Ат-Тайиб Салих - Свадьба Зейна. Сезон паломничества на Север. Бендер-шах Страница 5

Вздрогнули люди от такой дерзости, омда кинул на Зейна яростный взгляд, гнев забушевал у него в груди И тут все люди вдруг увидели, до чего же нелепа фигурка Зейна, торчащая над забором, словно высушенная козья шкура, рядом с Аззой, дочерью омды, и дружно грохнули хохотом. Гнев омды померк. Он сидел на скамье в пальмовой тени с покрасневшими глазами и подгонял народ на работу. Человек он был важный, серьезный, смеялся редко, но в этот раз засмеялся на слова Зейна своим резким, трескучим смехом, крикнул ему: «Зейн!.. Вот погнешь спину до полуночи, поработаешь — так и женим тебя на Аззе». Те, кто стоял поближе к омде, снова засмеялись, а Зейн смолчал. Лицо его оставалось серьезным, задумчивым, только мотыга в руках незаметно для него самого задергалась, стала бить чаще да тяжелее…

Месяц прошел с той поры, а Зейн говорить ни о чем не мог, кроме как о любви своей к Аззе да о слове ее отца выдать за него красавицу. Омда знал, как использовать это чувство: Зейн чудеса совершал на таких изнурительных работах, где бы любой джинн выдохся. Издалека было видно, как влюбленный Зейн тащит на спине тяжеленные сосуды с водой в такую жару, что даже камни трескаются, бегает туда-сюда, суетится — сад омды поливает. Или в ручищах своих топор огромный зажмет — и давай махать: дерево рубит под корень, на дрова раскалывает. А то мелькает у всех на виду — корм для ослов омды собирает, для лошадей его и телят. А улыбнется ему Азза разок в неделю — так и светится вселенная от радости. Но вот месяц прошел, и побежала весть по деревне, будто Азза помолвлена с сыном ее дяди, что работает помощником у врача в Абу Ашаре… Зейна эта весть, казалось, не поразила, и не сказал он ничего. Просто завел себе новую любовь.

Однажды деревня проснулась от крика Зейна: «Повязали меня в племени кузов!» На этот раз его лейлой оказалась девушка-бедуинка из племени, обитающего по обе стороны Нила на севере Судана. Кочуют они из земли Кабабиш и Дар Хамра на стоянки аль-Хавадир и Мирьясаб в Кордофане[6]. В иные сезоны вода скупа к их землям, и тогда отправляются они в поисках влаги к Нилу со всем скотом своим и приплодом. А бывает, поражают их годы засухи, когда и облачка у неба не выпросишь, и тогда рассыпаются их племена семьями по источникам в Дияр Шанкийе и Бадирийе, устраиваются в долине. Большая часть кочевников оседает там ненадолго — переждут невзгоду и возвращаются туда, откуда пришли. Но некоторых привлекает оседлая жизнь в долине Нила, и они остаются. Вот из таких-то и вышли арабы племени куз. Бедуины эти многие годы привязаны к окраинной полосе обрабатываемой земли: торгуют сыром да молоком, выращивают овец, поставляют дрова и уголь, а в пору сбора фиников нанимаются к хозяевам пальм за скромную плату. С коренными жителями они в брак не вступают — себя считают чистыми арабами, а местных — деревенщиной неотесанной. Но Зейну удалось сломать эту преграду. Не мог он усидеть на месте, целыми днями носили его ноги по деревне из конца в конец. И однажды привели они случайно бродягу к арабам-кузам. Бродил он вокруг палаток, будто потерял что-то. Вышла на солнце девушка, поразила Зейна своей красотой — он так и застыл на месте. А девушка про него слыхала — слава о Зейне дошла и до арабов-кузов. Рассмеялась она, поиграть с ним решила. «Зейн, — говорит, — а ты на мне не женишься?» Опешил он на мгновение, околдовала его девичья красота, сладость речи пленила, а потом как закричит во весь голос: «Повязали меня, люди добрые!..» Выглянули тут наружу головы изо всех дверей хижин, изо всех проемов в палатках. А мать девушки вышла и закричала: «Ты чего это тут, Халима, стоишь с этим дервишем?» Налетели на Зейна братья девушки — бежать пришлось. С тех пор Халима, красавица бедуинская, стала для Зейна новой неистовой страстью, которая остыла только со свадьбой девушки.

Как водится: наслышались от него люди о красоте ее, стали богатеи деревенские, молодежь познатнее да позавиднее к ней свататься — уговорили родителя.

И вышла она в конце концов за сына деревенского кади[7].

Замужество дочери деревенского омды, а за ним и свадьба Халимы стали поворотным пунктом в жизни Зейна. Сообразили наконец матери девушек, в чем его сила: горн ведь он полногласный женихов к дочерям приманивать. И вот стал Зейн в этом староукладном обществе, где девушек от парней укрывают, пророком Любви — аромат ее разносить с места на место. Любовь всегда поражала первым именно его сердце и, не задерживаясь там, переселялась в душу кого-нибудь другого. Зейн был словно сеятель, глашатай или письмоноша. Взглянет он своими маленькими, как у мышки, глубоко посаженными глазками на красивую девушку, и вот — поразит его в ней что-нибудь. А может, это и есть любовь? И заноет вдруг его онемевшее было сердце от этой любви, и понесут его длинные ноги по всей деревне из конца в конец — тут появится, там… И впрямь — собака заблудшая без хозяина! А язык словно чешется — без умолку о девушке болтает, имя ее склоняет во всеуслышанье, куда Зейн ни явится. Смотришь — уши деревенские навострились, глаза приглядываться начали. Не успеешь оглянуться, как рука какого-нибудь благородного всадника потянулась — и поймала девушку за руку. А свадьбу справлять станут, Зейна и искать не надо: окрутили его хозяева кувшины да жбаны всякие водой наполнять или посреди площади с топором в руках поставили — стоит, душа нараспашку, дрова колет. Или еще лучше — возле женщин на кухне крутится, язык чешет, а они ему время от времени кусок какой лакомый подкинут: глядь, слопал уже! И непрестанно он хохочет, смеется заразительно смехом своим дурацким, похожим на ослиный рев. И вот уже начинается у него новая любовная история… И что интересно — как он в эту историю попал, так из нее и вышел, ничуть не изменившись. Тот же смех, и болтовни нисколько не поубавилось, и ноги тощие таскать его по всем закоулкам да околицам не устали.

Что и говорить, выпали на долю Зейна урожайные годы, щедрые на любовь. Стали деревенские матери перед ним заискивать, домой приглашать: до отвалу накормят, чаем-кофе напоят. Войдет Зейн в один из таких дворов — ему уж стол накрывают, завтрак или обед подают: блюда, миски — глаза разбегаются! А там уж и чай несут с мятой, если время поутру, или крепкий чай с молоком, если уже за полдень. После чая обязательно подают кофе — с корицей, с кардамоном, с имбирем: это уже не важно, утро сейчас или вечер. А заслышат женщины, что Зейн где-нибудь в доме поблизости, так на него все и слетаются — щебечут, любезничают. И дочерей своих локтями исподтишка тычут — поди, неразумная, поприветствуй… Да, счастлива та мать, чья дочка ему в сердце запала, с чьим именем на устах он со двора вышел. Такая девушка жениха себе в месяц — ну в два — обеспечит. Да и Зейн, по всему видать, серьезность своего нового положения быстро понял, стал в дочкиных матерях разбираться, подумывать, прежде чем ответит на их приглашение позавтракать или отобедать…

Да… Все оно, конечно, так, но была в округе одна девушка — о ней Зейн не болтал и сам с нею не заговаривал попусту. Девушка следила за ним издали своими глубокими, серьезными глазами, а он, чуть ее вблизи завидит, смолкает, болтовню да шутки в сторону. А издалека, бывало, увидит — как сквозь землю провалится, путь ей освободит…

Мать Зейна пустила слух, что сын ее — святой, один из угодников аллаха. Слух этот окреп, и стали ему верить, после того как подружился Зейн с аль-Хунейном. Аль-Хунейн был праведником, посвятившим себя служению богу. Шесть месяцев проводил он в деревне в молитвах и постился, потом забирал свой кувшин и молитвенный коврик и отправлялся в пустыню, пропадал где-то шесть месяцев, возвращался — и никто не знал, где он был, что делал. Передавали о нем странные истории. Клянется, бывало, один, что в такое-то, мол, время видал его в Мерове, а другой божится, что в это Же самое время видел его в Керме. И это когда между двумя городками — шесть дней пути! Люди утверждают, что аль-Хунейн дружбу водит со странствующими угодниками — теми, что по земле бродят и богу поклоняются.

Мало с кем из жителей деревни заговаривал аль-Хунейн, а если и спрашивали его, куда он на шесть месяцев каждый год уходит, не отвечал. Никто не знал, что он ел, что пил. В странствия свои долгие никаких припасов он не брал.

Лишь с одним человеком в деревне был аль-Хунейн приветлив, замечал его, разговаривал с ним — с Зейном. Встретит его на дороге — обнимет, в голову поцелует, благословенным назовет. А Зейн тоже, когда увидит, что аль-Хунейн приближается, бросит свою болтовню глупую, спешит ему навстречу, обнимает. Чудеса, да и только! И пи у кого в доме не ел ничего аль-Хунейн, только у родных Зейна. Зейн его к матери своей приведет, прикажет ей обед сготовить, чаю подать или кофе. И сидят Зейн с аль-Хунейном часами, смеются, разговаривают. Вся деревня уже у Зейна выпытывала, в чем секрет его дружбы с аль-Хунейном, да он в ответ все одно повторял. Аль-Хунейн, говорит, человек благословенный. Ну что тут скажешь?