Евгений Чижов - Перевод с подстрочника Страница 5

Наутро за окном текли точно такие же пески, как накануне, и, если б не пустая полка Алишера, можно было подумать, что весь изнурительный ночной переезд через границу Печигину просто приснился.

На столичной платформе растерянно озиравшегося Олега встретил водитель Касымова, широкоплечий молодой парень в тюбетейке. Неуверенно произнося русские слова, представился, забрал из рук Печигина сумку и повёл сквозь запутанные дебри вокзала на улицу. Тимур поджидал на заднем сиденье черного и блестящего, как гигантский начищенный полуботинок, «вольво». На коленях у него был раскрытый ноутбук – поезд опоздал на сорок минут, и он почти успел за это время закончить новую статью. Широко, насколько позволял просторный салон, распахнул объятья, привлёк к себе, дважды звучно расцеловал, в одну и в другую щёку. Олег рад был видеть друга, но поневоле отстранился – никак не мог привыкнуть к усвоенной Тимуром за годы жизни в Коштырбастане манере приветствия. Когда-то, в студенческое время, он и руку подавал неохотно и не каждому. Видно, жизнь на Востоке меняет человека: то ли делает более простым и открытым, то ли вынуждает изображать простоту и открытость. Пока Олег размышлял об этом, Касымов вернулся к ноутбуку:

– Извини, пара абзацев осталась. А то забуду. Ты не обращай внимания, рассказывай, как доехал, я тебя слушаю. Ты же знаешь, правильно организованному человеку ничего не стоит одновременно писать и разговаривать.

Он принялся расспрашивать Олега, не переставая при этом быстро печатать, так что Печигину представилось, будто всё, что он говорил о духоте в купе, старике с его напитком из кефира со спиртом и женщине с перемычкой между бровей (об Алишере он решил умолчать), немедленно вносится в статью. Погрузневший Касымов теперь сильнее походил на того, каким он был в детстве, чем в более поздние, студенческие и последующие годы, до своего окончательного отъезда в Коштырбастан. Его крупная круглая голова была обрита наголо, под затылком образовалась толстая жировая складка – в ней, подумалось Печигину, откладывается излишек познаний, не уместившийся в черепе. Способность общаться, не отрываясь от ноутбука, сразу же напомнила Олегу, как, увлёкшись шахматами, Тимур повсюду, на уроках, переменах и после школы, таскал с собой миниатюрную пластмассовую доску со вставленными в дырочки фигурками и, чем бы ни занимался, продолжал продумывать партии, которые разыгрывал сам с собой. Даже гоняя мяч во дворе за школой, он мог воспользоваться паузой в игре, чтобы достать из ранца доску и сделать несколько осенивших его ходов. Доска была такой маленькой, а фигурки такимим крошечными, что со стороны было непонятно, как ему удавалось выковыривать их своими пухлыми пальцами. Игроком он был довольно сильным, ему даже прочили успех в профессиональных шахматах, но к концу школы он полностью потерял к ним интерес – как отрезало.

Машина с плотно закрытыми окнами – внутри работал кондиционер – петляла по нешироким улицам старого центра города, и Печигин всматривался в подступившую совсем близко жизнь Коштырбастана. Он видел мужчин в строгих костюмах или белых рубашках с галстуками и тюбетейках, женщин в длинных платьях из ярких тканей, красных, синих, малиновых, зелёных, вспыхивавших при переходе из тени на свет так, что на них больно было смотреть. По обеим сторонам машины то и дело мелькали дощатые заборы строек и знаки объезда, башенные краны поднимали вверх грузы, придавая городскому движению, помимо горизонтального, вертикальное измерение. Стенобитные снаряды крушили старые двух-трёхэтажные дома, в нескольких местах ремонтировали проезжую часть, и отбойные молотки вгрызались в землю, сотрясая крупной дрожью дочерна загорелые тела налегавших на них полуголых рабочих, самосвалы обрушивали горы свежего дымящегося асфальта, а дорожные катки ровняли его, но весь этот ад был бесшумен, потому что ни один звук не проникал через толстые стёкла «вольво», плывущего батискафом сквозь сети густых теней от высоких старых чинар. Портретов Народного Вожатого было не так много, как ожидал увидеть Олег, помня статьи, где утверждалось, что президент Гулимов обступает вновь прибывшего толпой из одного человека, повторенного несчётное количество раз, и всё же на каждой улице им рано или поздно попадалось его лицо, скорее европейское по форме, но с отчётливо азиатским разрезом глаз. Народный Вожатый со школьниками, со спортсменами, с молодыми учёными, вручающий ключи новосёлам от ещё не достроенного дома и перерезающий ленту на открытии нового завода – на каждом плакате его значительное, излучающее уверенность лицо, выделявшееся в любом окружении, служило гарантией того, что всё идёт, как должно: спортсмены непременно победят, учёные совершат свои открытия, дом будет достроен, завод перевыполнит план, а школьники – курчавые чертенята, из последних сил сдерживающиеся перед камерой, чтобы не прыснуть со смеху, – вырастут честными гражданами и патриотами. Владельцы магазинов и заведений вывешивали постеры с изображением президента, похоже, в расчёте подтвердить его авторитетом качество своей продукции: взирая с витрины обувного поверх сапог и ботинок, он словно обещал, что этой обуви не будет сносу, а встречая посетителей на дверях ресторана, свидетельствовал, что всё там самое свежее и по высшему разряду. Скоро Печигин привык к этому лицу как к постоянной детали городского пейзажа, не позволявшей тем не менее не обращать на себя внимания: когда они проезжали газетный киоск, сплошь увешанный плакатами эстрадных исполнителей, Олег почувствовал присутствие между ними Народного Вожатого прежде, чем смог разглядеть его. Продавца за прилавком видно не было, но наружу свисали две голые волосатые ноги в сандалиях. Вероятно, читатели прессы не часто его беспокоили, и он решил устроить себе сиесту.

– Ну что, про соляные озёра, куда сбрасывают расстрелянных, он тебе рассказывал? – не отрываясь от ноутбука, внезапно спросил Касымов.

Ему уже сообщили про Алишера? Неудивительно, подумал Олег. К Тимуру, как главному комментатору, эксперту, аналитику и тому подобное, первому должны поступать известия обо всём, происходящем в стране. Напрасно, напрасно он умолчал о попутчике.

– А про вымершие зимой кишлаки в горах? Про сотни и тысячи замёрзших насмерть?

Приходилось признавать, что об этом и шла речь в поезде.

– Вот видишь! – Тимур усмехнулся своей прежней, хорошо знакомой Печигину извилистой ухмылкой, увязавшей теперь в рыхлом тесте лица, делаясь от этого расплывчатой и как будто безнадёжной, – улыбкой человека, который устал всегда и во всём быть правым.

– Я ни разу его не видел и не слышал – и всё равно знаю всё, что он тебе пел, от слова до слова. Потому что все они перепевают один и тот же набор сплетен! Спроси у любого химика, он тебе скажет, что вода в соляных озёрах ничего не растворяет и, если бы туда бросали человеческие тела, они так и оставались бы там плавать, как солёные огурцы в банке! Да что химик – всякий школьник тебе это подтвердит! И всё равно они повторяют эту нелепицу, хотя и сами в неё давно не верят! Что до замёрзших зимой, то у меня есть статистика, заверенная комиссаром ООН, – их было двенадцать человек. Но таким, как твой попутчик, мало двенадцати, им подавай сотни, тысячи трупов! Это то, чего они хотят, – чтобы мертвецов было как можно больше! А они обвинили бы во всём правительство и захватили власть.

– «Они» – это кто?

– Исламисты, фундаменталистское подполье. Слепые, узколобые фанатики, коварные и безжалостные. Они пробираются на все этажи власти, сочувствующие им есть повсюду, любой верноподданный служащий может быть в душе тайным исламистом. Здесь только на поверхности тишь да гладь, в глубине же, ни на секунду не прекращаясь, идёт борьба. Если бы не Народный Вожатый, которого обожает народ и, главное, армия, они бы уже решились на открытый удар. Только на нём, на его харизме и авторитете здесь держится мир. Мы, по сути, находимся тут на передовой скрытой войны – а ты когда-нибудь слышал, чтобы на передовой была демократия? Многопартийность? Разделение властей? Чего там ещё не хватает нашим западным критикам? Да любая демократия через неделю обернётся здесь резнёй! В Коштырбастане пять основных больших племён и около двадцати мелких, и между всеми старые счёты, обиды, претензии. Стоит центральной власти хоть немного дрогнуть, и все они вцепятся друг другу в глотку! А исламистам только этого и надо! Они хотели бы, чтобы вновь началась гражданская война и волна пролитой крови подняла бы их до вершины власти!

– Что с ним сделают?

– С твоим попутчиком? Ничего. Он мелкая сошка, такие могут быть опасны лишь как инструмент в других, более сильных руках. Поговорят и отпустят. Просто чтобы знал, что о нём помнят и если он вздумает совершить какие-нибудь резкие движения, то это не пройдёт незамеченным. Народному Вожатому приходится помнить обо всех, – Тимур показал за окно машины вверх, в направлении неба.