Олег Рой - Ловушка для вершителя судьбы Страница 5

«Однако у них тут не очень-то и весело!» Любопытный листок был удивлен: он-то думал, что здесь, за стеклом, должно происходить примерно то же, что и в его родном лесу, – листопад, движение веток от ветра, осенняя суета птиц и зверушек. «Наверное, – решил он философски, – тут грустят о том, что лето закончилось…»

Дождь припустил сильнее, и листок, на прощание хлопнув по стеклу мокрым крылом, оторвался и полетел, играя в догонялки с осенним ветром…»

Алексей Ранцов – а это был он – отложил ручку.

– Ну вот, снова эта ненужная бестолковая лирика, – произнес он вслух. Одинокие люди часто разговаривают сами с собой, а он явно был очень одинок. – Бред какой-то, не поймешь что: то ли сказка, то ли притча… Скорее всего, этот отрывок так и останется бесполезным куском текста, который некуда будет использовать. Впрочем, последнее время я только и гожусь на то, чтобы писать наивные сентиментальные этюды…

Он вздохнул и знобко повел плечами. Двухэтажный деревянный дом казался неуютным и заброшенным. Если бы не тщательно подметенные ступени крыльца, которое хозяин почти машинально каждый день приводил в порядок, да приоткрытые окна, можно было бы подумать, что в нем никто не живет.

Звук разыгравшегося за окном дождя, сонный, убаюкивающий, мокрым котом проскользнул в приоткрытую форточку, прошелся по подоконнику, спрыгнул на пол, наполнил комнату уже совершенно осенним холодом. Капли с шумом ударяли по стеклу, тяжело барабанили по карнизу.

«Дождь», – одними губами прошептал Алексей и откинулся на спинку кресла. Казалось, он мог бы просидеть и десять, и двадцать минут, и час, и несколько часов… Его не отвлекли бы даже большие напольные часы, которые вдруг ожили, заворчали и, точно посмеиваясь над суетой дождя, важно, не торопясь, пробили три раза. Писатель даже не пошевелился – все звуки в доме были ему давно знакомы, ничто не удивляло, не вызывало ни малейшего оживления в застывшей позе.

Он снова поежился, натянул на плечи плед, тот самый, который только что описал, – желтый, в оранжевую клетку, и готов был уже погрузиться в свои невеселые мысли, как легкий шлепок по окну заставил его поднять глаза и увидеть, что к мокрому стеклу, аккурат в проем между небрежно задернутыми занавесками, прилепился маленький желто-красный кленовый лист. Казалось, он с любопытством всматривался с улицы внутрь комнаты, наблюдая за тем, что там происходит.

«Мой листочек, – прошептал Алексей и слегка улыбнулся. – Это про него я только что писал… Такой же яркий и красивый, как мой старый плед. И откуда он только взялся тут в конце августа – весь золотой и пурпурный, точно в октябре! А ведь я уже забыл, как это бывает – когда написанное на бумаге приходит к тебе в жизни. Как же давно я не сочинял!»

Продолжая улыбаться, он снова взял блокнот и продолжил писать.

«Этот старый потертый плед достался человеку от родителей, и было шерстяному полотнищу кое-где истончившемуся, побитому молью, пожалуй, лет пятьдесят. Краски, когда-то очень сочные, со временем немного поблекли, но до сих пор оставались яркими. Плед был любимой вещью хозяина. В осенний день, когда в доме становилось совсем уж сумрачно и тоскливо, этот клетчатый кусочек лета не давал ему окончательно загрустить. Плед возвращал его в детство, в то состояние, когда всей кожей ощущается начало жизни, начало всего… В одном углу ткань была разорвана и зияла дыра величиной с чайное блюдце. Края дырки были «украшены» бахромой и напоминали лепестки календулы. Когда вырос этот «цветок», уже и не упомнить, казалось, он был всегда. По крайней мере, хозяин дома привык к нему и не замечал этого беспорядка на летней шерстяной поляне».

И опять Алексей отложил блокнот, натянул на плечи сползающий плед и зябко поежился.

Еще недавно большой добротный деревянный дом был полон солнца, света и веселых голосов. Теперь же человеку, оставшемуся тут в одиночестве, он казался заброшенным и неуютным. Да и сам человек, несмотря на свои сорок с небольшим, выглядел понурым и уставшим, точно глубокий старик. Он был один, всегда один в этом когда-то любимом, а теперь опостылевшем доме.

– Как же все-таки холодно, – тихо проговорил писатель. – Впрочем, чему удивляться, совсем скоро осень. Вон – листья уже желтеют… Включить отопление, что ли? Хотя какой смысл отапливать весь дом из-за одной лишь комнаты? Может, лучше разжечь камин? – Не вставая, он оглянулся и бросил взгляд на красивый, в бело-голубых изразцах, камин у себя за спиной. Последний раз его разжигала Рита, вторая жена Алексея, в то утро, когда объявила, что уходит от него навсегда… Вроде бы с того дня прошло не так уж много времени, но кажется, что это было очень, очень давно. Тем более что в камине, явно чувствуя полную безнаказанность, с комфортом поселился огромный паук, затянув чуть не половину давно пустующего нутра своим серым кружевом. Вид паутины привел Алексея в еще большее уныние, напомнив об одиночестве и неприкаянности. Писатель тут же отказался от идеи разжигания камина, вздохнул и снова поправил плед.

Он мог просидеть так очень долго, до самой ночи, пока не настала бы пора ложиться спать. Чаще всего в последнее время именно так и случалось… Но в этот раз его вывел из забытья раздавшийся с улицы резкий гудок автомобиля. Писатель повернул голову к окну и сквозь тонкую занавеску увидел, что у ворот его дома стоит какая-то незнакомая машина.

– Кто бы это мог быть? – спросил Алексей, оставаясь на месте. Не было никакого желания вылезать из-под любимого теплого пледа и тем более выходить в промозглую сырость хмурого августовского дня. Но призывные гудки, перекрывавшие шум дождя, продолжались, и эта странная настойчивость раздражала и вселяла тревогу.

Пришлось все-таки подняться из кресла, вылезти из-за стола, нащупать ногами шлепанцы, шаркающей, почти стариковской, походкой пересечь комнату и выйти в сени, которые после капитального ремонта дома стали называться террасой. Алексей протер стекло. На улице было немного светлее, чем в доме. По ту сторону окна сбегали капли дождя, делая мир похожим на какую-то известную картину, но писатель не мог вспомнить ни ее названия, ни имени художника. Перед ажурными чугунными воротами стоял до смешного старый «Москвич» невзрачного, точно выцветшее, много раз прокипяченное белье, линяло-голубого цвета.

– Кто это? Что им надо?

Ужасно не хотелось выходить на улицу под дождь, припустивший сильнее. Плед так и норовил сползти с плеч. Холод террасы лизнул сначала голые ступни, затем пополз вверх по ногам. Машина за окном не двигалась с места, клаксон звонко и нагло звал к себе.

– Почему они решили, что я должен выйти? – Писатель нажал кнопки на пульте, открыл наконец дверь и сделал первый шаг на ледяное крыльцо. Ответом ему был долгий противный скрип – то ли петли не смазаны, то ли дверь рассохлась.

– Рассохлась, наверное… Все скрипит и плачет в этом доме, – проворчал Алексей, надевая на босу ногу уличные туфли и оглядываясь в поисках зонта. Пытаясь хоть как-то защититься от дождя, он пошел к забору, убыстряя шаг, и от этой вынужденной торопливости, совершенно ему не свойственной, нервничал и злился.

Путь до калитки показался на удивление долгим. Зато сама калитка распахнулась легко, даже не скрипнула – порыв ветра оказался тут как тут. В лицо хозяину дома вместе с ветром бросились дождевые капли и мокрая тонкая ветка с ближней березы.

– Вот спасибо, – усмехнулся писатель, вытирая мокрый след. – Поздоровалась, значит…

Когда он приблизился к драндулету, в нем приоткрылось окно. Из него высунулся крепкий лысенький мужичок средних лет и прокричал звонким бодрым голосом:

– Меду, молочка, сметаны не желаете?!

– Что? – Писатель даже растерялся. Неужто стоило так долго гудеть и вытаскивать его из теплого дома на дождь, чтобы предложить ему бидон молока? Черт бы побрал этого громогласного незваного гостя! Алексей уже готов был разозлиться, возможно, даже нагрубить назойливому продавцу, прогнав его восвояси, но вдруг почувствовал, что ему действительно очень захотелось молока. Не обезжиренного концентрата из тетрапаковского пакета, а настоящего, деревенского молока. И чтобы теплого, как в детстве…

– Молока парного, сметанки домашней! – раздавался тем временем сквозь дождь невозмутимый голос. – Еще медок есть, свой, гречишный!

– Медок… – отчего-то повторил за ним Алексей, кутаясь в плед.

– Вам сейчас как раз пригодится. Хворь как рукой снимет!

– Я что, так похож на больного? – Писатель удивился и даже немного обиделся.

– Ну, – осекся лысенький, – вон как в плед завернулись. Небось простыли… Да и выглядите неважно…

У самого-то молочно-медового предпринимателя вид был что надо: щеки горели здоровым румянцем, глаза счастливо улыбались.

– А молоко действительно парное? – Алексей не спеша подошел поближе.