Виктория Токарева - Кругом один обман (сборник) Страница 5

Мы соперничали. Это часто бывает в женской дружбе. Практически всегда.

В жизни Бориса Белого тем временем произошли большие перемены. Он женился и пожелал приехать ко мне с новой женой.

Разрешение было получено.

В один прекрасный день парочка явилась не запылилась. Девушку звали Оля. Тридцать лет. Обаятельная, глаз не оторвать.

Борис привез маленькие милые подарки, среди них банку маринованных белых грибов. Такие продают в дорогих супермаркетах, но Борис сказал, что он сам собрал и замариновал.

Мне было понятно, что он врет, но ложь симпатичная, безвредная. Просто хвастается человек. Ничего страшного, хотя странно для шестидесятилетнего.

Перед обедом мы решили погулять. Я помню эту прогулку вдоль реки. Май месяц. Солнце светило по-летнему. На берегу реки стояла плакучая ива, но росла она не вертикально, а параллельно земле. Свисала кроной над водой. На ствол можно было садиться, как на скамейку.

Мы задержались возле дерева. Борис насобирал щепочки и разжег маленький костер. Достал из пакета качественные сардельки, нанизал их на деревянный шампур и повесил над огнем. Он сидел на корточках, – стройный, подтянутый. На макушке торчал подростковый вихор. На нем была льняная клетчатая рубаха, вельветовые джинсы. Никакого запаха гуталина – современный, модный, не старый парень. Разница в возрасте не лезла в глаза. Хорошая пара.

Мы с Олей сидели на дереве. Она рассказывала историю их знакомства.

Оля жила в белорусском захолустье. Маленький поселок. Работала на птицефабрике. Женихов – нуль: четыре малолетних тракториста, женатый агроном, пьющий ветеринар, и се ту, как говорят французы. Это всё.

Борис Белый позвонил директору птицефабрики Панкову – они были знакомы в прошлой жизни, говорили о своих делах, и Борис спросил между прочим:

– У тебя там нет для меня невесты?

Панков пошуровал в памяти и хлопнул себя по лбу:

– Есть!

– Давай ее в Париж, – приказал Борис. – Немедленно!

Панков вызвал Олю и объявил:

– Поедешь в командировку. На повышение квалификации.

Оля удивилась. Ее квалификация не требовала повышения. Она осеменяла кур петушиной спермой. На всех кур – один петух. Буквально как в поселке.

– В Брянск? – уточнила Оля.

– В Париж.

– Не могу. У меня корова рожает. Собака подыхает. Шарик.

– Без тебя родит, и без тебя подохнет. Похоронят твоего Шарика. Наверху не оставят.

Оля колебалась, но Панков буквально вытолкал Олю в Париж. Сам оформил все необходимые документы.

Нельзя сказать, что Оля влюбилась с первого или второго взгляда. Но Борис Белый – единственный шанс как-то изменить свою жизнь, раздвинуть рамки замкнутого пространства. Что ждало ее в поселке? Корова родит теленочка, Шарик сдохнет, будет новая собака, куры получат сперму и будут нести яйца. Куры – и те с яйцами, корова – и та с теленочком, а она, Оля, – одна, как огурец-пустоцвет. А тут все-таки Париж. И целый мужик с отношением. Борис ее буквально боготворил. Решили, что по возвращении в Москву обязательно обвенчаются.

Мы стали есть жареные сардельки. Они зарумянились, налились соком, пахли дымком. Надкусишь – и брызжет. А сверху голубое небо. Плакучая ива отражается в воде. И Оля – такая милая, а Борис – такой счастливый. Его счастье было тихое, глубокое, каким бывает настоящее счастье.

– Знаете, я совершенно не чувствую разницы в возрасте, – клялась Оля. – Борис молодой. Правда.

Я вспомнила характеристики Фимы и поверила. Да и что такое возраст? Это болезни. А если ничего не болит, то какая разница, сколько лет человеку? Я, например, слушаю по телевизору лекции Юрия Лотмана и наслаждаюсь его умом, его личностью, очарованием. Какая мне разница, сколько ему лет – тридцать или сто? Главное – душевное соответствие. Я бы никогда не поменяла Лотмана на Леонардо Ди Каприо.

И Олю тоже связывало с Борисом душевное соответствие. Он любил ее молодость, ее цветение, ходил как с букетом роз и вдыхал.

А Оля купалась в его любви, познавала Париж, знакомилась с новыми людьми – русскими и французами. Это тебе не птицефабрика, где запах несвежего куриного помета въелся в мозги. Куры едят, испражняются, несут яйца и умирают. Вернее, их убивают. Существует убойный цех с жестокостью и цинизмом, которые сопровождают каждую смерть. Жестокость и цинизм. Все это наводит на размышления о бессмысленности существования. Зачем все, когда в конце отрывают голову и бросают в таз?

А тут Париж. Русская аристократия и их потомки. Бутики ведущих модельеров. Приемы, которые дает русское посольство. Жизнь в консульстве отдаленно напоминает жизнь пауков в банке, но сколь тяжелые недостатки, столь весомые достоинства. Нужно уметь отделять зерна от плевел. А Оля умела.

Оля смотрела мне в глаза и говорила:

– Боря доверчивый, открытый. Он любит людей, он добрый. Знаете, почему его бросила вторая жена? Он тратил на подарки все деньги. Поедет в Москву, и все сбережения на ветер. Там, в Париже, они сидят, копят годами, во всем себе отказывают, а Боря тратит в один миг. Раз – и нет. Это характер такой.

– Любит производить впечатление, – предположила я.

– Нет. Любит дарить. Давать. Он добрый. И непрактичный. Но ведь это лучше, чем все себе, все в кучку, как белка в норку.

На пальце Оли поблескивало кольцо с изумрудом.

– Красивое кольцо, – отметила я.

– Это Боря подарил. От тетки осталось. Прошлый век. Старинная работа.

Мимо нас пронеслись велосипедисты. День был наполнен движением, солнцем, молодостью, любовью, вкуснейшими сардельками. Что еще желать?

Фима оказалась на пороге большого счастья. У нее образовался жених. Алекс.

Она приехала мне его показать, узнать мое мнение. Все-таки я писатель, инженер человеческих душ. Значит, я смогу заглянуть в душу Алекса.

Алекс – среднестатистический мужик лет пятидесяти. На вид – технарь, вроде инженера среднего звена. Оказывается, они с Фимой были знакомы с юности. Алекс был даже влюблен в Фиму, но потом жизнь развела.

Алекс женился на некой Соне, жил с ней душа в душу, а теперь Соня умирала. Лежала в больнице. У нее были какие-то показатели, несовместимые с жизнью. Какие-то высокие цифры, которые не удавалось понизить. Врачи ждали конца. Алекс был предупрежден. Он посещал Соню в больнице, но она находилась в сумеречном сознании. Алекс сильно огорчался, но понимал: надо трезво смотреть на вещи, искать новую подругу, искать и находить теплое место.

Он достал старые записные книжки, позвонил Фиме. Фима, как это ни странно, жила по старому адресу. Ее телефон не поменялся. И сама Фима тоже мало изменилась.

Алекс хотел перевезти Фиму к себе в квартиру, но было неудобно перед соседями. Решили подождать. Недолго осталось.

Алекс и Фима приехали ко мне с банкой меда. Стали делать витаминный напиток. Его состав: мед, лимонный сок и чеснок.

Лимоны и чеснок нашлись в моем доме. Фима перекрутила их в блендере, потом смешала с литровой банкой меда. Получилась гадость несусветная. Ошибка – в количестве чеснока. Надо было положить пару зубчиков, а Фима ухнула пять головок. Мне стало жалко мед – натуральный, душистый. А теперь куда эту адскую смесь? В десерт – не пускает чеснок. В мясо? При чем тут мед? Абсолютно бесполезная бурда.

Фима не огорчилась. У нее было чудесное настроение. Они с Алексом были наполнены радостным интересом друг к другу. Фима преобразилась. Из активной и вульгарной Кабирии она превратилась в мягкую, гармоничную, практически интеллигентную женщину.

Я смотрела и понимала: все-таки женщина без мужчины, как без ноги, передвигаться можно на костылях, но неудобно, неэффективно и уродливо. А сейчас Фима пребывала на двух ногах, и обе ноги были красивые, сильные, с большим сроком годности.

Мы уселись за стол. Пили, закусывали и беседовали. Я поймала себя на том, что под Алекса не надо подстраиваться. Мы общались на равных.

В какой-то момент Фима достала листки со стихами. Протянула мне.

– Чьи это? – не поняла я.

– Мои.

Ага! Вот он, момент истины. Вот зачем Фима добивалась знакомства со мной. Она хотела получить консультацию и протекцию.

От писателя все именно этого и хотят. Побочное действие популярности. Я каждый раз надеюсь, что люди жаждут прикоснуться к моей бессмертной, неповторимой душе. А вот фига два. Все хотят отщипнуть что-то для себя лично. А с другой стороны: почему бы и нет? Когда я делала первые шаги в литературе, я тоже бегала с листками и консультировалась. Мне помогали. Значит, и я должна помочь.

Я опустила глаза в стихи Фимы.

Невольно вспомнила рассказ Всеволода Иванова «Сорок первый». Там героиня Марютка писала стихи. Я запомнила такую строчку: «Двадцатеро в степь ушло». Это значит: двадцать человек ушло в степь. Марютка была безграмотна и бездарна в поэзии.

От стихов Фимы на меня пахнуло тем же самым – бездарностью и безграмотностью. Я молчала.

– Ну, как вам мои стихи? – не выдержала Фима.