Исабель Альенде - Инес души моей Страница 5

Для женщины в моем положении заполучить мужчину было проще простого. Даже мой исповедник, дурно пахнувший, похотливый монах, пытался склонить меня ко греху прямо в пыльной исповедальне в обмен на индульгенции, которые сократили бы мое пребывание в чистилище. Но я не поддалась: он был отвратительный старикашка. В мужчинах, если бы они мне были нужны, недостатка бы не было. Иногда, когда не хватало мочи сопротивляться проискам дьявола, я заводила себе любовников, но это были лишь минутные объятия, уступка природной нужде. Я была будто привязана к призраку Хуана и заключена в тюрьму одиночества. Я не была вдовой и не могла снова выйти замуж. Моим уделом было ждать, только ждать. Разве не лучше отправиться навстречу опасностям моря и диких стран, чем состариться и умереть, так и не пожив?

Наконец, после долгих хлопот, я получила королевское разрешение отправиться в Новый Свет. Испанская корона старалась поддерживать брачные узы своих подданных и заботилась о воссоединении семей, чтобы заселить земли Нового Света добропорядочными христианскими семействами, но с принятием решений не торопилась. В Испании, как известно, все делается очень нерасторопно. Разрешения ехать в Новый Свет давались только замужним женщинам и только в том случае, если их в путешествии сопровождал какой-нибудь родственник или иная уважаемая особа.

Моим спутником стала Констанса, моя племянница пятнадцати лет от роду, дочь Асунсьон, застенчивая девочка, собиравшаяся посвятить жизнь служению Господу. Ее я выбрала потому, что она была самой крепкой среди моих родственников — ведь Новый Свет не для слабых здоровьем людей. Ее мнения никто не спрашивал, но, судя по тому, что она при известии о предстоящем путешествии упала в обморок, эта перспектива ее не очень привлекала. Родители доверили ее мне, только получив обещание — письменное и скрепленное печатью у нотариуса, — что, отыскав своего мужа, я сразу же отправлю ее обратно в Испанию и снабжу деньгами для вступления в монастырь. Обещание это исполнить я не смогла, но не по своей вине, а по вине Констансы. Но рассказ об этом еще впереди.

Для получения нужных мне бумаг два свидетеля должны были подтвердить, что я не принадлежу к числу нежелательных лиц, что я не мавританка и не еврейка, а честная христианка. Пригрозив священнику донести о его похотливом поведении в церковный суд, я получила письменное подтверждение своей высокой нравственности. На свои сбережения я купила необходимые для путешествия вещи; не буду перечислять здесь все — это был бы слишком длинный список, хотя я помню его полностью. Достаточно сказать, что я закупила провизии на три месяца, в том числе кур в клетке, — это помимо одежды и домашней утвари для обустройства в Новом Свете.

Педро де Вальдивия вырос в большом каменном доме в Кастуэре, в имении обедневших дворян, примерно в трех днях пути к югу от Пласенсии. Мне очень жаль, что мы не познакомились в молодости, когда он, статный офицер, проезжал через мой город, возвращаясь из одного из своих военных походов. Быть может, мы ходили в один и тот же день по одним и тем же извилистым улочкам: он — уже настоящий мужчина, со шпагой на поясе и в щегольском мундире королевской кавалерии, а я — еще девочка с рыжеватыми косами (тогда они были светлые, а потемнели потом). Мы могли встретиться в церкви, его рука могла случайно коснуться моей в чаше со святой водой, наши взгляды могли встретиться, но мы были незнакомы. Ни этот крепкий солдат, уже много где побывавший и закаленный в боях, ни я, девочка-белошвейка, не могли и вообразить себе того, что нам было уготовано судьбой.

Педро происходил из небогатой, но родовитой семьи военных. История их подвигов началась еще во времена борьбы с римлянами до Рождества Христова, а затем продолжалась в течение семисот лет в жестоких схватках с сарацинами. И до сих пор в этом семействе рождались мужчины прекрасной закалки, находившие себе место в вечных войнах между монархами христианского мира. Их предки спустились с гор и обосновались в Эстремадуре. Педро вырос на рассказах матери о подвигах семи братьев из долины реки Ибии, Валь-д’Ибии, которые схватились в кровавой битве с ужасным чудовищем. Это, вдохновенно рассказывала мать семейства, был не просто дракон с телом ящера, крыльями летучей мыши, двумя или тремя головами, как тот, с которым бился святой Георгий. Это был зверь в десять раз больше и свирепее, проживший много веков и воплощавший всех недругов Испании, начиная с римлян и арабов и заканчивая злокозненными французами, которые в недавние времена осмелились оспорить власть нашего монарха. «Ты только представь, сынок, — нам бы пришлось лопотать по-французски!» — всегда восклицала почтенная сеньора, дойдя до этого момента своего повествования. Один за другим погибли братья Вальдивия — кто в языках пламени, которое изрыгало чудовище, кто в его тигриных когтях. Когда шестеро братьев пали и казалось, что битва проиграна, младший из братьев, который еще мог держаться на ногах, срубил толстый сук с дерева, заточил его с обоих концов и вонзил в глотку свирепой твари. Дракон от боли затрепыхался и стал бить хвостом по земле так сильно, что по ней пошла трещина и поднялось огромное облако пыли, которое полетело по воздуху и достигло Африки. Тогда герой сжал свой меч обеими руками и вонзил его по самую рукоять в сердце чудовищу, таким образом освободив Испанию от монстра. От этого юноши, храброго из храбрых, и происходил Педро по прямой материнской линии, доказательством чего могли служить меч, который сохранили потомки, и щит с гербом, на котором на золотом фоне две змеи кусали ствол дерева. Девиз их рода был такой: «Жизнь продлевает презрение к смерти».

Неудивительно, что, имея таких предков, Педро услышал зов оружия уже в раннем возрасте. Мать истратила остатки своего приданого, чтобы снарядить его для задуманного предприятия: она купила сыну кольчугу, полный боевой доспех, оружие, приличествующее коннику, двух коней и наняла оруженосца. Легендарный меч рода Вальдивия давно превратился в кусок ржавого железа, тяжелый, как булава, и имел только историческую ценность, так что мать купила Педро новый клинок из лучшей толедской стали, гибкий и легкий. С этой шпагой Педро суждено было не расставаться всю жизнь — и когда он сражался в испанских войсках под знаменами императора Карла V, и когда завоевывал самое отдаленное королевство Нового Света, — и умереть рядом с ней, обагренной кровью и переломленной надвое.

Юный Педро де Вальдивия, воспитанный на книгах и привыкший к материнским заботам, отправился на войну с таким воодушевлением, какое бывает у тех, кто из убийств видел только, как мясник забивает и разделывает свиней на площади — кровавое зрелище, посмотреть на которое собиралась вся деревня. Наивность слетела с него так же быстро, как новенький вымпел с родовым гербом превратился в лохмотья — в первом же сражении.

В ту пору в императорской армии служил и другой храбрый дворянин, Франсиско де Агирре, который тотчас же сделался лучшим другом Педро. Франсиско был настолько же хвастлив и шумен, насколько Педро был серьезен, но оба имели славу отчаянных храбрецов. Род Агирре был баскского происхождения, но семья жила в городке Талавера-де-ла-Рейна, недалеко от Толедо. С самого начала молодой человек выказывал самоубийственную отвагу: он искал опасностей, потому что верил в защиту золотого креста, который ему дала мать и который он всегда носил на шее. На той же цепочке, что и крест, у него висел медальон с прядью каштановых волос юной красавицы, которую Франсиско с детства любил запретной любовью, потому что возлюбленная приходилась ему двоюродной сестрой. Раз жениться на любимой кузине было нельзя, он поклялся хранить безбрачие. Впрочем, это не мешало ему искать благосклонности всякой женщины, которая только попадалась на пути его пылкой натуре. Он был высок и красив, наделен искренним смехом и звонким тенором, как нельзя лучше подходил на роль души компании в тавернах и покорителя женских сердец: его обаянию противиться не мог никто. Педро советовал ему поберечь себя, потому что французская болезнь одинаково беспощадна что к маврам, что к евреям, что к христианам, но он всецело полагался на крест своей матери, полагая, что если он безотказно защищает его в сражениях, то так же должен ограждать его от пагубных последствий сладострастия.

Агирре, такой любезный и галантный в обществе, на поле брани превращался в свирепого зверя, в противоположность Педро де Вальдивии, который вел себя спокойно и благородно даже перед лицом смертельной опасности. Оба молодых человека умели читать и писать, учились и были более образованны, чем большинство дворян. Педро получил основательное образование у священника, дяди его матери, в доме которого он жил в юности. Об этом священнике поговаривали, что он и есть настоящий отец Педро, но юный де Вальдивия так и не решился спросить его об этом. Это означало бы оскорбить собственную мать. Кроме того, Агирре и Вальдивию роднило то, что оба появились на свет в 1500 году, в год рождения императора Священной Римской империи Карла V, короля Испании, Германии, Австрии, Фландрии, Нового Света, части Африки и прочая и прочая. Молодые люди не были суеверны, но все же явно гордились тем, что рождены под одной звездой с королем, а значит, им суждены схожие ратные подвиги. Они считали, что в этой жизни нет лучшей доли, чем быть солдатом под началом такого удалого монарха; они восхищались его великанским ростом, его упрямой отвагой, ловкостью всадника и фехтовальщика, талантом стратега на войне и стремлением к знаниям в мирное время. Педро и Франсиско благодарили судьбу за то, что она позволила им родиться католиками, что гарантировало спасение души, и испанцами, то есть превосходящими добродетелью всех других смертных. Они были подданными Испании, правительницы мира, необъятной в длину и ширину, более могущественной, чем Римская империя в древние времена, избранной Господом, чтобы открывать новые земли, завоевывать их, обращать в христианство, основывать города и заселять самые отдаленные уголки Земли. Им было по двадцать лет, когда они отправились сражаться во Фландрию, а потом участвовали в итальянских кампаниях, где осознали, что жестокость на войне — это добродетель. Так как смерть — постоянная спутница солдат, то лучше, чтобы душа была всегда к ней готова.