Дмитрий Правдин - Записки из арабской тюрьмы Страница 49

— Ахмед, а ты где так хорошо по-русски говорить научился? — задал я вопрос переводчику, воспользовавшись «занятостью» следователя.

— А я в Питере учился, правда давно, двадцать лет назад, — душевно улыбаясь, ответил Ахмед.

— О, а я в Питере живу! А ты где учился?

— В институте физкультуры имени Лесгафта.

— А жил где?

— На Петроградке, комнату там снимал, хорошее было время, — мечтательно произнес переводчик и снова улыбнулся.

— А сейчас в полиции служишь?

— Служу!

Больше спросить не успел, так как господин Салах обратил на меня взгляд.

— Значит, вы хотели меня видеть? — устами Ахмеда сказал следователь.

— Да, хотел! У меня к вам масса вопросов. Вот целый список составил! — для убедительности я продемонстрировал этот самый список.

— Все вопросы потом. Для начала сообщаю, что все обвинения относительно убийства вами Натальи сняты. Вас больше никто в убийстве не обвиняет. Следствие показало, что смерть наступила от заболевания.

— Да мне никто и не предъявлял никаких обвинений, вы ж сказали, что…

— Не перебивай! — оборвал меня на полуслове переводчик. — Слушай, следователь что говорит.

— Ну, раз обвинения сняты, я могу быть свободным?

— Нет, на ее теле обнаружены синяки, они не являются, конечно, причиной смерти, но у нас есть статья за нанесения побоев. Вам переквалифицировали статью «убийство» на «побои».

— Что за бред! Какие побои? Я ж объяснял, что она поскользнулась и упала в бассейне. Или что, она заявление на меня написала, что просит привлечь за синяки?

— Нет, по нашему законодательству заявление не обязательно писать в таких случаях. Есть синяк — можно заводить дело.

— Да мне насрать на ваши гребаные законы! — вспылил я. — Сначала вы без суда и следствия засунули меня в тюрягу, к вашим мерзавцам-уголовникам, без всякого причем обвинения. Потом только узнаю, что убийство на меня вешаете, мол, печень у нее разорвана! Хотя там с самого начала никаким разрывом и не пахло! Там воздушная эмболия была! А чего ты не переводишь?

— А что, я ругань буду переводить, — удивился переводчик.

— Нет, бранные слова не переводи. Остальное-то доведи до следака.

Ахмед что-то торопливо перевел. Салах посмотрел на свой мизинец.

— Ну, все! Разговор окончен!

— Подожди! Как это окончен? Я ж еще ничего не сказал!

— Если у вас есть какие-то свои мысли, то изложите все на бумаге.

— Но я могу только на русском написать.

— Пишите на русском, потом переведут и приобщат к делу.

— Так меня сейчас куда?

— Как куда? Обратно в тюрьму!

— Но раз сняты обвинения в убийстве, то почему в тюрьму?

— Но синяки-то остались, — переводчик широко улыбнулся и от себя добавил: — Да сознайся и дело с концом.

— В чем я должен сознаться, если я ее не бил, она САМА упала в бассейне! И тем более на смерть синяки не повлияли.

— Да ладно, — весело сообщил переводчик, — она же с тобой была, с тобой! Значит, сознавайся.

— Да, логика железная у ваших следователей.

— Да ты радуйся! У нас за убийство минимальный срок 20 лет, а могут и пожизненный дать. А за побои условно дают, если в первый раз, ну максимум год.

— Ахмед, ты не понимаешь, они время тянут! Своих выгораживают! Ты же анатомию, физиологию учил, должен знать, что такое эмболия?

— О, когда это было? Я уж и забыл все.

— Ну, давай, я буду говорить, а ты переводи! Нужно, чтоб он понял про эмболию.

Но следователь уже, нажав невидимую кнопку под столом, вызвал конвоира. Сильная мужская рука тяжело легла мне на плечо. Я встал, конвоир стал подталкивать к выходу.

— Самахни, инежем вахэд дакыка (извините, можно еще одну минуту)? — произнес я.

Следователь удивленно посмотрел на меня, когда я заговорил по-арабски, и кивнул головой охраннику, мол, тормозни, пусть скажет.

— Послушайте, я шесть месяцев ждал этого разговора, а вы даже не захотели меня выслушать! — торопливо начал я на родном языке. — Но так же нельзя! Мы меньше десяти минут разговаривали!

— Все! Разговор окончен! — через переводчика с раздражением в голосе заявил следователь. — Все, что хотите добавить, пишите на русском, мы переведем, да поторопитесь, завтра ваше дело передаем в Дейру. Пишите, чтоб приобщить к вашему делу!

— Когда в Дейре будут рассматривать, сколько у меня времени?

— Думаю, месяц есть! Все, разговор окончен, — еще раз произнес господин Салах и кивнул конвоиру, чтоб выводил меня.

— И последнее, господин Салах, передайте мне, пожалуйста, копию протокола вскрытия!

— Я еще в июне копию протокола направил в ваше консульство! — удивленно произнес следователь. — Они должны были вам перевести и отдать! Все вопросы к ним.

Охранник ловко выставил меня в коридор, так что я даже не успел больше ничего спросить и попрощаться с Ахмедом. Завел руки за спину и надел стальные браслеты. Через сорок минут я уже был в своей камере.

Расстроенный, я лег на кровать. Сокамерники обступили и поинтересовались, как прошел допрос. В двух словах я поведал о так называемом допросе.

— Ну, нормально, статью поменяли, а казия (статья) идреб (побои) — хфив (легкая), — подытожил многоопытный Болтун. — Вполне и условно могут дать, раз первый раз попался, ну максимум год.

— Да о каком сроке речь! — не выдержал я. — Ее убил воздухом арабский врач, а сейчас время тянут, чтоб по горячим следам собственное расследование не начал вести. Сейчас уже поздно что-то доказать, а если еще год отсижу, то и вообще концов не сыщешь! Им просто надо меня здесь задержать! Это же очевидно! Уже любой повод ищут!

— Может, и так, — согласился уголовник. — Только как ты докажешь, что ты прав, а не они?

— Сидя здесь, вряд ли что докажу.

— То-то и оно, для начала неплохо бы освободиться, а могут еще здесь срок добавить. Был бы человек, а статья найдется! Поэтому скажи, что сознаюсь, мол, ударил. Дадут условно и отпустят.

— Нет! — категорично заявил я. — Я не буду себя оговаривать и сознаваться в том, чего не совершал!

Камера разделилась на два лагеря. Одни предлагали сознаться в том, что я являюсь автором синяков на кожном покрове Наташи, другие поддерживали меня и велели поступать по совести. Я не стал ни с кем вступать в дискуссии, а решил действовать так, как считал нужным.

У Бужни была пачка листов формата А4, я попросил с десяток листов, залез на свою кровать, сел по-турецки и, подложив шахматную доску, принялся писать то, о чем не успел сказать следователю сегодня, вернее, о чем он не захотел меня слушать.

Писал три дня. Три дня напряженного труда! Я практически не пил и не ел, пропустил занятия в школе, ни с кем не разговаривал! Целиком погрузился в свои мысли, не знаю, сколько раз переписывал, но каждый раз мне казалось, что я чего-то не договорил, упустил и начинал все по новой. Наконец, последний черновой вариант мне показался самым удачным, и я еще сутки потратил на чистовой вариант. Писал специально печатными буквами, чтоб арабскому переводчику легче работалось.

Наивный, после стольких обманов я в очередной раз поверил арабскому чиновнику! Наконец, работа была завершена, и я, добившись аудиенции моршеда, передал свои записи из рук в руки.

Он заверил меня, что сегодня же лично завезет сей документ в прокуратору и передаст следователю Салаху. Не знаю, в какой точно день он передал, но мои записи попали в руки следователю. Правда, никакому переводчику Салах их не отдал, а положил себе в стол, хорошо хоть не выкинул.

Не догадываясь ни о чем, я с хорошим настроением вернулся в камеру. Мне казалось, что не сегодня-завтра переведут мои показания, передадут в Дейру, и там наконец прислушаются к ним и вынесут справедливое решение, нужно только подождать месяц-другой. Ждать мне не привыкать, поэтому, чтоб отвлечься, возобновил общение с сокамерниками.

Придя от моршеда в хорошем расположении духа, я пригласил Ахмеда Фараха сыграть со мной в шатрандж (шахматы). Будучи представителем местной «золотой» молодежи, он неплохо играл. Правда, не любил проигрывать. По большому счету арабы, если проигрывали, потом трудно соглашались на новую партию. Приходилось специально иногда проигрывать, чтоб не остаться без партнеров.

Играли они зачастую как в фильме «Джентльмены удачи», помните легендарную фразу: «Лошадью ходи! Лошадью». Вот так и здесь, начинаем играть вдвоем, как тут же советчики подсаживаются и своему арабу давай подсказывать. Иногда приходилось играть и против 5–6 подсказчиков. А если еще и выиграю, то молча уходят к себе, а если проиграю, то радуются как дети! Молодцы, впятером одного русского обыграли!

У Ахмеда, отпрыска миллионера, была слабость к гашишу, покуривал, паразит. Но в душе парень был неплохой, хотя в свои 19 лет уже заимел черты высокомерия. С теми, кто по социальному статусу был ниже его, он старался не общаться. Неровня они мне, любил он приговаривать. Два подаренных папой магазина и родительские миллионы к этому обязывали. Он тоже заинтересовался русским языком, и пришлось и его взять в ученики.