Джоди Пиколт - Чужое сердце Страница 5

Тэд попросил меня написать на доске «Да» и «Нет», после чего стая поочередно спрашивать нас, а я записывал имена в нужную колонку.

Джим?

Да.

Элисон?

Да.

Мэрилин?

Да.

Вай?

Нет.

Я, поколебавшись, вписал свое имя под Вай.

– Вы дали согласие проголосовать за смертную казнь, если возникнет необходимость, – напомнил Марк. – Нас всех спрашивали, сумеем ли мы сделать это, прежде чем назначали присяжными.

– Я знаю. – Я действительно дал согласие проголосовать за смертную казнь, если того потребует совершенное преступление. Вот только я и не догадывался, как трудно будет это сделать.

Вай опустила лицо в сложенные ладони.

– Когда мой сын бил своего младшего брата, я не шлепала е со словами «Не бей его». Это было бы лицемерием. И я не хочу быть лицемеркой сейчас.

– Вай, – тихо вымолвила Мэрилин, – а если бы убили твою семилетнюю дочь? – Она потянулась к кипе протоколов, стенограмм и прочих бумаг, имеющих отношение к делу, выудила фотографию Элизабет Нилон, которую, произнося заключительную речь, показывал нам прокурор, и, разгладив глянцевую поверхность, положила ее перед Вай.

Через минуту Вай резко встала и выхватила у меня маркер. Она стерла свое имя в колонке несогласных и написала его под «Мэрилин», присоединившись к десятерым присяжным, что проголосовали «за».

– Майкл, – сказал Тэд.

Я сглотнул.

– Что еще вы хотите услышать или увидеть? Мы могли бы вам помочь. – Он полез в коробку с пулями, окровавленной одеждой и заключениями судмедэкспертов. Фотографии, сделанные на месте преступления, посыпались из его рук, как разноцветные ленты из рукавов фокусника. На некоторых снимках было столько крови, что жертву почти не было видно под этим страшным покровом. – Майкл, – увещевал меня Тэд. – Это же простая арифметика.

Я отвернулся к доске, не в силах выносить жар их взглядов. Рядом со списком имен, где мое стояло поодаль от остальных, было выведено уравнение, составленное мною, когда мы впервые вошли в этот зал: (А+Б) – В = приговор. За что я любил математику, так это за надежность. В ней всегда предусмотрен правильный ответ, пускай даже вымышленный.

Однако в этом уравнении законы математики не действовали. Потому что А+Б – сумма факторов, приведших к гибели Курта и Элизабет Нилон, – всегда будет больше В. Этих людей уже не вернуть к жизни, и самая слезливая история в мире не сумеет оспорить истину.

Между «да» и «нет» пролегает целая жизнь. Именно в этом заключается разница между той дорогой, по которой ты идешь, и той, на которую ты не свернул. Именно тут зияет зазор между тем, кем ты хотел стать, и тем, кем ты являешься. Именно это пространство ты в будущем заполнишь ложью, причем обманывать будешь только самого себя.

Я стер свое имя с доски. Затем взял ручку и написал его заново, став двенадцатым и последним присяжным, приговорившим Шэя Борна к смертной казни.

Одиннадцать лет спустя

1

Если бы Бога не было, его следовало бы изобрести.

Люсиус

Понятия не имею, где держали Шэя Борна, пока он не оказался у нас Я знал только, что он сидит здесь, в тюрьме штата в Конкорде. Я до сих пор помню, как смотрел новости в тот день, когда объявляли приговор, и внимательно изучал внешний мир, к тому времени уже изрядно померкший в памяти: неотесанный камень на облицовке тюрьмы, золотой купол ратуши, да и просто формы дверей, сделанных не из металла или проволочной сетки. Тогда об этом деле гудела вся зона: куда, спрашивается, сажать заключенного, приговоренного к смерти, если в твоем штате уже сто лет никого к смерти не приговаривали?

Хотя ходили слухи, что в тюрьме есть пара камер для смертников – неподалеку от моей скромной обители в секторе строгого режима, на ярусе I. Крэш Витал, который готов был высказаться на любую тему, пускай его никто и не слушал, рассказывал нам, что в этих камерах вместо матрасов постелены тонкие пластиковые плиты. Интересно, думал я, а куда они дели лишние матрасы, когда к ним перевели Шэя? Одно могу сказать наверняка: мы этих матрасов не видали.

Смена камер – привычное дело в тюрьме. Они не хотят, чтобы ты к чему-то привязывался. За пятнадцать лет, которые я здесь провел, меня переселяли восемь раз. Камеры, конечно, все одинаковые, разница только в том, с кем сидишь. Поэтому перевод Шэя на ярус I вызвал такой оживленный интерес.

Это, в общем-то, случалось нечасто. Мы, шестеро заключенный на ярусе I, радикально отличались друг от друга; чтобы один человек смог пробудить любопытство во всех нас – это, можно сказать, чудо. В первой камере проживал Джоуи Кунц, педофил, находящийся в самом низу тюремной иерархии. Во второй – Кэллоуэй Рис, официальный член Арийского братства. В камере номер три нашел пристанище я, Люсиус Фресне. Четвертая и пятая пустовали, так что мы знали: новенького посадят в одну из них. Оставалось только выяснить, ближе к кому: ко мне или к ребятам из последних трех камер – Техасу Риделлу, Поджи Симмонсу или Крэшу, самопровозглашенному лидеру яруса.

Когда шестеро надзирателей в шлемах, бронежилетах и забралах вели Шэя Борна по коридору, мы все как один прильнули к окошкам. Эскорт миновал душевую, Джоуи и Кэллоуэя и остановился прямо передо мной, чтобы я мог толком рассмотреть новобранца. Тот оказался парнем невысоким и тощим, с короткими каштановыми волосами и глазами как Карибское море. Это я знал точно, потому что последние каникулы мы с Адамом провели на берегу этого моря. Мне бы не хотелось, чтобы у меня были такие глаза. Не хотелось бы смотреть каждый день в зеркало и вспоминать то место, где ты уже никогда не окажешься.

Тогда Шэй Борн взглянул на меня.

Сейчас, пожалуй, самое время поведать вам, как я выгляжу. Лицо у меня такое, что охранники никогда не смотрят мне в глаза. Да я и сам порой предпочитаю прятаться в глубине камеры. Алые и фиолетовые язвы покрыты чешуйками. Ими усеяно все мое лицо от лба до подбородка.

Чаще всего люди содрогаются. Даже самые вежливые, вроде того восьмидесятилетнего миссионера, который раз в месяц приносит нам брошюрки, – даже он отводит глаза, как будто я выгляжу еще хуже, чем ему помнилось. Но Шэй выдержал мой взгляд и кивнул, как будто я ничем не отличался от всех прочих.

Я услышал, как дверь в соседней камере задвинулась. Звякнул металл: это Шэй просунул руки в окошко, чтобы ему сняли наручники. Как только надзиратели ушли, Крэш завопил:

– Эй, Смертник!

В камере Шэя Борна царило молчание.

– Отвечай, когда с тобой разговаривает Крэш.

– Отцепись от него, – вздохнул я. – Пусть бедняга хоть пять минут подумает и поймет, какой ты придурок.

– Ох, Смертник, будь осторожнее, – сказал Кэллоуэй. – Люсиус к тебе подлизывается, а его последний любовничек уже давно кормит червей.

Судя по звукам, Шэй включил телевизор и подсоединил наушники, которые полагаются нам всем во избежание звуковых войн. Я немного удивился, что смертник смог купить в тюремном магазине телевизор, как и мы все. Это были специальные телевизоры с тринадцатидюймовыми экранами, которые «Зенит» на заказ изготовлял для тюрем штата. Катоды и прочие потроха были прикрыты прозрачным пластиковым корпусом, чтобы охранники могли увидеть недостачу деталей, если бы ты захотел смастерить какое-нибудь оружие.

Пока Кэллоуэй и Крэш, как обычно, сообща меня дразнили, я вытащил свои наушники и включил телевизор. На часах было уже пять, а я старался не пропускать шоу Опры Уинфри. Но когда я попробовал переключить канал, ничего не изменилось. Экран мигнул, как будто переходил на двадцать второй канал, но двадцать второй канал выглядел точно так же, как и третий, и пятый, и «Си-Эн-Эн», и «Фуд Нетворк».

– Эй! – Крэй забарабанил в дверь. – Эй, начальник, кабель-то не пашет! Знаешь, у нас тоже есть права…

Иногда наушники не спасают.

Я выставил максимальный звук и стал смотреть региональные новости. Там рассказывали о благотворительном вечере, на котором должны собрать средства для детской больницы, расположенной неподалеку, возле Дартмутского колледжа. Клоуны, воздушные шарики и даже двое игроков «Ред Сокс», раздающие автографы. Камера навела фокус на девочку с золотыми, как у феи, волосиками и синими мешками под глазами; таких детей всегда показывают, когда уламывают вас полезть в мошну. «Клэр Нилон, – сказал репортер за кадром, – ждет новое сердце».

Ну-ну, подумал я. У всех свои проблемы. Я снял наушники. Если я не могу слушать Опру, я вообще ничего не хочу слушать.