благодаря судьбу, что конец цигарки не обслюнявлен, и тут же передал ее Кларите. Наши пальцы встретились, это продолжалось чуть дольше, чем было необходимо, и мне показалось, что ее щеки порозовели. С покорным видом, как бы показывая, что загадочный конфликт между нею и испанцами разрешен, девушка села возле стола, спиной к балкону, и прилежно выпустила струю дыма, окутавшего карту. Ну и сложная же игра! — громко произнесла она и шепотом добавила: это только для умников!

Волк и Ягненок переглянулись то ли с обиженным видом, то ли просто не зная, как реагировать, а потом обратили свои взоры на меня, словно искали — эти тоже! — одобрения. Я же не мог оторвать глаз от Клариты, и даже не от самой Клариты, а от облака дыма, голубоватого и полупрозрачного, что нависло над Европой и время от времени обновлялось благодаря девушке, чьи темные губы раз за разом выдували длинные и тонкие струи дыма, расплывавшегося потом над Францией, Германией, обширными пространствами на востоке.

— Эй, Кларита, передавай дальше! — потребовал Ягненок.

Девушка взглянула на нас так, словно мы помешали ей досмотреть прекрасный и захватывающий сон, и, не вставая, протянула руку с зажатой между кончиками пальцев цигаркой. Ее худые руки были усеяны мелкими кружками, более светлыми, чем остальная кожа. Мне показалось, что ей нехорошо, что она не привыкла курить и что пора бы каждому из нас заняться своими обычными делами, в том числе и Волку с Ягненком.

— Да что ты, ей очень нравится, — сказал Волк, передавая мне окурок, который на сей раз был действительно обмусолен, и мне пришлось немало постараться, чтобы не коснуться его губами.

— Кто мне нравится?

— Всякие олухи, дура, — сплюнул Ягненок.

— Это неправда, — сказала Кларита и резким движением, в котором было больше театрального, чем естественного возмущения, вскочила на ноги.

— Спокойно, Кларита, спокойно, — произнес Волк неожиданно льстивым, бархатистым, даже, я бы сказал, женственным голосом, схватил ее за плечо и свободной рукой стал тыкать в ребра, — а то уронишь фишки, и что тогда подумает наш немецкий друг? Что ты дура, а ведь ты совсем не дура, правда?

Ягненок подмигнул мне, сел на кровать позади горничной и с похотливой улыбкой стал прижиматься к ней, не произнося при этом ни слова, поскольку даже его улыбка до ушей была обращена не ко мне и не к стоявшей к нему спиной Кларите, а… к некоему застывшему пространству… зоне безмолвия, которая незаметно образовалась на площади в половину моей комнаты… Скажем, от кровати до увешанной ксерокопиями стены.

Рука Волка, которая, как я с опозданием заметил, была сжата в кулак, отчего наносимые ею тычки могли быть достаточно болезненными, разжалась, и его ладонь накрыла грудь девушки. Кларита не сопротивлялась, ее тело сразу обмякло, капитулировав перед уверенностью, с которой Волк его тискал. Не вставая с кровати, неестественно выгнув туловище и орудуя руками, словно кукла на шарнирах, Ягненок ухватил девушку за ягодицы и пробормотал какую-то непристойность. Сука, кажется, сказал он, не то грязная шлюха. Я подумал, что стану свидетелем изнасилования, и вспомнил слова сеньора Пере из «Коста-Брава» по поводу местной статистики подобных преступлений. Какими бы ни были их намерения, они не торопились: в какой-то момент все трое составили живописную картину, и единственным, что вносило в нее диссонанс, был Кларитин голос, время от времени произносивший «нет», причем всякий раз с разной степенью категоричности, словно горничная искала наиболее подходящий тон для отказа и никак его не находила.