Вирджиния Эндрюс - Сквозь тернии Страница 5

И он сжал огромные кулаки.

Джори сидел, как ни в чем не бывало, не желая слушаться.

— Вы что, глухие? — снова взревел дядька. Лицо Джори вспыхнуло и сделалось из красивого злым.

— Мы не глухие! Мы живем здесь. Эта стена на нашей территории так же, как и на ее. Так наш отец сказал. И мы имеем право сидеть здесь столько, сколько нам захочется. Поэтому не смейте кричать на нас!

— Ну, ты и заноза, парень! — бросил дядька, уходя. Он даже не взглянул на меня, а ведь я был такой же занозой, только все это таилось внутри меня.

Было время завтрака. Мама что-то рассказывала папе об одной из своих учениц. Барт, по обыкновению, нахмурясь, сидел напротив меня, ковыряя свою застывшую запеканку. Он не любил ничего, кроме закусок, но папа говорил, что это для него вредно.

— Крис, я думаю, что Николь не выкарабкается, — проговорила мама, нахмурясь. — Как ужасно, что машины сбивают столько людей, а ведь у Николь — маленькая девочка, ей только два года. Я видела ее как-то раз. Она мне напомнила Кэрри, когда той было два года.

Папа кивнул, читая утреннюю газету. Та сцена, произошедшая в моем тайном присутствии на чердаке, все время не давала мне покоя. Я часто думал об этом по ночам. Временами я сидел и думал о том, что запрятано в темных уголках моего подсознания. Наверное, что-то важное, но что — я не мог вспомнить.

Даже теперь, когда мама говорила о несчастье, произошедшем с Николь, и о ее дочери, я все думал и думал об этой сцене. Что означали их недомолвки? Кто та бабушка, которой они боялись? И откуда они могли знать друг друга в детстве?

— Крис, — настаивала мама, — ты меня не слушаешь. У Николь нет родных — никого, ты понимаешь? Нет даже дяди либо тети, чтобы они взяли опеку над девочкой, если мать погибнет. Ты же знаешь, с тем парнем они жили в гражданском браке.

— Х-м-м, — проговорил неясно папа, откусывая от пирога. — Не забудь полить сегодня.

Мама нахмурилась еще больше. Папа не был внимательным слушателем.

— Я думаю, было большой ошибкой продать дом Пола и переехать сюда. Его статуи здесь глядятся не к месту.

Это, наконец, привлекло его внимание.

— Кэти, мы же поклялись друг другу никогда ни о чем не сожалеть. И потом в жизни есть более важные вещи, чем тропический девственный сад.

— Девственный? Да у Пола был самый ухоженный сад, который я когда-либо видела!

— Ты знаешь, что я имею в виду.

Она на минуту замолчала, а потом снова заговорила о Николь и ее двухлетней девочке. Если Николь умрет, девочку отдадут в приют, сказала мама. Папа ответил, что он-то спокоен за судьбу девочки: кое-кто сразу же удочерит ее, если такое случится. Он встал и надел свою спортивную куртку.

— Перестань думать о худшем. Может быть, Николь выздоровеет. Она молода, сильна, очень здорова. Если ты так озабочена, я заеду и переговорю с ее врачами.

— Папа, — вмешался вдруг Барт, молча сидевший до этого над запеканкой, — вы не уговорите меня ехать на восток этим летом! Я не хочу — и не поеду!

— И правильно, — сказал папа, потрепав Барта по подбородку и взлохматив его без того взъерошенные черные волосы. — Мы не уговорим тебя, и мы не уговариваем. Я надеюсь, ты не останешься дома один, когда мы все поедем.

Папа наклонился, чтобы поцеловать маму на прощанье и уйти.

— Будь осторожен на дороге, — мама говорила ему это каждый день, провожая на работу.

Он улыбнулся и пообещал, их глаза встретились и сказали что-то друг другу. Я надеялся, что понимал их язык.

— Жила-была в ботинке тетка, — продекламировал Барт. — И столько было у нее детей, что она не знала, что делать…

— Барт, что ты там наделал в своей тарелке? Если ты наелся, попроси разрешения выйти из-за стола.

— Шалтай-Болтай висел на стене… — Барт усмехнулся, встал и вышел — это был его способ просить разрешения.

С ума сойти: ему почти десять, а он все еще распевает детские стишки. Он подхватил на ходу свой любимый свитер, кинул его через плечо и тут же опрокинул пакет с молоком. Молоко растеклось по полу, и его вскоре подлизал Кловер. Но мама была настолько опечалена судьбой Николь и девочки, что даже не заметила это.

Эмма, наоборот, сразу же заметила и метнула недобрый взгляд на Барта, подтирая остатки с пола, но Барт в ответ высунул язык и выскочил на улицу.

— Мама, извини, — проговорил я, тоже выскакивая следом.

Снова мы сидели и наблюдали с высоты стены, что там делается в соседнем дворе. Обоим нам не терпелось, чтобы старая леди поскорее въехала: кто знает, вдруг у нее есть внуки.

— Я уже скучаю по этому старому дому, — пожаловался мне Барт. — Ненавижу тех, кто нам помешал.

Мы оба провели день в прополке и посеве новых растений, но вскоре я задумался над тем, как досадно что мы больше не сможем пойти в соседний дом, а целое лето еще впереди!

За обедом Барт был больше прежнего рассеян и мрачен, потому что думал об этом же. Перед ним уже несколько минут стояла полная тарелка.

— Ешь добросовестно, Барт, иначе ты не наберешься сил, чтобы поехать в Диснейленд. Барт открыл рот

— В Диснейленд? — И в его темных глазах, наконец, мелькнул восторг — Мы в самом деле туда поедем? И не поедем к могилам?

— Диснейленд — это часть подарка тебе на день рождения, — пояснил папа. — Мы здесь все вместе отпразднуем день рождения, а потом полетим в Южную Каролину. Подожди жаловаться. Нужно уметь уважать желания других так же, как и свои собственные. Бабушка Джори рада видеть своего внука хотя бы раз в году, а раз уж мы пропустили прошлый год, значит, она ждет — не дождется. Потом, моя мать тоже ждет, когда я навещу ее.

Я взглянул на маму. Казалось, она уже закипает. И так каждый раз, когда речь заходит о «его» матери. Жаль, что она не понимает его чувств, а ведь она так долго была сиротой сама. Может быть, уже забыла. — Я бы лучше захотел в Диснейленд, чем в рай! — провозгласил Барт. — Мне кажется, я никогда, никогда не нагляжусь на Диснейленд.

— Я знаю это, — сухо сказал папа. Но душа Барта недолго была ублажена, и он снова начал жаловаться, как ему не хочется ехать на восток.

— Мама, папа, я не поеду! Две недели навещать старых бабушек и старые могилы — это слишком долго!

— Барт, — резко сказала мама. — Недопустимо выказывать такое неуважение к усопшим. Твой собственный отец — один из тех, чьи могилы ты так не желаешь посетить. Твоя тетя Кэрри лежит там тоже. Тебе придется поехать с нами и на кладбище, и к Мадам Марише тоже, хочешь ты этого или нет. А если ты еще раз откроешь рот, я отменю Диснейленд!

— Мама, — постарался переменить тему Барт, — отчего это твой папа, который умер в Пан…

— Барт, Пенсильвания, а не «па».

— …в Пенсильвании — отчего фотография его так похожа на нашего папу?

В глазах ее вспыхнула боль. Я заговорил, желая смягчить раздражение, которое Барт вызывал во всех без исключения.

— Слушай, мам, ведь Доллангенджер — это какая-то насмешка, а не фамилия. Бьюсь об заклад, ты была рада, когда от нее избавилась.

Она взглянула на фотографию доктора Пола Шеффилда и тихо сказала:

— Да, когда я стала миссис Шеффилд, это был счастливый день.

Теперь отчего-то огорчился папа. Я уселся поглубже в кресло. Все вокруг них, казалось, напоминало им о прошлом, которого я не знал: тени в углах, сам воздух… Мне уже четырнадцать, а я все еще ничего не знаю о жизни.

И о своих родителях тоже.

Наконец, пришел день, когда отделка особняка закончилась. Тогда в старый дом пришли женщины-уборщицы, которые отскребли полы и вымыли стекла в окнах. Рабочие суетились, собирая инструмент, так что мы воспользовались суетой, чтобы спуститься с дерева и подглядеть в окна, а потом опять быстро побежали обратно, чтобы нас не увидели. Мы чинно уселись на стене, будто пай-мальчики.

— Значит, она приезжает! — в возбуждении шептал Барт. — Она может приехать в любой момент, эта старая леди!

Дом был так великолепно отделан и обставлен, что мы ожидали увидеть кого угодно, но только страшно важную персону: кинозвезду, жену президента… Однажды, когда папа уехал на работу, мама — за покупками, а Эмма, как всегда, была занята на кухне, мы увидели огромный черный лимузин, который свернул на дорожку к соседнему владению. Более старая, но тоже шикарная машина следовала за ним. Двумя неделями раньше дорожка была разровнена и залита асфальтом, поэтому теперь она казалась гладкой и блестяще-черной. Я сделал знак Барту, чтоб он попридержал свои восторги. Мы устроились славно: вокруг нас разросшаяся листва образовывала занавес, за которым нас не было видно, а мы видели все.

Медленно-медленно шофер подрулил к дому. Потом вышел и открыл дверцу, чтобы высадить пассажиров. Мы наблюдали, затаив дыхание. Наконец, мы ее увидим — эту богатую леди; такую богатую, что она может позволить себе все!

Шофер был молод, и выражение лица его было приятно-веселое. Даже издалека было видно, что он красивый малый, но человек, который вышел из лимузина, был стар и вовсе не красив. Он удивил меня своим видом. Нам же четко сказали: она одна, и у нее много слуг.