Тибор Фишер - Коллекционная вещь Страница 5

«Почему?! Ну почему в этом мире столько психов? На каком таком заводе их производят? Даже не подумаю заклеивать обратно твое письмо, псих! И рвать в мелкие кусочки тоже не буду». Никки идет в уборную разрывает письмо пополам, швыряет в унитаз и спускает воду.

Мне видна оборотная сторона людей. Причем вовсе не обязательно худшая. Такая, которую люди не хотят демонстрировать. При мне мужчины и женщины делают то, чего никогда не стали бы делать в присутствии домашних животных. В самом деле, кому захочется уронить себя в глазах любимого хомячка? К нам же, предметам неодушевленным, человеческие особи относятся с презрением и подвергают нас испытаниям, которые смогли бы перенести далеко не все хомяки. Мы видим то, что скрывает муж от жены и жена от мужа, хозяин от слуги и слуга от хозяина, офицер от солдата и солдат от офицера. Мы видим, как министры сосут палец, как национальные герои грызут ногти, как неделями не меняется нижнее белье. Как судьи – не без успеха – притворяются козлами, причем далеко не всегда – отпущения.

Никки продолжает чтение. «Ишь чего выдумал!» – бормочет она, откладывая очередное послание.

«В данный момент я переезжаю на другую квартиру, поэтому лучше звонить мне на работу», – с интересом читает она последнее письмо. «То, что надо. С тобой все понятно: женат, но оттянуться не прочь».

Набирает номер.

– Алло, Брайен? Это из квартиры пятьдесят девять. Зови меня просто Фиона. Твое письмо мне понравилось, даже очень. Я от него тащусь... Может, встретимся? Нет, давай прямо сейчас. Да... записала. Через час буду.

Воспользовалась косметикой Розы и удалилась. «Ну, Брайен, держись!»

Возвращается спустя шесть часов сорок восемь минут, в каждой руке по большому пакету. Открывает сумочку, с удовольствием пересчитывает банкноты и извлекает на свет Божий несколько аптечного вида флакончиков. Кипятит воду и, высыпав из флаконов пять-шесть таблеток на лист бумаги, вчетверо его складывает, растирает содержимое пакетика заколкой, после чего удаляется в свою комнату и, оставив дверь приоткрытой – вероятно, чтобы ее не застали врасплох, – разводит порошок, набирает смесь в шприц и делает себе укол в правую ступню. Взгляд сразу же становится томный, в зрачках – умиротворенность. Нет, что ни говори, а этой юной леди развлечения необходимы самые разнообразные.

Возвращается Роза. Находит Никки веселой и деловитой. На плите хозяйку дома ждет ужин, а также два письма, которые Никки сочла возможным ей передать. Одно – от вышедшего на пенсию градостроителя, который пишет, что жена призывает его разнообразить пресную, старческую жизнь, что ягодицы у него, хотя ему уже шестьдесят шесть, округлы, мускулисты и служат законным предметом гордости супруги и что свои главным достоинством он считает богатый сексуальный опыт. Что ж, опыта ему и впрямь не занимать – по крайней мере если судить по куриному почерку и кляксам, свидетельствующим о том, что писавшему никак не меньше восьмидесяти шести. Любопытно, что Никки сразу же поняла: шантаж в данном случае невозможен – престарелому джентльмену пришлось бы слишком много всего объяснять.

Второе письмо – от кузнеца из Ипсвича; этот вместо своей фотографии вложил в конверт фотографию двух фруктовых железных ваз, которые поразили даже мое – представляете! – воображение. Чай Никки заваривает таким видом, будто адресованную Розе корреспонденцию зачитал до дыр кто угодно, только не она. Столь скромный улов, похоже, Розу особенно не огорчил, хотя она, разрывая второе письмо вместе с вложенным в конверт бланком заказа, в сердцах и бормочет: «И этот туда же!»

Меня она берет в руки и внимательно разглядывает. Чтобы ее отвлечь, рассказываю ей про слоновьи бега. Мне ведь всегда есть что рассказать. Я готова развлекать Розу самыми невероятными историями и дальше – лишь бы только она не копалась в моей родословной. И все же, если честно, мне хочется, чтобы она поскорее отдала меня будущему владельцу, – когда по тебе водят пальцем, переносить это нелегко.

Буркнув «спокойной ночи», Роза скрывается в своей спальне. В полутьме коридора Никки смотрится в зеркало и еле слышно, одними губами, произносит имя «Роза», после чего высовывает язык. Ведет себя язык так, словно это живое существо, которое наконец-то выпустили на волю. Широкий, тяжелый, влажный, он высовывается так далеко, что в это невозможно поверить. Дюйм за дюймом сбегает к подбородку, взмывает к кончику носа, облизывает его и ныряет обратно в рот – по месту жительства. Длиннее мне приходилось видеть лишь восемнадцать языков, а шире – и того меньше, всего пять, а ведь в языках, губах и зубах я, слава Богу, толк знаю.

Никки. День третий

Утром Роза встает и, не попрощавшись, выскальзывает за дверь. Она так задумалась, что, уходя, не закрыла окно в гостиной. Никки подымается с постели часом позже, выходит в гостиную и некоторое время внимательно смотрит на приоткрытое окно. Затем, переходя из комнаты в комнату, собирает несколько небольших, не слишком увесистых, однако достаточно ценных вещиц и кладет их в сумку.

Никки уходит. Никки возвращается.

Ценных вещиц в сумке больше нет. Одной рукой она пересчитывает и прячет в рюкзак деньги, а другой набирает номер полицейского участка – сообщить о краже.

Полиция приезжает перед самым Розиным возвращением. Все в один голос говорят, что преступники проникли в квартиру через открытое окно.

Случившееся Роза переносит довольно спокойно, когда же полицейский с мрачным видом заявляет, что шансов вернуть украденное немного, она, как ни странно, слушает его с облегчением.

– Это я во всем виновата! – Никки безутешна. – Надо было, прежде чем идти в магазин, закрыть окна.

– Нет, – возражает Роза, – это ведь я оставила их открытыми.

Никки стряпает – готовит свои «фирменные» кабачки, Роза же тем временем изучает свою страховку: у Никки украли кольца и сережки – подарок покойной бабушки, и Роза думает, как бы ей этот ущерб с помощью страховки возместить.

– Я, право же, приношу вам сплошные несчастья! – сокрушается гостья.

У нас с Розой очередное свидание. Я уже давно не болтала языком, а потому рассказываю ей историю.

Коллекционер из Иерихона

Керамическую посуду он полюбил больше жизни. Когда я, тогда еще грубая, неотесанная, попала в его коллекцию, чего в ней только не было: десятки глиняных винных фляг, вазы, вазоны, кувшины и кувшинчики, всевозможные тазы, а также причудливой формы сосуды в виде пчел, ежей, уток, грудных детей и вдобавок недодержанная в печи изуродованная глиняная посуда, которую он почитал шедевром керамического искусства. Лучшими ее образцами были, на мой взгляд, два кувшина с волнообразными ручками и фляга, согнутая в рог. Совершенно ненужные в быту, в коллекции предметы эти смотрелись как нельзя лучше.

На нашу и свою беду, в один прекрасный день коллекционер открыл для себя попугаев и воспылал к ним пламенной страстью. Ко всем вместе и к каждому в отдельности. На них он не жалел никаких денег. Когда в очередной раз приумножалось его состояние, в доме появлялся очередной попугай. Я была отнюдь не единственным экспонатом в его коллекции, считавшим, что попугаев в мире развелось, пожалуй, многовато, однако наш коллекционер, в чем-то хозяин жизни, придерживался на этот счет другого мнения.

Через несколько лет после того, как коллекционер воспылал этой необоримой страстью, он приобрел горластого голубого попугая, которого в тех краях никто раньше никогда не видел и не слышал. Обошлось ему это чудо из чудес в целое состояние, ибо попугай по пути с одного конца света на другой неоднократно попадал в шторм и пережил два землетрясения. В это болтливое голубое чудовище коллекционер сразу же влюбился без памяти, а потому, когда однажды утром насест оказался пуст, он весь затрясся от бессильной ярости. В том, что попугая украли, сомнений быть не могло – его цепь, из тех, на которые сажают сторожевого пса, лежала разбитой на земле. Не на шутку разъяренный, коллекционер предложил за поимку голубого попугая поистине царское вознаграждение.

Нашелся попугай, как ни странно, уже через несколько дней: обнаружили его у городских ворот играющим в кости на деньги. К крайнему неудовольствию эблаита, поставившего на голубого попугая, попугай проигрывал, и проигрывал крупно.

Эблаита призвали к ответу, и он поклялся семнадцатью богами, что знавал голубого попугая, когда тот был еще яйцом, знавал и родителей голубого попугая, когда те еще были яйцами, видывал даже деда с бабкой голубого попугая, когда те еще не вылупились из яиц, и что это ужасное преступление он совершил лишь потому, что беден, что приехал издалека, что мучается чудовищной зубной болью, а еще потому, что в Эбле голубых попугаев столько, что они падают с деревьев, ибо на ветках свободных мест нет.

После чего в здание суда ввели трех эблаитов, которые единодушно показали, что ни разу не видели ни одного попугая, тем более голубого; обвиняемого, напротив, видели, и не раз; он, заявили они суду, нечист на руку, что, впрочем, не мешает ему регулярно проигрывать в кости.