Эльмира Нетесова - Колымское эхо Страница 49

—    А еще был Шамшала. Этот тракторист. Но бздилогон, второго такого нету нигде. Чуть стем­неет, он трактор на прикол ставит и все на том. Не вымолишь его помочь, выдернуть машину, если она даже в соседней луже застрянет. Вот такой идиот. Темноты до икоты боялся. Видать, когда-то наполохали, он до сих пор боится до судорог.

—    Однажды машина с зэками застряла на полпути, возвращались с трассы и на тебе в ка­наву угодили. Пошли за Пашей, стали его про­сить выдернуть за задок. Так отказался козел. Послал всех в непотребное, повернулся на дру­гой бок и уснул. Хоть ты его убей, слушать ни­чего не стал. Ну, что делать? Пурхались мужики из последних сил, до утра вытащили машину, притом все пупки себе порвали. Но с Пашкой перестали разговаривать, бойкот объявили при­дурку. Ну и что? Он живет, поплевывая в пото­лок. Чихает на всех. Знает, сам на поклон не пойдет, а к нему еще сто раз приползут. И нику­да не денутся.

—    Вломили бы ему, сразу человеком стал! — невольно вылетело у Бондарева.

—    Часто тыздили. Так и не помогло. Он сту­кач у начальства. С такими лучше не связы­ваться. Себе хлопотней. Как запрут в ШИЗо на месяц, про Пашку забудешь. Ему и сидеть оста­лось немного. Уедет, очистит воздух Колымы,— готовил дед на стол, аккуратно ставил миски, стаканы, гремел ложками.

—    Нынче гречневую кашу будем есть. С на­стоящим маслом. Сто лет ее не пробовал. А ведь охота! Придвигайся к столу! Сколько не базарь, а пузо свое просит.

После обеда человек повел Игоря Павлови­ча на погост. Останавливался возле каждой мо­гилы и захоронения:

—    Вот тут Лида с Марусей лежат. Совсем молодые девчонки. Нет, эти не по болезни умер­ли. Охрана замордовала. Запорола насмерть.

—    За что?

—    Устали и в обед прилегли. Вскоре заснули с устатку. Их будить, они не встают. Так вот и разозлили. Повырезали хлысты и давай девок бить. Те вскочить пытаются, охрана в ярость вошла. Куда там пощадить, сворой звериной тер­зали. Так вот и засекли намертво. И ничего им не было.

—    А эти на болоте попались.

—    Тех двух деревом раздавило.

—   А вот эти в берлогу угодили. Медведица еще спала. В куски порвала девок. Пока охрана очухалась, спасать стало некого.

—    Не повезло им,— вздохнул Бондарев.

—    Да что пустое брехать. Вот на энтом са­мом месте дерево ни с чего в куски развали­лось. С верхушки разлетелось и мужика, самого бригадира всмятку уделало. Да так, что и не встал. Правду молвить, вредный был человек, злой, как зверюга. Так и кончился по-скотски, без сожаления и слез. Никто доброго слова вслед не обронил. Он очень худо к людям отно­сился. Все начальству старался угодить. А у них таких бригадиров полные карманы. Даже имени не вспомнили. Такая у них благодарность. За­сыпали землей и не перекрестились. Ничего доброго не пожелали.

—    А вот тут мой друг схоронен. Яша Пыжи­ков. Ему до воли всего полгода оставалось. Вот где досадно. Мы с ним вместе много лет бедо­вали. Мечтали вместе с зоны выйти на волю. Ведь земляки. На одной улице, в одном доме жили. Каждая корка хлеба делилась пополам. Все друг про друга знали. А на тебе, не стало человека вмиг. Рысь сиганула. На самый за­гривок. Я и понять не успел. Лежит без кровин­ки. У меня в руках ни ножа, ни палки. А рысь голыми руками не взять. Я к ей, она и на меня шеперится. Того гляди сиганет. Вот тебе и Колы­ма. Мы даже не видели, как та зверюга подкра­лась. Прыгнула и все тут. Когда сгубила челове­ка, тут же на дерево забралась. И не видно стало даже следов. Мужики сказали, что это Колыма ему такую смерть приготовила. Быструю и вне­запную. Она хороших людей так убивает, кому время пришло уходить. Зажиться на свете не даст. Я вон сколько прошу забрать меня с этого све­та, так нет, не торопится, не спешит, как на смех жить заставляет. А уж реки человечьей крови прошла Колыма. Нет дня, чтоб кого-то не сгу­била...

—    Но кто-то должен хоронить погибших...

—   Только не я! Хреновая эта доля...

—   А здесь кто похоронен? — указал на мо­гилу Бондарев.

—   Девица, на второй день ее не стало. Го­ворили, змея укусила ее. Я не видел,— прошел мимо, поклонившись могиле в пояс.

—    А тут, вот в этом углу, все особые лежат. Всплошную единые политические. Мы в том не разбирались. Грамотешки и умишка было мало­вато. Они супротив самого Сталина попёрли. Вот и приволокли на Колыму всяких кулаков, де­зертиров, старост, полицаев. Лупили без жали. А потом за руки, за ноги и сюда. Иные, в земле стонали, но подходить к могилам запрещалось. А бывало, послушаешь их голоса, волосы ды­бом встают. Как они стонали и кричали бедные, сердце на части рвалось. Их тоже без гробов хоронили. Иных совсем голых, всех в крови,

прямо в наручниках. Мы на такое смотреть не могли. А закапывать нам велели. Попробуй, ослушайся, самого рядом уложат и согласия не спросят.

—    После смерти Сталина уже перестали к вам зэков привозить? — спросил Игорь.

—    Подкидывали. Уже меньше. Но случалось. Але ж и вывозить начали. Поначалу детей, по­том фронтовиков целыми машинами. Вот где праздник был. Целые бараки опорожнялись. Ну и наши спецчасть с начальством поутихли, хвосты поджали, уже не мордовали зэков как раньше, не колотили. Чуяли, что самих скоро вышвырнут. А может и на шконки рядом с нами посадят. Вот бы им облом устроили за все сра­зу. Показали б почем фунт лиха. Сразу вспом­нили, как над нами изгалялись.

—    Меня однажды отвалтузили за полотен­це, им показалось, что я его плохо постирал.

И по морде колотили, свернув жгутом. Я на ногах еле удержался. А они хохотали во все горло. Мол, будешь знать, как стирать, старый мухомор. Попробовали бы сами его отодрать,  выродки корявые! У меня в тот день кровь не только с носа, из ушей текла. В голове, ровно в котле гудело. Ну, да что делать? Молчал, им попробуй слово поперек вякни. Насмерть забь­ют ироды. И не докажешь, что в смерти моей они виноватые.

—    А вот тут, гляди сюда, Зинка с Томкой по­хоронены. Их посиловать хотели. Но не подда­лись девки. Защитили себя. Их попросту застрелили. Так и ушли невинными. Но дрались хлеще мужиков. Вот так бы все бабы себя за­щищали, ни к единой не лезли б, побоялись.

—    Здесь снова политические. Все мужики. Они, бедолаги, хуже всех в земь ушли. Ни то без гробов и одежи, даже без шкуры. Все сорва­ли с них. Смотреть было жутко. А их и пригнали особо. Плетями подгоняли за машиной, чтоб бе­жали шустрее. Они ж на каждом шагу Сталина ругали. Палачом называли, людоедом. Им со­ветовали помолчать. Но уже не могли. Знали, что их убьют. Потому не было им смысла поми­рать тихо. Все, зло на него выплеснули. Вот и порвали их в куски. Страшною была их смерть, чудовищной. Все кто видел, в ужас пришли. Зверье у нас добрее. Сначала убивают, потом жрут. Здесь все иначе. Мы таких палачей и не видели. Если к ним применить эту пытку, сами они ее не выдержат ни за что.

Старик ел картошку с рыбой, хлебом, сев пря­мо у могильной плиты. У Бондарева кусок попе­рек горла встал.

Какой перекус, если перед глазами стояли растерзанные, убитые люди. Они пытались выр­ваться из могил, раздирали землю. Но по их рукам и головам шли тяжелые бульдозеры. Они уминали, равняли землю на погосте, не слыша криков, не видя слез.

Земля казалась насквозь пропитанной кро­вью, а потому здесь много лет не росли цветы. Сюда не светило солнце, не залетали птицы, и только черный туман скрывал могилы от глаз.

—    Говорят, тут ночами белые привидения хо­дят. Сам не видел. Люди говорили, что эти при­зраки кого-то ищут, живого на земле. Все всмат­риваются, вслушиваются, кому-то грозят, руга­ют, кого-то зовут. От их голосов шкура дыбом становится и хочется бежать, куда глаза глядят.

—    Не поверишь, одна из наших охранниц в дурдом угодила.

—    Чего это так? — удивился Игорь.

—    Шла на работу через погост. А уже темно. Кто-то за плечо схватил ее и не пускает. Она оглянулась, а это покойник из бывших зэков. Баба упала без сознания. Только утром до ра­боты доползла. Больше по погосту не ходит, боится и другим не советует. А раньше ничего не боялась, ни во что не верила. Зато теперь в сумерках и форточку не открывает. Собствен­ной тени пугаться стала. Вот и охранница! Ре­шила место работы поменять, говорит, что не­рвы не выдерживают. А мы живем и терпим. Живых уродов и призраков. Нам не то за плечо, по голове долбят, мы выживаем и снова идем на работу. Наверно, потому как покойники не трогают, что мы им надоели еще при жизни.