Анатолий Тоболяк - Во все тяжкие… Страница 5

— Нашел о чем говорить с дамой! Он тебе надоел, Мила? Он, знаешь, нудный, хоть и писака. Ты пьешь коньяк, Мила? Французский. «Мартель».

КОММУНИСТЫ НЕ ПЬЮТ БУРЖУАЗНЫЕ КОНЬЯКИ, БЕСТОЛОЧЬ АВТОНОМОВ.

— Чуть-чуть, Константин Павлович.

— Мне, однако же, пора, — встал Сочинитель.

— Куда же вы? — растерялась эта Милена. Вроде бы испугалась.

БОИТСЯ ОСТАТЬСЯ НАЕДИНЕ С ХОЗЯИНОМ? Вот уж напрасно! Он и присел-то не рядом с ней на диван, как сделал бы любой здравомыслящий кавалер, чтобы потом удобней было повалить гостью, а на отдельный стул.

— Куда ж ты? — вторил ей Автономов. И он, кажется, был напуган перспективой остаться с Миленой наедине. — Посиди!

— Посидите, пожалуйста.

— Ладно, посижу. Но недолго. — ДОЛГО В ОБЩЕСТВЕ ОГОЛТЕЛОЙ КОММУНЯКИ Я НЕ ВЫСИЖУ.

Сладкоречивый Автономов был хоть и интересен, хоть и необычен, но утомителен. Такого Автономова я еще никогда не видел. Правда, особой смелостью, а тем более наглостью в обращении с женщинами он, насколько мне помнится, если память мне не изменяет, никогда не отличался. Но все-таки позиций своих мужских не сдавал. Не говорил вот так умильно: «Ешь, Милочка, кушай, пожалуйста, не стесняйся. Это вот колбаска. Австралийская. Любишь?».

— Редко доводится пробовать! — смеялась коммунистка Милена. От малой дозы коньяка нездоровое, бугристое лицо ее порозовело. Ее лицо спасали хороший смех и улыбка. И, слава тебе Господи, она не жеманничала. Она смеялась: — Да вы сами-то ешьте, Константин Павлович. Хватит за мной ухаживать. Фу-ты ну-ты, не опьянела ли я? В разгар рабочего дня коньяк! Это только вы можете такое придумать, Константин Павлович. Знаете, как в отделе горюют, что вы уходите!

— А мне вас всех будет недоставать. Это очевидно. Но мои годы, Милочка, диктуют…

— Какие годы! Вы душой всех нас моложе.

— Да уж! Рыбки солененькой, Мила. Это рыбка. Ты знаешь, Мила, ты чудесно выглядишь. В домашней обстановке ты выглядишь даже лучше, чем на работе, — придумал комплимент Автономов.

— Перестаньте.

— А вот грибы. Это маслята, Мила, а не грузди. Маслята маринованные. Сам собирал, сам мариновал. Жена у меня неумеха, — брякнул Автономов. ВТОРИЧНО БРЯКНУЛ О ЖЕНЕ — ЗАЧЕМ? — Еще по рюмочке, Мила.

— Ну хорошо…

Мне Автономов ничего не предлагал. Он, похоже, и не замечал, что я нахожусь за столом. СТРАННО, СТРАННО. Я мучительно размышлял: что же все-таки произойдет, когда я поднимусь из-за стола и уйду? РАИСА ЮРЬЕВНА АВТОГЕНОВА, АУ, ПОГЛЯДИТЕ НА СВОЕГО МУЖЕНЬКА, СОРВАВШЕГОСЯ С ПРИВЯЗИ! Нет, не слышит, не внемлет. Сидит свирепая супруга в самолетном кресле (путь далек!), плотно заполняя его своим тучным телом, — может быть, спит, откинув голову, похрапывает. А между тем ее героический муж повествует — по просьбе гостьи — о своих давних рыбоводных подвигах.

— Да, Мила, прошел через Арги-Паги, Пильтун, Вал, Найбу, речку Ударную… Курилы вот, правда, не захватил. А впрочем, помогал тамошним на Итурупе, консультировал. В шестидесятых, да и в семидесятых, еще на старом японском оборудовании работали — кошмар. Но возврат молоди, скажу тебе безоговорочно, был не меньше, чем сейчас, а то и поболе. Урожаи, знаешь, были славные. Горбуша валом шла. Ну, и дикие заморы, само собой, безоговорочно — не справлялись мы на забойках. А условия жизни в поселочках…

У-У, АВТОНОМОВ! НЕ ОХРЕНЕЛ ЛИ ТЫ ЧАСОМ? Видишь, Милена твоя на часы поглядывает, засекает, стало быть, сколько минут ты посвятишь своей трудовой безоговорочной молодости. «Чего доброго, — подумал я, — он сейчас предложит ей посмотреть семейный альбом фотографий… с него станет».

Я поднялся. Я сухо сказал:

Благодарю, Автономов, за хлеб-соль. До свидания, Милена. — (ИЗУЧАЙТЕ УСТАВ БЫВШЕЙ КПСС. ПРИГОДИТСЯ.)

Она вскочила, как перепуганная девочка. — Я тоже пойду, Константин Павлович.

— Что ты, что ты! Куда ты заспешила, Милочка? Зачем? Посиди еще, пожалуйста, — взмолился Автономов.

— Нам, Милена, вряд ли по дороге, — сказал я. — (СИДИ, УБЛАЖАЙ МОЕГО ДРУГА.)

Автономов схватил ее за руку и потянул опять на диван. ЭТО БЫЛО ЕГО ПЕРВОЕ РЕШИТЕЛЬНОЕ ДЕЙСТВИЕ. Я ушел.

Я ушел к своей рукописи, и я угрюмо шагал под моросящим дождем в сторону сопок, в свой отдаленный, малозаселенный микрорайон. Я приближался к своей рукописи, и я мысленно твердил свою заповедь а именно: СЧАСТЛИВ ОДИНОЧКА ХОЛОСТЯК, ОТВЕЧАЮЩИЙ ТОЛЬКО САМ ЗА СЕБЯ.

Через пару часов из своей квартиры я позвонил Автономову. Его телефон не ответил. Вечером я снова напомнил о себе звонком, но его телефон опять промолчал.

По давней привычке разрабатывать варианты неисповедимых судеб своих героев я зримо представлял, как сложилась ситуация в квартире Автономова после моего ухода (читай — побега). Например, я видел, как наяву, КОЛЕНОПРЕКЛОНЕННОГО Автономова. — Мила, душа моя, останься! — но это была несуразная, конечно, картинка. — ПОКЛЯНИТЕСЬ, ЧТО ПРОГОЛОСУЕТЕ ЗА ЗЮГАНОВА, И Я ОСТАНУСЬ, — отвечала дева, и неправдоподобный Константин Павлович истово клялся. Затем они слились в объятиях, и в самый ответственный момент, в пылу страсти, она звала Зюганова, а он, распаленный, в отместку ей — Сажи Умалатову. СЛОВОМ, ПАРТИЙНОЕ СОИТИЕ. ИЗДЕРЖКИ МОЕГО ВООБРАЖЕНИЯ.

Куда как достоверней представлялось другое: исповедь Автономова. Коньяк «Мартель» — серьезный напиток, особенно поверх вина «Амаретто». И одно дело изливать свою душу перед Сочинителем, который назубок знает твою биографию, — это значит зря время терять, — а совсем другое — открыться ЖЕНЩИНЕ, ПРИШЕДШЕЙ В ГОСТИ, а может быть, ДАМЕ СЕРДЦА.

Автономов говорил: — Мила! Моя жена, по большому счету, стерва. Нет, она мне не изменяет, таких доказательств у меня нет, пока нет. Наоборот, она ревнует меня ко всякой особи женского пола. Терпеть это невыносимо, но ревность — не главный ее порок. Я женат почти тридцать лет, Мила. Первые десять-пятнадцать я жил, можно сказать, на поселении, то есть терпимо, а иногда и очень хорошо. Последние пятнадцать — это, Мила, зловещая каторга с кандалами. Знала бы ты, Мила, через какие бездны я прошел и продолжаю идти! Как ты считаешь, я добрый человек?

— Вы очень-очень добрый человек, Константин Павлович.

— Могу я убить человека, как ты считаешь?

— Что вы говорите!

— Так вот, я убил свою жену. Не далее как сегодняшней ночью. Правда, во сне. ПОКА во сне.

— Фу-ты ну-ты! Я уж напугалась.

— Сон был поразительно яркий. Что сие означает, Мила?

— Что?

— Я могу убить ее ненароком наяву.

Тук-тук-тук! — стучит она костяшкой пальца по столу. — И вы постучите.

— Нет, я не желаю, Мила.

— Такие мысли, Константин Павлович…

— Но она меня довела. Она исковеркала мою жизнь! — вскричал Автономов и наконец-то соскользнул со стула на диван, оказавшись бок о бок с Миленой. ОНА ОТПРЯНУЛА?

— Мила!

— Да, Константин Павлович!

— Мы знакомы уже три года, но никогда не оставались наедине. Не странно ли это?

— Ну-у, как сказать… — ЗАСМУЩАЛАСЬ?

— Конечно, мои почтенные годы… — безобразно скривил рот Автономов. — А ты еще так молода.

— Ну уж и молода! Старушка уже.

— Молода, молода. Поразительно ты молода, Мила. Моя дочь — твоя ровесница. — ОПЯТЬ ЛЯПНУЛ! ЗАЧЕМ?

— Правда?

— У меня уже семилетний внук.

— Ну и что же?

— Я уже заслуженный пенсионер, — стонал Автономов.

— Вы прекрасно выглядите для своих лет.

НЕ ПОДДАВАЙСЯ НА ЛЕСТЬ, КОСТЯ. Расскажи ей о своих болячках — о несварении желудка, например, о частых запорах, обильном мочеиспускании, ночной ломоте в костях, приступах радикулита — ведь именно так, ты полагаешь, надо соблазнять женщину. СКАЖИ, ЧТО ТЕБЕ УЖЕ НА ПОГОСТ ПОРА, ЗАЖДАЛСЯ ТЕБЯ ПОГОСТ.

Но Автономов сформулировал иначе.

— Мила!

— Да?

— Мила, я готов хоть завтра умереть, если ты сегодня останешься у меня.

ОНА ВСКОЧИЛА? ОНА ВОЗМУЩЕННО ЗАВЕРЕЩАЛА: — Что вы себе позволяете, Константин Павлович! За кого вы меня принимаете? Или:

— Меня ждет дома дочь. Она первоклашка.

— А твои родители? Разве не приглядят?

— Приглядят, конечно, но я всегда ночую дома. И вообще, Константин Павлович, зачем? Не надо.

НАДО. ЕЩЕ КАК НАДО. ЖМИ, КОСТЯ. НАДО.

Он накинулся на нее, предположим. И ДАЛЬШЕ?

Многовариантность ситуаций. Так всегда бывает в жизни и на страницах.

Константин Павлович пылко обнял Милену, опрокинул ее на спину и прикрыл ее губы своими. Она застонала — ОНА ДАВНО НЕ БЫЛА С МУЖЧИНОЙ? Она забилась. ОНА СХВАТИЛА ЕГО ЗА КОРОТКИЕ ВОЛОСЫ И ОТОДРАЛА ОТ СЕБЯ? ИЛИ ОНА ГОРЯЧО ОБХВАТИЛА ЕГО ШЕЮ РУКАМИ? ЧТО ПРОИСХОДИТ — БОРЬБА ИЛИ ЕДИНЕНИЕ?

— Мила, Мила, милая… — бормочет Автономов сам не свой. У него дрожат руки, но он успешно раздевает партократку Милену, и она поддается с закрытыми глазами, с бессильными причитаниями: — Не надо. Ну, пожалуйста, не надо.