Хилари Мантел - Фладд Страница 5

— Слушаюсь, а я приготовлю для вас кипящее масло.

Лязгая и громыхая, епископ умчался восвояси, но на следующем повороте дорогу ему преградила процессия школьников, которые выходили из ворот к ниссеновскому бараку[8], где их ждал обед. Епископ дважды с силой надавил на клаксон, малютки со страху попадали в канаву. Выбравшись оттуда, школьники глазели ему вслед, к их голым коленкам прилипли мокрые листья.

В доме священника часики на каминной полке пробили полдень.

— Опоздала, — удрученно промолвила Агнесса, — а я так хотела развеселить вас, отче. Если помолиться святой Анне в среду до полудня, до конца недели вас ждет приятный сюрприз.

Священник покачал головой:

— Во вторник, Агнесса, овечка моя, не в среду. В этом деле важна точность.

Невидимая бровь мисс Демпси удивленно приподнялась.

— То-то я гляжу, ничего не выходит! Есть еще кое-что, о чем мне следует вас предупредить, отче. Наверху кто-то ходит, хотя там никого нет.

Рука мисс Демпси дернулась ко рту и коснулась бородавки.

— Такое случается, — кивнул рыжей шевелюрой отец Ангуин, горбясь в жестком кресле за столом. — Иногда я думаю, что это я сам.

— Но вы же здесь!

— Сейчас, да. Возможно, это предвестник. Тот, кто грядет.

— Господь? — ужаснулась мисс Демпси.

— Младший священник. Меня застращали младшим священником. Какой удивительный был бы помощник! Умел бы ходить без ног, просачиваться сквозь стены. Но нет, едва ли. — Священник заставил себя выпрямиться в кресле. — Думаю, епископ пришлет обычного шпиона. С самыми заурядными способностями.

— Подхалима.

— Вот именно.

— А куда вы денете статуи? Вы же знаете, в гараже нет настоящей крыши. Они промокнут, покроются плесенью. Это нехорошо.

— По-вашему, нам следуем отнестись к ним с почтением, Агнесса. По-вашему, они не просто куски раскрашенного гипса.

— Я знаю их всю мою жизнь! — с жаром выпалила мисс Демпси. — Без них в церкви недолго и заплутать. Она превратится в большой грязный амбар.

— И что вы предлагаете?

— Их нужно раздать. «Дщери Марии» будут по очереди брать к себе святую Агату. Нужен фургон, в вашу машину статуи не влезут.

— Но насколько их хватит, Агнесса? А если кто-нибудь из них выйдет замуж? Вряд ли муж стерпит такое. Потом вспомните, какие маленькие у них в домах комнаты. Это не решение.

Однако мисс Демпси стояла на своем.

— Зато статуи будут в сохранности. А там, глядишь, епископ сменится.

— Нет, больше они не понадобятся. Мы пятимся назад. Епископ во многом прав, хотя лучше бы он занимался политикой и не лез в религию.

— Что же нам делать? — Мисс Демпси вскинула руку, дотронулась до бородавки. — Они для меня как живые. Словно мои родственники. Нельзя запирать родственников в гараже.

— Вера мертва, — сказал отец Ангуин. — Ее время прошло. И она продолжает умирать. Если мы не хотим превратиться в автоматы, то должны до последнего цепляться за предрассудки. — Священник поднял голову. — Вы правы, Агнесса. Негоже запирать их в гараже, словно старый хлам. Однако я не стану раздавать статуи по домам или заставлять ими улицы. И я не хочу разлучать их. Мы похороним статуи в освященной земле.

— Господи.

Слезы бессильной ярости брызнули из глаз мисс Демпси.

— Простите, отче, но от этой мысли меня бросает в дрожь!

— Отпевания не будет, — сказал отец Ангуин. — Только погребение.

Сибирские ветра, дующие на пустошах, быстро разносили вести. На следующий день к тому времени, когда школьников выпустили на большую перемену, все в Федерхотоне знали про статуи. В дедовские времена школа при церкви Святого Фомы Аквинского представляла собой одну длинную классную комнату, но нынешние учителя были не в силах сладить с буйными внуками первопоселенцев, и от старой системы обучения пришлось отказаться. Теперь воспитанников разного возраста отделяла друг от друга тонкая перегородка. Когда-то считалось, что в двенадцать лет самое время оставить арифметику и начать взрослую жизнь среди ткацких станков. С тех пор нравы смягчились, и ныне над директрисой, матерью Перпетуей, поставленной оберегать старшеклассников от треволнений юности, возвышались пятнадцатилетние отроки и отроковицы. Впрочем, дух исканий и перемен, свойственный в те времена юным, витал где угодно, только не в Федерхотоне. Сюда долетали лишь его слабые отголоски. Местные подростки начесывали коки над прыщавыми лбами и временами, словно припадочные, перебирали пальцами по животу, изображая игру на стиральной доске. Мать Перпетуя называла это безобразие «подражанием поп-группам» и строго карала.

Старшеклассники целыми днями гоняли в футбол на пустошах, лица у них были красные и обветренные. Они были рассеянны, безрассудны и одной ногой застряли в детстве. Их затянувшееся отрочество выдавали узкие затылки, любовь к комиксам и беспричинные взрывы веселья, тем более предосудительные, что людям, обреченным в будущем влачить цепи брака и работы на ткацкой фабрике, радоваться было не с руки.

Старшеклассницы, напротив, давно простились с детством. Местные девицы носили мешковатые кофты, а на переменах сбивались в стайки и хмуро злословили. Они обхватывали себя за плечи короткими толстыми пальцами, а их плоские груди свисали, как у старух. Дешевая одежда, из которой школьницы успевали вырасти, совершенно лишала их женской привлекательности. За пределами Федерхотона девочки в их возрасте переставали расти, но при взгляде на местных девиц казалось, что они не остановятся, пока не заполнят весь мир. Стулья скрипели под тяжестью их задов. Раскачиваясь взад-вперед, девицы издавали ужасные ритмичные звуки: га-га-га, означавшие смех. Они ничему не учились, а если узнавали что-то новое, считали делом чести тут же это забыть. Школа была для них тюрьмой.

Многие плохо видели, причем с раннего детства. Фельдшерица приносила в класс карточки с буквами, государство выделяло им бесплатные очки, но они не собирались их носить. «Мужчины не смотрят на очкастых девиц». Впрочем, на них и так никто не смотрел. Едва ли очки могли бы изуродовать их еще больше. Вырастая, они спаривались и размножались незаметно для глаз — спасибо и на том.

Пока старшеклассницы подпирали стены, а старшеклассники гоняли в футбол на асфальтовом пятачке, свирепая малышня играла в пятнашки и классики или прыгала через скакалку. Нравы тут царили самые жестокие, особенно доставалось тем, кто был не силен в физических упражнениях. При игре в пятнашки хорошим тоном считалось выбрать самого замызганного, самого сопливого хлюпика, проорать, что он тебя осалил, а ты сейчас замажешь остальных.

Те, кто не участвовал в играх, развлекались прыжками со стены, остальные дрались. Уровень насилия и телесных повреждений был так высок, что матери Перпетуе пришлось отделить младших школьников от остальных и загнать их в вонючий задний дворик. Именно там, под сенью замшелой двадцатифутовой стены располагался школьный сортир. Язык не повернется назвать его туалетом, поскольку там не было унитазов и бачков для смыва. Такие роскошества здесь не признавались.

Над школой холм круто поднимался вверх, к церкви и монастырю, ниже школы спускался к городку. Мрачные поросшие лесом склоны по обе стороны от дороги федерхотонцы именовали «уступами». Со стены школьники смотрели вниз на кроны деревьев или вверх, на торчащие в воздухе узловатые кривые корни. Деревьям не хватало света, поэтому листва покрывала только верхушки, так что на милю вдоль склона тянулись черные корявые ветки, словно ведьмино рукоделие. Осень в этих местах наступала рано, и землю под деревьями во все времена года устилал толстый слой гниющей листвы.

Сегодня школьный двор выглядел особенно оживленным. Школьники сбегались и разбегались, с воплями носились взад вперед по асфальту, снова жались к низкой стене.

— Святой Гиппопотам! — орали они. — Святой Улей!

Мальчишки раскидывали руки в стороны, изображая бомбардировщики в полете, кружили и ныряли, протяжно рыча моторами, ухая, когда самолеты сталкивались, ревя, когда вспыхивало пламя.

На пороге показалась мать Перпетуя. Минуту-другую она взирала на воспитанников, потом с резким хрустом нырнула в темноту и снова возникла в дверном проеме с палкой в руке. Приподняв подол на четыре дюйма, она выбросила вперед ногу в черных зашнурованных туфлях и ступила во двор.

— А ну внутрь, кому сказала, внутрь! — гаркнула мать Перпетуя, замахиваясь и опуская палку на детские спины в линялых фуфайках. Школьники, визжа, бросились врассыпную. Прозвенел звонок. Сопя от усердия, дети построились в шеренги и разошлись по классам. Мать Перпетуя наблюдала за ними, пока двор не опустел. Сырой ветер шевелил подол ее рясы. Наконец директриса сунула палку под мышку, вышла из школьных ворот и зашагала вверх, в гости к отцу Ангуину. Проходя мимо монастыря, она зорко всмотрелась в окна в поисках признаков жизни, но ничего не увидела. Ничего, что могло бы ее разгневать.