Итало Кальвино - Невидимые города Страница 5

Так выросла Дзобейда, и они в ней поселились, ожидая, что однажды ночью та сцена повторится. Но ту женщину никто из них больше не видел ни во сне, ни наяву. По улицам Дзобейды они теперь ходили на работу и никак не связывали их с увиденной во сне погоней, о которой успели позабыть.

Из других краев являлись другие мужчины, видевшие тот же сон, и, узнавая в городе Дзобейда черты приснившихся им улиц, переставляли лестницы и аркады так, чтоб стало более похоже на места, где пробегала женщина, и чтобы там, где она скрылась, ей было теперь никак не ускользнуть.

А прибывшие туда первыми уже не понимали, что привлекало тех мужчин в Дзобейду — в этот скверный городишко, в эту западню.

Города и знаки. 4.

Из всех языковых отличий, с коими может столкнуться путешественник в далеких землях, никакое не сравнится с тем, что ждет его в Ипатии, поскольку там отличны не слова, а самые явления. В то время, когда я вошел в Ипатию, в голубых лагунах отражался магнолиевый сад, и я, шагая вдоль оград, не сомневался, что увижу купающихся юных и прекрасных дам; но вместо этого я увидал на дне утопленниц-самоубийц, которым выедали глаза крабы,— с камнями на шее и зелеными от водорослей волосами.

Почувствовав себя обманутым, решил добиться справедливости я у султана. Взошел порфировыми лестницами во дворец, вознесший выше всех свои купола, прошел шестью майоликовыми дворами, где били фонтаны. Зал в самой середине дворца был огражден железными решетками: там каторжане с черными цепями на ногах доставали из подземного карьера базальтовые глыбы.

Оставалось только обратиться за расспросами к философам. Войдя в большую библиотеку, я затерялся среди полок, ломившихся от книг с пергаментными переплетами, и долго ходил среди томов, расставленных в порядке алфавитов мертвых ныне языков, вверх-вниз по коридорам, лесенкам, мосткам. И в самом дальнем кабинете, где хранят папирусы, сквозь клубы дыма увидел одурелые глаза юнца, который, возлежа, курил не отрываясь трубкус опием.

— А где мудрец? — Курильщик указал мне за окно.

Я увидел сад с ребячьими забавами — юлой, качелями и кеглями.

Сидевший на траве философ произнес:

— Знаки составляют язык — но не тот, которым ты, как тебе кажется, владеешь.

Я понял, что мне следует избавиться от представлений, с которыми я связывал то, что искал,— только тогда я стану понимать язык Ипатии.

Теперь, едва раздастся ржание и щелканье хлыстов, меня тотчас охватывает любовный трепет, ибо в Ипатии, входя в конюшни и на манежи, видишь садящихся в седло красоток в сапогах, с нагими бедрами, которые, только приблизится к ним чужеземный юноша, сейчас же опрокидывают его в сено или на опилки, чтобы прижаться к нему напряженной грудью.

И когда моя душа не просит иных стимула и пищи, кроме музыки, я знаю: надобно искать ее на кладбищах; музыканты прячутся в могилах, из которых доносятся, перекликаясь, трели флейт, аккорды арф.

Придет, конечно, день, когда мне будет хотеться только одного — уехать из Ипатии. И тогда, я знаю, мне придется не спуститься в порт, а, наоборот, взойти на самый гребень скалы и дожидаться корабля. Но вот причалит ли? Нет языка, который бы не лгал.

Утонченные города. 3.

Недостроена Армилла или же разрушена, а может, это чары или просто чей-нибудь каприз — не знаю. Так или иначе, в этом городе нет стен, полов и потолков, нет ничего, что придавало б ему сходство с городом, кроме водопроводных труб, стоящих вертикально там, где полагается быть стенам, и разветвляющихся в тех местах, где следовало б находиться этажам: Армилла — этакий лес труб, заканчивающихся кранами, водосливами, сифонами и душами. На фоне неба тут и там белеют умывальники и прочая фаянсовая утварь, словно не снятые с деревьев поздние плоды. Как будто бы гидравлики закончили свою работу еще до прихода каменщиков либо лишь установленное ими оборудование устояло после катастрофы — например, землетрясения или нашествия термитов.

Хотя Армилла не была заселена — или, наоборот, была покинута,— ее нельзя назвать пустынной. Глянув вверх меж труб, почти наверняка в любое время увидишь хоть одну, а то и много молодых миниатюрных женщин, нежащихся в ванных или, изгибаясь, подставляющих себя под душ, висящий в пустоте: кто моется, кто вытирается, кто душится или проводит перед зеркалом расческой по длинным волосам. Сверкают веера воды из душей, мощные струи, тоненькие струйки, брызги, пена на мочалках...

Я пришел к такому объяснению: хозяйками потоков, устремленных в эти трубы, остались нимфы и наяды. Привыкнув пробираться сквозь земную толщу с ключевой водой, они легко проникли и в новое водное царство, выбрались наружу через множество источников и нашли здесь для себя новые зеркала, новые забавы, новые способы услаждать себя водой. Возможно, их нашествие и заставило людей уйти, а может, люди возвели Армиллу по обету, чтобы задобрить нимф, обиженных насилием над водой. Во всяком случае, теперь, похоже, эти дамочки довольны — по утрам они поют.

Города и обмены. 2.

На улицах большого города под названием Хлоя сталкиваются незнакомые между собою люди. Глядя друг на друга, они представляют всевозможные ситуации общения — встречи и беседы, сюрпризы, ласки и укусы. Но не здороваются, только на мгновение встречаются глазами и отводят взгляды в поисках иных глаз — не замедляя шага.

Проходит девушка, вращая зонтик, лежащий на плече, и чуть-чуть — округлостями бедер. Женщина, вся в черном, с нескрываемой печатью лет, тревожными глазами за вуалью и дрожащими губами. Карлица, татуированный гигант, седоволосый парень, сестры-близнецы в кораллах. Что-то между ними происходит, их взгляды — линии связи — образуют стрелы, звезды, треугольники, пока все комбинации не исчерпаются и не появятся другие персонажи — куртизанка с веером из страусиных перьев, слепой с гепардом на цепи, женственный юнец, многопудовая толстуха. Так меж теми, кто случайно оказался вместе, прячась от дождя под портиком, толпясь на рынке или встав на площади послушать духовой оркестр, происходят встречи, обольщения, соития, оргии, хотя они не раскрывают ртов, друг друга не касаются и пальцем и почти не поднимают глаз.

Целомудреннейшая Хлоя постоянно объята сладострастным трепетом. Если б эфемерные мечты ее мужчин и женщин начали сбываться, каждый призрак стал бы человеком, отношения с которым складывались бы из преследований, фальши, недоразумений, ссор, насилия, и карусель воображения прекратила бы свое движение.

Города и глаза. 1.

Дома Вальдрады, выстроенной древними у озера, обращены к воде фасадами сплошь из веранд; вдоль крутого берега тянется дорога, отгороженная от обрыва парапетом с балюстрадой. В результате тот, кто подъезжает к городу, видит два: стоящий над водой и опрокинутое его отражение. Не существует и не происходит ничего в одной Вальдраде, что не повторялось бы в другой, поскольку город был построен так, чтобы любая его точка отражалась в его зеркале, и нижняя, озерная, Вальдрада содержит не только выемки и выпуклости возвышающихся над водой фасадов, но и интерьеры комнат с потолками и полами, перспективы коридоров, гардеробные зеркала.

Живущие в Вальдраде знают: все их действия — это и сами действия, и их зеркальные отображения, которым свойственно особое качество отображений, и, осознавая это, не пускают ничего на самотек, не расслабляются. И когда любовники меняют положение припавших друг к другу тел, чтоб получить как можно больше наслаждения, и когда убийца всаживает в горло жертвы нож, и чем сильнее хлещет кровь из вен, тем глубже погружает его между сухожилий,— для них важней совокупления или убийства, совершаемого ими в тот момент, соитие или преступление их ясных, холодных двойников.

Зеркало то повышает значимость вещей, то отрицает ее. Не всё, что в надзеркалье выглядит достойно, выдерживает испытание отражением. Эти близнецы неодинаковы, поскольку всё, что есть или случается в Вальдраде, несимметрично, каждому лицу и жесту соответствуют обратные их отражения. Две Вальдрады, непрерывно глядящие одна другой в глаза, существуют друг для друга, но любви друг к другу не питают.

...

Великий Хан, увидев во сне город, описывает его Марко:

— Порт обращен на север и не знает солнца. Пристань расположена довольно высоко над темной, бьющейся в фальшборт водой, к которой сводят скользкие от водорослей каменные лестницы. Пропитанные дегтем лодки ждут на швартовах отплывающих в море, а те на пристани никак не попрощаются с родней. Прощаются без слов, но со слезами. Холодно, но головы у всех покрыты шалями. Оклик лодочника обрывает затянувшуюся сцену; путешественник садится, поникнув, на носу и, отплывая, смотрит на оставшихся на суше; вот с берега уже не различить его лица; туманно; лодка подплывает к кораблю, стоящему на якоре; фигурка поднимается по лесенке и исчезает; слышно, как скрежещет о клюз якорная цепь. Оставшиеся встали на откосах дамбы, чтобы провожать корабль взглядом, пока тот не скроется за мысом; вот в последний раз прощально помахивают платками.