Эльдар Рязанов - О бедном гусаре замолвите слово Страница 5

Настенька дождалась конца куплета и попыталась тихо спросить у одной из барышень: «Извините, не могли бы вы сказать…»

Но последняя строчка, которую подхватили все, заглушила ее голос. Зазвучал второй куплет. Гусары и барышни голосили самозабвенно:

Шиповник расцвел для проснувшихся пчел,Поют коноплянки в честь вешнего дня,Их в гнездышке – двое, сердца их в покое,Моя же любовь разлюбила меня![1]

– Извините, – прорвалась с вопросом Настенька, – где я могу найти корнета Плетнева?

– Лешку-то? – задумалась барышня. – Сегодня в двенадцатом нумере. У Жужу. – И включилась в хор:

Зима пронеслась, и весна началась…

Настенька пошла по коридору, разглядывая номера комнат. Неожиданно Настеньку облапил неизвестно откуда взявшийся Симпомпончик.

– В наших войсках – новобранец! – с восторгом завопил он. – Симпомпончик, слушай мою команду: в комнату номер три шагом марш!

Настенька с размаху влепила ему пощечину. Офицер опешил, но боевая выучка взяла верх.

– Сабли наголо! – молодцевато гаркнул прапорщик. – В атаку на очаровательного противника галопом – м-арш!

Настенька в панике бросилась от него. С криком «ура!» прапорщик гнался за ней. Увидев дверь с номером «12», Настенька без стука влетела в комнату, заперла дверь на задвижку.

– Симпомпончик, сдавайся! – колотил в дверь прапорщик.

– Помогите, там пьяный! – взмолилась Настенька.

– А где ж тут трезвого найдешь? – невозмутимо ответила хозяйка комнаты Жужу. Она сидела перед свечой у маленького столика и мирно, по-домашнему вязала чулок. А в разгромленной кровати смачно храпел корнет Алексей Плетнев.

Увидев ненавистную усатую рожу, Настенька вспыхнула от гнева:

– Это он! Я узнала его. Его фамилия Плетнев?

– А кто его знает, – флегматично ответила Жужу. – У нас не полиция, фамилий не спрашиваем…

– Вставайте, негодяй! – Настенька решительно подошла к койке, начала трясти безжизненное тело. – Вставайте! Сумели напакостить – извольте отвечать за свои поступки!

– Жениться, что ль, обещал? – вяло полюбопытствовала Жужу. – Ты мужским вракам не верь…

– Вставайте, скотина! – трясла Настенька корнета. Ей наконец с огромным трудом удалось усадить его на постели.

– Откройте глаза!

Плетнев с трудом открыл один глаз.

– Симпомпончик, я жду! – послышался вновь страстный голос прапорщика из-за двери.

– Вы меня узнаете? – с отчаянием спросила Настенька Плетнева.

– Разумеется, сударь, – промычал тот. – Как сейчас помню, Дороховский редут…

– Я – актриса! – закричала Настенька. – Дездемона я. Вы нам вчера спектакль сорвали! Из-за вас папенька – в тюрьме…

– Симпомпончик! – настырно врывался в разговор из-за двери голос прапорщика. – Дездемона! Я – твой Ромео…

– Да замолчите вы! – крикнула Настенька прапорщику.

– С наслаждением! – согласился Плетнев и сделал попытку лечь.

Но Настя успела перехватить накренившееся туловище.

– Нет, негодяй, вам придется пойти в жандармерию и все рассказать!

– В жандармерию – никогда! – уперся полусонный Плетнев. – С жандармами – ничего общего! Гусь свиньям не товарищ! Они – свиньи, я – гусь!

– Тогда и я – гусь! – откликнулся из-за двери прапорщик.

– Ну и молодец! – сказал Плетнев невидимому собеседнику.

– И ты молодец! – не остался в долгу прапорщик. И снова вернулся к любимой теме: – Симпомпончик, иди сюда!

– Сейчас приду. – Плетнев рухнул на ложе и захрапел.

Настенька в отчаянии повернулась к Жужу:

– Как разбудить это животное?.. Из-за него отец страдает… Помогите, девушка!

Тронутая этим неожиданным обращением, Жужу ответила:

– Попробую!

Она полезла под кровать и достала запыленную боевую трубу.

– От улан осталась, – пояснила она Настеньке. – Меня ихний оркестр очень любил… Не знаю, получится ли. Давно не пробовала.

Жужу поднесла трубу к губам…

«Трум-турум-тум-тум-тум-тум!!!» – По заведению пронеслись призывные звуки боевой тревоги.

Тут случилось невообразимое. Плетнев в мгновение ока вскочил с постели и с непостижимой ловкостью впрыгнул в стоящие рядом с кроватью сапоги. Затем он просунул руку в рукав ментика и, издав гортанный крик, сиганул в окно. Настенька бросилась вслед за Плетневым, свесилась с подоконника и увидела леденящую душу картину: из всех окон выпрыгивали гусары, попадая прямо в седла и стремена. Барышни не успели опомниться, как заведение опустело.

– За мной, ребята! – провозгласил полковник Покровский, который был первым не только в бою.

Цокот копыт, ржание коней, пыль столбом… И выбежавшая Настенька услышала только удаляющиеся звуки залихватской гусарской песни:

Не плачь, сударыня, пройдут дожди,Гусар вернется, ты только жди…

Утром следующего дня по живописным окрестностям Губернска медленно ехала открытая карета, запряженная парой гнедых. На козлах сидел жандарм, рядом, придерживая забинтованную ногу, примостился Артюхов. В карете на сиденьях расположились господин Мерзляев и артист Бубенцов.

– Может, там? – спросил Мерзляев у Бубенцова, указывая на опушку леса.

– Нет, – вздохнул Бубенцов. – Тут нужного настроения не создашь. Береза – дерево легкомысленное… Может, вы меня в дубовой роще шлепнете? Дать дуба хорошо у дуба! – Артист засмеялся собственному каламбуру.

– Капризничаете, господин артист, – поморщился Мерзляев.

– Ты, правда, кончай привередничать, – вмешался Артюхов. – Третье место меняем. В ельнике ему слишком мрачно, в березняке – весело. Ты, братец, не за грибами собрался. Один черт где!

– С кем вам приходится работать, господин штабс-капитан! – посочувствовал Бубенцов. – Дилетанты… Дурновкусица! Я – артист, милейший! – строго добавил он, обращаясь к Артюхову. – И смею сказать, хороший! Меня декорации вдохновлять должны! Воспламенять фантазию!

– Так куда ехать? – встрял в разговор жандарм.

– Вон тот бугор с тремя соснами может подойти. В нем что-то есть. Как вы считаете, господин штабс-капитан?

Жандарм повернулся к Мерзляеву, тот кивнул головой, не сводя проницательных глаз с артиста.

Карета свернула с наезженной дороги и покатила по полю.

(Как уже, наверное, догадался читатель, дело, которым были заняты наши персонажи, в современном кинематографе называется выбором натуры, то есть поиском места, где будет происходить действие.)

Карета въехала на бугор и остановилась у трех сосен. Бубенцов спрыгнул на землю, деловито стал осматривать «площадку».

– По-моему, местечко подходящее. Значит, здесь стою я, а где будут партнеры?.. Кстати, сколько их?

– Пятеро гусаров и офицер, – подсказал Артюхов.

– Ага… Значит, партнеров ставим там… Извините, штабс-капитан, я просто хочу понять мизансцену… Так… Они стоят там, я выхожу, гордо оборачиваюсь, кричу… Кстати, если рублик накинете, я могу и стихами. «Прощай, немытая Россия, страна рабов, страна господ, и вы, мундиры голубые, и ты, послушный им народ…»

– Стихами не надо, – жестко пресек декламацию Мерзляев. – Ваши выкрики мы уже оговорили!

– Как прикажете, господин начальник, – охотно согласился Бубенцов. – Значит, они целятся, я кричу, они дают залп… Кстати, извините за бестактность: а ежели они откажутся стрелять, что им будет?

– Офицера – в Сибирь, на каторгу, – пояснил Артюхов, – а рядовых – в шпицрутены, а если выживут – под пули, на Кавказ.

– А! Значит, дело серьезное, – задумчиво протянул Бубенцов. – Стало быть, играть придется с надрывом, в полную силу… – Он вдруг сжал кулаки, побледнел и, с ненавистью глядя на стоявших у кареты служителей порядка, крикнул: – Палачи! Сатрапы! Душители свободы! Гниды жандармские, мать вашу так! – И неожиданно спрыгнув с бугра, побежал через кустарник.

Мерзляевцы оторопели. Первым пришел в себя Артюхов:

– Афанасий, куда?! Стой! Стрелять буду!

Бубенцов, не оборачиваясь, стремительно продирался сквозь кустарник.

– Если уйдет – запорю обоих! – пообещал Мерзляев.

Жандарм и Артюхов сделали несколько выстрелов по убегавшему. Одна из пуль, очевидно, достигла цели: Бубенцов схватился за плечо, повернулся к убийцам, лицо его исказилось, он хотел что-то произнести, но не смог и рухнул лицом в траву. Жандарм и Мерзляев поспешили к упавшему, за ними, на костылях, тяжело дыша, припрыгивал Артюхов. Когда они приблизились к телу артиста, оно неожиданно село и, улыбаясь, спросило:

– Натурально получилось? А? Я подумал: может, во время спектакля еще и побег устроим? Для убедительности!

– Ну… Ну, ты даешь… – Артюхов даже задохнулся. – Паршивец эдакий! Я ведь вправду поверил… Ну талант! Просто дар Божий. Не зря я тебя привлек к нашему делу…

– Значит, так, господин комендант, – сухо сказал Мерзляев. – Запомните: здесь вы не в театре, а на службе. И прошу таких фортелей больше не выкидывать.