Сигурд Хёль - Моя вина Страница 49

Два белых пятнышка снова выступили у него на скулах — явственно, словно сама кость напряглась, пытаясь прорвать кожу.

"Странно, — подумал я рассеянно, — у большинства людей при волнении выступают на щеках красные пятна, а у него почему-то белые…"

Я сказал — так спокойно, как только мог, — что, конечно, очень печально, когда подобные оскорбительные слова употребляются не к месту, особенно в столь неподходящей ситуации, как та, что сложилась перед войной. Кто, кстати, может утверждать, что никогда этим не грешил? Но ведь не может же он считать это уликой против Гармо в теперешней ситуации.

Он вскочил и уже открыл было рот, собираясь, видимо, ответить что-то резкое, но сдержался, закрыл рот, снова сел и сделался вдруг такой невозмутимый и любезный. Пожалуй, даже чересчур.

Ну, разумеется, я прав, заявил он. Никогда не следует слишком спешить с выводами. (Я не уверен, не было ли в его голосе оттенка насмешки.) В сущности, ему следовало бы извиниться, что он занял мое внимание вещами в общем-то совершенно посторонними, относящимися к прошлому — к доисторическому прошлому, как он выразился.

Но заговорил он об этом потому, что именно оно, это прошлое, для него-то лично сугубо важное, и побудило его предпринять кое-какие расследования, которые, в свою очередь, привели к кое-каким открытиям.

Он встал и некоторое время ходил взад-вперед по комнате. Потом сел. Он опять был взволнован, но на губах у него играла легкая усмешка. Я сказал себе: спокойно! Мне не нравилась эта усмешка. Она слишком напоминала о кошке, играющей с мышью.

У меня вдруг мелькнула мысль, что он что-то знает о Гармо и что прелюдия насчет стрелкового клуба лишь уловка, с помощью которой он меня прощупывает. Я повторил себе: спокойно! Потому что теперь он снова смотрел на меня с этой своей усмешкой. Будто играл со мной.

Когда начались неприятности в группе, сказал он, каждый из них вынужден был внимательно все продумать и вспомнить, не позволил ли он себе когда-нибудь чего-нибудь лишнего, и если нет — то кто из других давал повод так предполагать. Лично он добросовестно все продумал относительно себя и уверен, что никогда не болтал лишнего. На всякий случай он все это время в рот не брал спиртного.

Я обратил внимание, что у доктора он пил сельтерскую.

Ну так вот, очень скоро, однако, им всем стало ясно, что дело тут гораздо серьезнее. Имеет место предательство. Но что касается таких людей, как доктор и директор, то заранее можно сказать, исключается, чтобы эти… эти… были способны на что-либо подобное.

Он не сказал "болваны", но было ясно, что именно это слово вертелось у него на языке.

Тем не менее он на всякий случай проверил и тут.

— Вы, значит, шпионили за ними? — вырвалось у меня. Мой язык произнес это раньше, чем я успел опомниться.

— Разумеется! — ответил он дружелюбным, чуть снисходительным тоном, каким говорят с понятливыми детьми. Да, он это делал, и исходил он из того, что остальные тоже это делали, каждый в отдельности. Двое из них, вернее. Третьему ведь это было ни к чему.

Но оказалось, как он и думал, что доктор и директор — вне всяких подозрений. Тогда он сосредоточил внимание на Гармо, памятуя, в частности, то, что произошло когда-то.

— Вы следили за ним?

Он кивнул. Он следил за Гармо в течение двух недель — вместе с тем самым остававшимся в городе членом их стрелкового клуба, о котором он упоминал. Этому другому он, разумеется, не сказал, в чем дело. Сказал только, что ему нужно знать, где бывает Гармо.

Усмешка проступила теперь явственнее.

— Уже через неделю результат был налицо! — сказал он. — Мы установили, что Гармо имел тайное свидание с фру Хейденрейх. Они встретились вечером, около десяти, на порядочном расстоянии от фабрики. На первый взгляд встреча носила случайный характер. На самом же деле ничего случайного тут не было, оба они пришли одним путем. Сначала пришел он и сел на камень. Потом пришла она. Они говорили три-четыре минуты и потом разошлись в разные стороны. А мы вот действительно застигли их совершенно случайно. К сожалению, только не смогли разобрать, о чем шла речь. Они говорили очень тихо.

Усмешка еще явственнее:

— Даже Гармо говорил тихо.

Казалось бы, я должен радоваться. Должен ликовать. Загадка разгадана, мерзавец найден, дело сделано, все в порядке. К своему собственному удивлению и ужасу, я заметил, что вместо этого я глубоко огорчен. Идиотизм, конечно, но мне почему-то ужасно жаль было Гармо. Странно, просто-напросто глупо, как можно за каких-то два часа до такой степени влюбиться в совершенно незнакомого человека! Лучшее доказательство того, какие ловушки… Я сказал себе: ты не подходишь для подобных вещей.

— Когда это произошло? — спросил я.

— Неделю назад. Вчера была ровно неделя, если говорить точнее.

— И вы до сих пор молчали?!

Белые пятна проступили снова — сразу, как по команде.

— Этот мерзавец нас опередил! — сказал Кольбьернсен. — У нас было собрание на следующий день. Только я приготовился выложить свою новость, а он вдруг сообщает, что нужно, мол, помочь двум товарищам уйти в подполье. Его, мол, предупредили, что их собираются арестовать, но кто именно предупредил — это он обещал сохранить в строгой тайне.

— Ну и дальше?

— На следующий день немцы действительно разыскивали этих двоих. А еще через день мы переправили их в Швецию. Отличные ребята, между прочим…

После этого что мне оставалось делать? Алиби в полном порядке. Удивительно, как эта гора мяса умудряется быть столь изворотливой! Не знаю только, был ли этот фокус с предупреждением состряпан заранее, по принципу: "берешь — давай", или же просто они заметили нас в тот вечер, несмотря на все предосторожности, и быстренько придумали выход, — от этого ничего не меняется. Ведь стоило мне заикнуться о своих подозрениях, и Гармо достаточно было бы ответить: "Хорошо, раз уж вы так настаиваете — фру Хейденрейх приходила, чтобы предупредить меня насчет арестов". И в каком бы я оказался положении? Вы сами видели, сколь трогательное взаимное доверие объединяет этих троих, и сами слышали, сколь все они неравнодушны к этой фру Хейденрейх. Фру Хейденрейх! Фру Хейденрейх! Мария!

Он скорчил презрительную гримасу.

— Вот где уязвимое место наших доморощенных рыцарей! Отсюда и все несчастья — от этих сантиментов. Те, другие, сентиментальностью небось не страдают.

Я размышлял минуту-другую.

— Рассуждая строго логически, так ведь вполне могло быть, — сказал я.

— Что вполне могло быть?

— Что она приходила предупредить его.

Он секунду смотрел на меня, высоко подняв брови. Я понял, что в эту самую секунду меня сровняли с землей. Но он предпочел остаться в рамках вежливости.

— Рассуждая строго логически — разумеется. Но зная, что в группе имеет место предательство…

Он выразительно пожал плечами. Я невольно вспомнил, как директор рассказывал мне, что в свое время Кольбьернсен учился во Франции.

— Мы думали относительно его ликвидации, — сказал он немного погодя очень спокойно.

— Что? Ликв… Вы с ума сошли!

Тут же все его спокойствие как рукой сняло. Передо мной был человек, напоминавший пантеру перед прыжком. И он прыгнул. Какую-то долю секунды мне казалось, что он сейчас прыгнет прямо на меня, и я невольно напряг мускулы. Но он всего лишь спрыгнул со стула и стоял теперь передо мной, подняв руки, сжав кулаки.

— А что прикажете нам делать? — заорал он. — Спокойно смотреть на все это? Уподобиться стаду баранов — бе-е, бе-е, — у нас нет юридических доказательств! Неужели за три с половиной года мы абсолютно ничему не научились? Позволить, чтобы эти… эти… чтобы они и дальше водили нас за нос, пока всех нас не уничтожат? Когда мы поймем, наконец, что у нас война? Через тридцать лет, когда она давно будет выиграна немцами? Вы что, тоже считаете, что победу можно высидеть? Неужели мы никогда не поймем, что всему, что касается ведения войны, — результативности, напористости, дисциплине, самоотверженности, плановости, энтузиазму, храбрости, жестокости — разумной жестокости, — что всему этому мы должны учиться у нашего противника? Всему! А как бы вы сами поступили в подобном случае — может быть, послали курьера в Лондон? И получили ответ через полгода — если б они соизволили ответить! О! Да я бы… я бы…

— Вы бы лучше взяли тоном ниже, — сказал я. — Если в соседнем номере кто-нибудь есть, им сейчас никакого звукоуловителя не требуется.

Он моментально успокоился и сел. Когда он снова заговорил, тон был совершенно нормальный.

— Извините меня! — сказал он. — Я, конечно, немного погорячился…

Извините меня… Помнится, я уже слышал это.

— Ничего, — сказал я. — Должен признаться, что у меня лично очень большие сомнения. Да и вы сами, видимо, не слишком уверены, если не ликвидировали его, хотя у вас была целая неделя.