Энтони Дорр - Стена памяти (сборник) Страница 5

До сих пор каждый раз, когда Роджер ковырялся в замке предохранительной решетки, Альма просыпалась. Может быть, тому виной система тревожного оповещения, но никакой такой системы он в доме вроде бы не обнаружил. В результате Роджер вообще оставил всякие попытки таиться. Сегодня он почти не старается делать свое дело тихо. Ждет в дверях, считает до пятнадцати, впускает мальчишку.

Иногда старуха угрожает вызвать полицию. Иногда называет его Гарольдом. Иногда еще хуже – боем. Или кафром{9}. А то и просто черномазым. Вроде того что, давай-ка, бой, за работу. Или: да черт тебя подери, кафр черномазый! Иногда она смотрит пустыми глазами сквозь него – так, будто он соткан из тумана. Если она его пугается, он просто отходит подальше, выкуривает сигаретку в саду, а потом снова заходит в дом через дверь кухни.

Сегодня Роджер и Луво, оба промокшие под дождем, ненадолго задерживаются в гостиной и через стеклянную дверь веранды окидывают взглядом город – там несколько красных огоньков мерцают среди десятков тысяч янтарных. Вытирают подошвы туфель; слушают, как Альма что-то бормочет сама с собой в спальне, что в конце коридора. Съежившись под дождем, океан прячется в логове из сплошной непроницаемой черноты.

– Она прямо сова какая-то, эта бабка, – шепчет Роджер.

Мальчишка по имени Луво снимает шерстяную шапочку и, почесывая череп между четырьмя вделанными в голову разъемами, продолжает подниматься по лестнице. Роджер заруливает на кухню, берет из холодильника три яйца и ставит их в кастрюльке вариться. Вскоре, еле волоча ноги, из спальни выползает Альма – босая, лысая, щуплая и маленькая, как девочка.

Руки Роджера с шорохом пробегают по карманам рубашки – нет, тут все пусто, – находят сигарету, заткнутую за ленту шляпы, и возвращаются в карманы брюк. Он уже знает, что страх на старуху наводят именно его руки. Во всяком случае больше, чем что-либо другое. Длинные руки. Коричневые руки.

– Это еще кто? – шипит Альма.

– Я Роджер. Иногда вы называете меня Гарольдом.

Она проводит тыльной стороной ладони себе по губам и носу.

– У меня есть револьвер.

– Да нет у тебя револьвера. Да и не сможешь ты меня застрелить. Садись давай.

Альма пораженно на него смотрит. Но через несколько секунд садится. Единственный свет в помещении – голубоватое кольцо пламени конфорки. Внизу, в городе, точечки света автомобильных фар расплываются и исчезают, пробежав по стеклу окна между дождевыми каплями.

Сегодня этот дом как-то давит на Роджера – с этими трескучими напольными часами, девственно чистенькими диванами и большим стеклянным шкафом для экспонатов в мастерской. Ему нестерпимо хочется курить.

– Сегодня доктор дал вам новый набор картриджей, верно, Альма? Я видел, как слуга – ну, этот ваш шибздик – возил вас в Грин-Пойнт.

Альма хранит молчание. В кастрюльке побрякивают яйца. У бабки такой вид, будто внутри у нее время остановилось; вены как веревки, похожая на птицу, сидит с совершенно пустым лицом. Одинокая голубая артерия пульсирует над правым ухом. На черепе чуть выдаются четыре резиновых колпачка.

Хмурится:

– Кто вы?

Роджер не отвечает. Выключив конфорку, ложкой с прорезями вынимает три окутанных паром яйца.

– Меня зовут Альма, – сообщает Альма.

– Это я знаю, – говорит Роджер.

– А я знаю, что вы тут делаете.

– Правда?

Подержав под струей воды, он выкладывает яйца на кухонное полотенце перед Альмой. За последний месяц они это проделывали уже больше десяти раз: усаживались среди ночи за стол у нее на кухне при свете огней Трафальгар-парка, железнодорожной сортировочной и порта – Роджер и Альма, высокий чернокожий мужчина и престарелая белая женщина. Картинка немножко не от мира сего. Роджер сам этому удивляется, смотрит на себя будто со стороны – что все это может значить? Каким образом нескончаемые неудачи его жизни привели его именно к этому?

– Давай-ка, ешь без разговоров, – говорит он.

Во взгляде Альмы подозрение. Однако чуть погодя она берет яйцо, шмякает об стол и начинает чистить.

Порядок вещей

А вещи – они такие, они по порядку не располагаются! Чтобы от А к B и дальше к C и D, – увы, не получается. Все картриджи одного размера и одного постылого цвета беж. Но то, что на одних, происходило десятки лет назад, а на других – в прошлом году. По интенсивности тоже: одни, втянув в себя Луво, держат его пятнадцать или двадцать секунд; другие вбрасывают в прошлое Альмы так, что он зависает там на полчаса. Секунды растягиваются, а месяцы промелькивают в мгновение ока. Он выныривает, задыхаясь, словно из-под воды; физически чувствует, как его катапультирует в собственное сознание.

Придя в себя, Луво иногда обнаруживает, что Роджер с ним рядом, стоит с прилипшей к верхней губе незажженной сигаретой и смотрит на загадочную стену, которая увешана у Альмы записочками, открытками и картриджами. Смотрит так, будто ждет, что с этой стены на него снизойдет озарение.

Обычно в доме при этом тишина, только выдохи ветра, что врывается в открытое окно, да шелест бумажек на стене, а в голове у Луво множатся вопросы.

Луво считает, что ему что-нибудь лет пятнадцать. Собственных воспоминаний у него очень немного; о родителях ничего, и никакого понятия о том, кто мог вделать ему в череп четыре разъема, а потом отправить скитаться среди десятка тысяч бездомных сирот Кейптауна. Насчет того, как и почему, – никаких даже намеков. При этом он умеет читать и говорит по-английски и на языке ко́са{10}, знает, что в Кейптауне летом жарко и ветрено, а зимой прохладно и пасмурно. Но где он всего этого нахватался, не имеет понятия.

А все недавнее – сплошная боль: болит голова, спина, ноют кости. Шея изнутри горит огнем, мигрени налетают, как грозы. Дырки в черепе чешутся, из них сочится прозрачная жидкость; они подогнаны далеко не так аккуратно, как разъемы на голове у Альмы Коначек.

По словам Роджера, он нашел Луво в парке «Компаниз гарден», хотя сам Луво этого не помнит совершенно. Последнее время Луво ночует в квартире Роджера. И вот уже двенадцатый раз старший мужчина пинками поднимает Луво среди ночи, запихивает в такси, и они едут из района порта во Вредехук, где Роджер, успешно справившись с двумя замками, впускает их обоих в элегантный белый коттедж на пригорке.

Работая, Луво движется слева направо, прочесывая спальню второго этажа от лестницы к окну. Сегодня, после нескольких ночей разысканий, он подслушал и подсмотрел уже, наверное, штук пятьсот воспоминаний Альмы. А впереди еще сотни картриджей – они лежат и стопками на ковре, и к стене приколоты; этих последних больше. Их номера, гравировкой нанесенные сверху, никакой внятной хронологии, которую мог бы распознать Луво, не соответствуют.

Но у него такое ощущение, что его усилия постепенно, не всегда неуклонно, но все же ведут к центру чего-то. Или если не к центру, то наоборот – он как бы шаг за шагом отступает от этакой картины, состоящей из отдельных крохотных точечек. И скоро настанет день, когда картина сама проявится; не сегодня, так завтра в фокусе окажется некая нужная подробность из жизни Альмы.

Он и так уже знает довольно много. Знает, что девочкой Альма была одержима островами: в ее воображении постоянно маячила фигура высаженного на остров мятежника, или матроса, спасшегося после кораблекрушения, или последнего оставшегося в живых члена племени – в общем, изгоя, чей взор прикован к пустому горизонту. Еще Луво знает, что Альма с Гарольдом десятки лет проработали в одном и том же агентстве по недвижимости и что за это время у нее перебывало три «мерседеса»; все три были серебристые седаны, и каждый служил по двенадцать лет. Знает, что этот дом Альма проектировала вместе с архитектором из Йоханнесбурга, сама выбирала цвета для покраски, по каталогам заказывала дверные ручки и водопроводные краны, сама развешивала по стенам гравюры и эстампы, вымеряя места для них с помощью уровня и рулетки. Он знает, что они с Гарольдом ходили на концерты, одежду покупали в большом торговом центре на Милл-стрит, иногда путешествовали – например, ездили в город под названием Венеция. Он также знает, что на следующий день по выходе на пенсию Гарольд купил подержанный «лендкрузер» и девятимиллиметровый пистолет дико дорогой американской фирмы «Крусейдер», после чего занялся поиском окаменелостей, совершая поездки по обширному безводному нагорью, которое расположено к востоку от Кейптауна и называется Большим Ка́ру{11}.

Еще он знает, что Альма не особенно добра к прислуге в лице Феко. Знает, что у Феко есть маленький сын по имени Темба, которому муж Альмы оплатил операцию в глазной клинике, – операция потребовалась ребенку сразу после рождения; Альма же, прослышав об этом, очень разозлилась.