Александр Зиновьев - Желтый дом. Том 2 Страница 5

И она исчезла. И мне стало легко.

Кто есть я

Я есть старший научно-технический сотрудник, сокращенно — СНТС. Читается это как «Сэнэтэсэ». Слово «старший» пусть вас не смущает, ибо старший НТС отличается от младшего всего на двадцать рублей в месяц. Если он пользуется особым расположением начальства, он может отличаться на тридцать рублей и даже на пятьдесят. Но это бывает очень редко. И профком учреждения тщательно следит за тем, чтобы это случалось еще реже.

СНТС есть существо совершенно ничтожное. Вместе с младшими НТС (то есть с МНТС) они суть чернорабочие науки. В их функции входит подтирать, вырезать, вклеивать, отвозить, привозить, снова вырезать и вклеивать, печатать, перепечатывать, опять отвозить, опять привозить обратно и перепечатывать все то, что в изобилии производит мощный интеллект младших научных сотрудников с ученой степенью, старших научных сотрудников с ученой степенью и ученым званием, кандидатов и докторов наук, доцентов и профессоров, членов-корреспондентов и академиков, заведующих, заместителей директоров, директоров. А производит упомянутый интеллект ужасающее говно. И лишь ножницы, клей и терпение СНТС способны из него сотворить конфетку. Но чего это стоит?! Ничтожнее СНТС могут быть разве лишь младшие научные сотрудники без ученой степени и ученого звания (МНС), да и то лишь постольку, поскольку много о себе воображают. СНТС о себе ничего не воображают, им не до этого. Они вообще лишены воображения. И не только воображения. Они просто лишены.

Так вот, я много лет был СНТС. Но с каждым годом я, как старослужащий солдат, работал все меньше, а благодарностей получал больше — единственный путь для ничтожества терпимо устроиться в жизни. Кончилось это тем, что я вообще перестал работать, попав окончательно и бесповоротно в число лучших работников. Видя такое, начальство стало ломать голову над тем, что делать с таким образцово-показательным паразитом. И решили меня в порядке поощрения и исключения перевести в младшие научные сотрудники. Тогда-то я и сдал в качестве плановой работы за три года «рыбу», о которой упоминал выше. После этого меня разжаловали обратно в СНТС. Но я об этом ничуть не жалею. Когда я был МНС, у меня зародилось тщеславие ученого, я стал страдать бессонницей и изжогой. Как только меня разжаловали, ко мне вернулись спокойствие и сон и пропали даже намеки на изжогу. Я вообще снова начисто позабыл о том, что у меня есть какие-то материальные и духовные внутренности.

Наши нравы

Звонок парторга в райком партии в тот раз возымел действие. Во дворе института появилась куча всякого рода специалистов и техники. Трудились две недели. В конце коннов рот Ленина закрыли. Зато младшие сотрудники стали разглядывать решетку во рту Ленина и истолковывать ее символически. Стали приводить своих знакомых как на экскурсию. Одна аспирантка привела иностранцев с мощными фотоаппаратами. Милиция их разогнала. Фотопленки засветили. У одного иностранца разбили аппарат, а у другого выбили зуб. Аспирантку потом исключили из комсомола и из института. Ленина загородили досками и завесили тряпками — закрыли на капитальный ремонт.

Внутреннее звучание

Вот как это иногда происходит. Я стою на малой лестничной площадке, курю, прислушиваюсь к умным разговорам институтских трепачей. На меня не обращают внимания до тех пор, пока я не усмехнусь ехидно или не отпущу ядовитую реплику. Обсуждают, допустим, роль кибернетики в управлении обществом. Подпольный гомосек (и на этой почве — стукач) Качурин предвещает кибернетике великое будущее в смысле воплощения идеалов социальной справедливости. При этом он яростно чешет давно не мытую голову. Он сам в этом признался, найдя тому разумное объяснение: у них в доме месяц назад отключили горячую воду. С этого, собственно говоря, и началась дискуссия о кибернетике. По мере того как Качурин скребет свои немытые патлы, под ногтями у него увеличиваются черные ободки. Это я вижу даже на расстоянии. Позицию Качурина поддерживает доктор наук Субботич. Он при этом цинично усмехается и крутит задом. Но делает это не с целью соблазнения Качурина, а из убеждения, что у него красивые ноги и острый ум. Учитель и Добронравов полемизируют с ними, но не очень настойчиво, просто по привычке оспаривать всех и все. Тут я и проворчал что-то насчет ближайшей акции кибернетического управления обществом по снабжению Качурина горячей водой и мытьем его невероятно грязных влас. Они меня после этого сразу заметили. Сазонов призвал собравшихся к осторожности в моем присутствии. Внутренне я снимаю перчатку, бросаю ее к ногам графа де Сазона, обнажаю шпагу и говорю презрительно: «Граф, я к Вашим услугам!» А внешне я говорю холодно и спокойно, что в ЦК принято решение опубликовать список всех осведомителей, чтобы... Собравшиеся бледнеют и потихоньку рассасываются. Я поднимаю своего коня на дыбы (внутренне, конечно) и галопом скачу к палатке Императора, то есть лениво бреду (внешне, конечно) к заведующему отделом, который еще полчаса назад приказал мне (через секретаршу) срочно явиться.

В коридоре я сталкиваюсь с Верочкой, экспедиторшей из канцелярии, которая шлепала (делала вид, что бежала) за чаем для заместителя директора по кадрам. Верочка еще не старая, но бесформенная (и потому кажущаяся древней старухой) и неопрятная баба. Она глупа до такой степени, что даже Барабанов позволяет себе иронизировать над ее глупостью. Но необычайно хитра и изворотлива. В институте она занимается главным образом спекуляцией. Бывает, что она нанимает и меня постоять для нее в очереди за ондатровыми шапками в ГУМе или за золотыми кольцами в ювелирном магазине «Топаз». При виде меня Верочка замирает и начинает лепетать что-то невнятное насчет польских штанов (она имеет в виду джинсы), которые завтра «выбросят» в ГУМе. Внутренне я останавливаю своего горячего коня на полном скаку, мгновенно оказываюсь на коленях перед прекрасной маркизой, целую подол ее роскошного платья и... Пошла ты в жопу, говорю я ей (внешне, конечно). Ты со мной еще за шапки не рассчиталась.

Наконец я на взмыленном коне подлетаю к палатке Императора, то есть вхожу в кабинет заведующего отделом. Мой конь падает замертво. Император сидит на раскладном стульчике (то есть развалился в ободранном кресле), положив ногу на барабан (то есть на мусорную корзину). Полковник, говорит Император... Простите, сир, говорю я, всего лишь капитан. Генерал, настаивает Император... Простите, сир, пытаюсь возразить я... Маршал, говорит Император, видите город на той стороне реки? Он ваш, сир, кричу я, преисполненный внутреннего ликования. Коня!!! Внешне же наша встреча выглядит так. Товарищ Иванов, говорил Зав, ковыряя спичкой в уцелевших железных зубах, я вас (он со мной подчеркнуто на «вы», хотя ко всем прочим обращается на «ты») неоднократно просил сверить цитаты в коллективном труде о формах противоречий в социалистическом обществе. А вы до сих пор... Я вынужден ходатайствовать перед директором о наложении на вас взыскания... Простите, Петр Сидорович, мягко, но твердо говорю я. Чтобы проверить цитаты в коллективном труде, нужно иметь, по крайней мере, сам коллективный труд. Цитаты эти я знаю наизусть, но не имею рукописи, в коей они должны быть таковыми. Как так! — вопит Зав. Я же просил!.. Я же приказал!.. Я же!.. Я!.. Попросите ко мне Сергея Сидоровича!.. Его нет в институте? Соедините меня (это секретарше) с... Пока Зав буйствует, я вскакиваю на свежего коня и мчусь во главе гвардии Императора к реке, на том берегу которой виднеется город неприятеля. За мной, орлы! Погибнем во славу Императора!.. Ур-р-р-р-а!!! Иначе говоря, я потихоньку покидаю кабинет Зава, нахожу Верочку и обсуждаю с ней план атаки на польские джинсы. При условии, конечно, что она оплатит мои прошлые услуги. Я не рассчитываю на перстень с бриллиантом. Но десятку (по крайней мере) она мне должна выдать.

Потом я иду в отдел кадров и говорю там, что по поручению Зава должен ехать к Сергею Сидоровичу за рукописью коллективного труда. Молоденькая и довольно симпатичная помощница заведующей отделом кадров равнодушно, даже не взглянув на меня, записывает что-то в книге ухода и прихода сотрудников. Меня это равнодушие несколько задевает. Я знаю, что оно происходит не от моей наружности и моего возраста (я еще крепкий мужик, одной левой рукой могу скрутить любого молодого сотрудника института), а от моего положения в обществе. Барабанов и Субботич старше и страшнее меня, но даже они имеют успех у молодых сотрудниц, поскольку они имеют отдельные квартиры, ученые степени и высокую зарплату. Я знаю, принцесса, говорю я (внутренне, конечно), что я недостоин вашего внимания. Но если я сейчас погибну в бою, знайте, я сделаю это с вашим именем на устах! Я вскакиваю на коня... и неторопливо покидаю институт, чтобы занять очередь в ГУМе за польскими джинсами для спекулянтки Верочки.