Андрей Геласимов - Жажда Страница 5

Грохот был такой, что я вскочил на ноги. Вскочил и тут же упал. В голове от удара звенело, как внутри колокола. Перед глазами лежала пустая бутылка. Рядом с нею еще одна. Я задел их рукой, и они стукнулись друг о друга. На полу лежать было хорошо. Пол был прохладный. Я прижался щекой к линолеуму и закрыл глаза. Только не шевелиться…

В этот момент кто-то опять заколотил в дверь. Похоже, били ногами. Прямо мне по башке.

Я сел, открыл глаза и очень медленно стал подниматься. Главное – не делать резких движений. Чтобы не вырвало. Потому что убрать будет очень трудно. Я не смогу нагнуться несколько раз.

В дверь снова стали громко бить. Куда они так торопятся? Думают, что я скорый поезд?

Чтоб они сдохли, те, кто приходит к тебе по ночам и пинает твои двери ногами. Сколько времени вообще сейчас? И какое число?

Чтоб у них отвалились ноги.

– Привет! – сказал Генка, когда я открыл дверь. – Ну и рожа у тебя, Шарапов.

Я хотел посмотреть на себя в зеркало, но потом вспомнил, что отнес его к Ольге дней десять назад. Или двенадцать.

– О, как тут у нас все запущено! – сказал он, проходя в комнату. – Пациент скорее мертв, чем жив. А я думаю: чего ты двери не открываешь?

– Садись вон туда.

– Да нет, командир. Я лучше пешком. Жена только-только мне эти джинсы купила.

– Пошел ты! – сказал я, снова опускаясь на пол.

– Ты что, совсем никакой?

– Отвяжись, говорю. Не видишь – мне плохо?

– Вижу. Давно забухал?

– Не знаю. Недели две. Какое сегодня число? И вообще ты почему ночью приехал? Сейчас ведь еще ночь?

– Ну ты даешь, командир! Девять часов вечера. Я тебе, между прочим, звоню уже два дня. Что с телефоном?

Он нагнулся над телефонной розеткой и поднял оторванный шнур.

– Понятно. Внешний мир задолбал?

– Отвяжись.

– А я вчера позвонил этой твоей соседке, Светлане…

– Ольге.

– Да мне без разницы. Она сказала – ты загулял. Стучала к тебе. Говорит – все бесполезно.

– Я не слышал.

– Ясен перец. Я сам чуть кулаки себе не отшиб. Короче, давай поднимайся. Будем марафет наводить. Я у тебя переночую, а завтра заскочим за Пашкой и поедем в Москву. У него машина сломалась, а со мной он в одном джипе без тебя не поедет. Ты же знаешь про эту фигню.

Я с трудом поднял голову.

– А на фига нам в Москву? Вы что, помириться решили?

Он уставился на меня и молчал несколько мгновений.

– Ну ты даешь! Так ты не знаешь еще ничего? Пашка тебе не звонил? Ты когда телефон оторвал? Он тебе не звонил, что ли?

Я приподнялся и сел перед ним на полу. В голове – благовест как на Пасху.

– Кто-то звонил, но я не стал говорить. Голова сильно болела.

– Ну ты даешь. Серега пропал, а ты ни фига не знаешь. Завтра поедем его искать. У тебя там водка еще осталась?

Серега пропадал не в первый раз. У него вообще после дембеля все как-то не так случилось. Не так, как у Пашки или у меня. И уж тем более не так, как у Генки. Сначала пробовали помогать. Работу нашли. Потом другую. Потом Генка сказал, что ему западло с теми людьми встречаться. Типа – они ему доверяли, а он им Серегу всучил. А они с ним на большие бабки завязаться хотели. Поэтому мы Сереге стали просто деньги давать. То я, то Пашка. Генка тоже давал. Но бесполезно. Сереге что сто рублей, что двести баксов – улетали за один раз. Не так у него все случилось.

Сначала вроде нормальные рядом с ним были мужики. Посидеть, выпить – какие дела? Но потом уже бомжи начали появляться. Потому что у него квартира была. И он жил один. Тетка сперва пыталась с ним воевать, но скоро купила дом в Калужской области и сказала ему – извини, мне под старость такой геморрой не нужен. А работать у него не получалось никак. То одно, говорит, то другое. Начальник – козел или работа – фуфло. Всегда что-нибудь не так выходило. Последний раз мы с Пашкой вытаскивали его уже из совсем какой-то дыры. В Домодедово бичевал. Спал там в комнате с надгробными плитами.

Так что ничего нового вроде бы не случилось. Но Генка сказал, что Серегина тетка по-настоящему завелась. Звонила ему раза три и все время плакала. Кто-то у нее там ездил в Москву и ей сказали, что в Серегиной квартире другие люди живут. Про него не хотят говорить и вообще дверь не открывают.

– Короче, она пробивает тему, что Серегу убили. С ума под старость сошла. Этим пердунам постоянно всякая фигня мерещится. Запарил на фиг старушку огород. Коноплю, наверное, на продажу выращивает.

– Может, сначала к ней съездим? – сказал я. – Она когда его в последний раз видела?

– Да ладно, брось ты! Завтра поедем в Москву. Я говорю – водка у тебя где? В холодильнике ни фига не осталось.

Во Фрязино приехали к одиннадцати. Погода была паршивая, поэтому ехали медленно. То дождь, то снег. Несколько раз пришлось останавливаться.

У Пашкиного дома Генка сунул мне телефон.

– Скажи ему, чтобы шевелил булками.

Через пять минут Пашка молча сел сзади, хлопнул меня по плечу и тут же уставился в окошко. Как будто до этого не видел свой собственный двор. Никогда в жизни.

– Как семья? – Я обернулся к нему через сиденье.

В ответ он пожал плечами.

Эта история насчет денег их здорово напрягла. Они с Генкой даже решили поделить бизнес. Совсем перестали встречаться. Водку стали пить в разных компаниях. Хотя – куда им было деваться в этом Фрязино друг от друга? Все компании были одни и те же. Поэтому приходилось заранее узнавать, чтобы не встретиться где-нибудь невзначай. А то кто его знает, чем это могло там закончиться. Пашка говорить не любил, но водки выпить за один раз мог очень много. Две бутылки. Под настроение – даже три.

Насколько я понял из их пьяных рассказов, дело там завертелось из-за пятидесяти штук баксов. Большие, конечно, деньги, но стоило ли оно того? Ездить потом ко мне, раскачиваться на табуретке и без конца повторять: ну ты же знаешь, что я не мог его кинуть? Знаешь ведь? Ну скажи, а?

Да на фиг они нужны были, эти разговоры! Потому что ни тот, ни другой никак успокоиться не могли. Ездили ко мне и пили мою водку. А главный прикол состоял в том, что я действительно не знал, кто из них взял эти бабки.

Они сначала хотели на них себе два дома купить где-нибудь за границей. Потому что деньги были халявные, с неба свалились, никто их, в общем-то, и не ждал – так, дело одно хорошо обернулось. Но потом узнали, что пятьдесят штук на два дома не хватит, хватит только на один дом. И решили их пока отложить – типа, потом что-нибудь придумаем. Но когда наступило «потом», денег уже не было. И каждый из них говорил, что он их не брал. Пашкина жена ходила к Генке домой и о чем-то с ним разговаривала. Генка мне об этой встрече говорить не хотел, а Пашка, когда пьянел, просто скрипел зубами. Дурацкая тоже привычка.

Короче, история была – дерьмо. Обычное дерьмо на палке.

Поэтому теперь Пашка рассматривал в окно родное Фрязино. С глубоким и неподдельным интересом. А Генка вел джип, как будто сдавал на права. И я рядом с ним – типа инструктора по вождению. Только машину водить я совсем не умел. И Фрязино за окном меня тоже волновало не очень.

– Что это у тебя? – сказал я, поднимая с пола книжечку в синем переплете.

– Да придурок один подарил, – сказал Генка. – Миссионер какой-то американский. Мебель у нас заказывал для своего молельного дома.

При слове «у нас» он впервые с тех пор, как Пашка сел в джип, оторвал взгляд от дороги и посмотрел назад. Вернее, не посмотрел, а как бы шевельнулся в его сторону.

Я открыл книжку на середине и прочитал первое, что попалось мне на глаза: «Вошел же сатана в Иуду, прозванного Искариотом, одного из числа двенадцати».

– Брось ее вон туда. – Генка открыл передо мной бардачок. – Надо будет жене отдать. Она в последнее время этой херней увлекается.

– Подожди, – сказал я. – Дай-ка мне еще посмотреть.

Отец как-то в детстве сказал: «Не читай много – испортишь глаза». А я и так много не читал. И мало не читал тоже. Книжку, с которой он меня тогда увидел, я вообще в руки случайно взял. Это была мамина книжка про то, как вязать. Крючки всякие, петельки. Не знаю, зачем я ее открыл. Скучно было, наверное. А тут отец подошел. И говорит – не читай много.

Насчет велосипеда та же история. И насчет того, чтобы научить набивать мяч. То есть как будто и нет ничего. Ни велика, ни мяча, ни коленки. И меня тоже нет. А соседские пацаны есть. Во всяком случае, велик им каждому держал отец. Стоял сзади и держал за багажник. А потом спрашивали меня: подержать? Но я всегда говорил: не надо. Потому что так лучше, когда совсем один. Приходишь домой и трешь свои синяки столовой ложкой. А отец шуршит газетой, смотрит на тебя и говорит: после этого обязательно ее помой.

Поэтому когда в Серегиной квартире никто нам дверь не открыл и Генка сказал, что, видимо, придется ехать к моему отцу, я просто молча стоял в этом грязном подъезде у зеленой стены, смотрел на него и не знал, что ему на это ответить.