Мишель Фейбер - Дождь прольется вдруг и другие рассказы Страница 5

Судя по тому нездоровому энтузиазму, с которым Армия реагировала на гнев свыше, она была полностью на стороне рыб. В городе почти не осталось здания, на котором не красовался бы их излюбленный лозунг: «Долой сушу!»

— Тише, Киф.

До дома было уже рукой подать, когда повеял ветерок, и тут же резко запахло какой-то крупной недоеденной рыбой. Джанет сморщила нос от отвращения и, не замедляя шага, притянула девочку к себе.

— Больно запах противный, — извиняющимся тоном произнесла она, но, взглянув на отсутствующее и спокойное лицо ребенка, догадалась, что зря просила прощения. Похоже, дочь не чувствовала вони.

От мысли, что Киф-киф выросла в мире, пропитанном зловонием, настроение у Джанет совсем испортилось. Девочка постоянно дышала воздухом, отравленным разложением. Она ни разу не видела фрукта на дереве или цветка, так как любое растение, даже не успев зацвести, пожиралось рыбой. Их холодный, мрачный дом больше походил на тюрьму, и каждую ночь ребенка терзали кошмары. Да и сейчас, идя по пустынным улицам, они дрожали от страха: ведь любое разбитое окно могло изрыгнуть смертоносную серую тушу, и что тогда делать? Джанет слышала рассказы людей, переживших нападение акул, и ей нетрудно было себе вообразить, каково это — стоять, не двигаясь, когда хищница с разинутой пастью скользит по воздуху к своей жертве. Члены Армии абсолютно правы: в нынешнем мире нет больше места для людей. Киф-киф с маленьким, почти игрушечным мачете бессильна против ненависти целого мироздания…

— Мама, смотри!

Джанет очнулась от невеселых мыслей.

— Что? Что такое?

Джанет указывала пальцем куда-то вдаль, за крыши домов. С ужасом Джанет увидела голубовато-черную косатку, выплывающую из-за низких серых туч, следом за ней еще одну, потом еще и еще. Они висели в небе, как огромные черные цеппелины, и вытесненный ими воздух, казалось, сгустился. Джанет чуть было не рухнула на колени, но удержалась, вцепившись в плечи девочки. Спрятаться было негде — позади лишь разбитые улицы и ряды обветшалых, полуразвалившихся домов, а дальше — пустынное море. Это расстояние в полтора километра косатка покроет меньше чем за минуту.

Косатки двинулись в их сторону. Их хвосты лениво колыхали воздух. Они выстроились в боевой порядок. Явно готовились к нападению.

Неподалеку высилась чудом уцелевшая старинная церковь с мраморными статуями. Первая косатка, чуть отклонившись от курса, с грацией, удивительной для животного таких огромных размеров, проплыла сквозь остовы административных зданий, почти обхватив церковь хвостом, напоминающим крыло самолета. Она подплывала все ближе и ближе — Джанет с Киф-киф видели надвигающуюся на них гигантскую тень, — а затем зависла прямо над головой, примерно метрах в тридцати от земли. От взмахов гигантского хвоста волосы наблюдательниц развевались во все стороны. Затмив солнце своей чудовищной тушей, косатка разинула пасть — словно люк самолета, вниз опустилась челюсть, усеянная тысячью острых, как иглы, зубов. Вода застучала по асфальту — это ветер разносил слюну. Джанет закричала.

Но косатка рванула с места, лишь покрыв их по пути огромной тенью.

— Она возвращается! Она возвращается! — завопила Джанет, глядя, как животное медленно описывает полукруг.

Однако и на этот раз угроза миновала — косатка взяла курс на старинную церковь. Ее боевые подруги, сомкнув ряды, держались рядом.

Снова повернув, хищница поплыла в сторону Джанет и Киф-киф, но описанный полукруг оказался меньше — отбрасываемая туловищем тень даже не доставала до улицы, где они стояли. Косатка опять метила в церковь. Казалось, глубоко в мозгу чудовища созрело какое-то решение, побудившее ринуться прямо к цели, врезавшись в каменную кладку своей мощной головой.

Старинное здание содрогнулось, с глуховатым рокотом начала рассыпаться каменная кладка. Бледная статуя закачалась на постаменте и рухнула, разбилась вдребезги. Другие косатки, следуя примеру своей предводительницы, тоже набросились на храм и принялись таранить его снова и снова, пока под нестройный перезвон колоколов не полетели кувырком кресты. И вот уже церковь сложилась со страшным грохотом, какой бывает только тогда, когда рушится здание.

Косатки недолго покружили над руинами и поплыли в другую часть города, взметая хвостами тучи блестящих осколков.

Джанет, не переставая дрожать, вздохнула с облегчением, но когда она попыталась размять закоченевшие ноги, то ее дыхание занялось от боли. Не так уж она благодарила судьбу за то, что не погибла. Жизнь давно уже превратилась в ад. Лежать, утратив все ощущения, в длинном пищеводе косатки — вот настоящая милость, а совсем не это жуткое подобие спасения.

Но она должна притворяться, что живет, как обычно, притворяться, что в ней еще остались надежда, сила духа, какие-то чувства. Ради дочери, чтобы дочь не сдавалась. Она должна быть сильной, утешить ребенка, довести до дома — донести на руках, если понадобится — и уложить в постель.

Джанет взглянула на Киф-киф и поразилась, увидев ее сияющее лицо.

— Мамочка! — с восторгом произнесла девочка. — Вот здорово, а?

— Здорово? — не веря своим ушам, повторила Джанет. — Здорово?

Где-то внутри нее закипела злоба, и Джанет не стала ее сдерживать. Злоба эта, делаясь все более яростной, судорожно рвалась наружу, пока Джанет не затрясло от негодования.

— Здорово?! — взвизгнула она и залепила дочери оплеуху. Та дала сдачи, и в следующую минуту они уже дрались по-настоящему, таская друг дружку за волосы и одежду, пока предостерегающий крик Киф-киф не положил конец стычке. Джанет почувствовала, что ребенок тянет ее прочь, схватив за запястье.

— Идем же! — тяжело дыша, сердито торопила дочь. — Глупая!

Джанет, спотыкаясь, засеменила следом, с трудом подстраиваясь под шаг шестилетнего ребенка. Бросив взгляд через плечо, она увидела то, что еще раньше заметила дочь: в двадцати шагах от них собралась стая мурен, привлеченных шумом драки и запахом человеческой плоти.

Подхватив на руки Киф-киф, которая уже не сопротивлялась, Джанет прибавила ходу и побежала вперед, вперед.

Ночью в постели, спрятавшись за проволочной сеткой, она попробовала объяснить девочке, за что так на нее разозлилась.

— Я думала, ты боишься акул и вообще больших рыб, — запинаясь, сказала Джанет и крепко прижала к себе дочь, ставшую теперь немного чужой. — Тебе каждую ночь снятся кошмары…

Киф-киф сонно почесала щеку и нос.

— Мне снятся кошмары про другое.

Не то еще голова закружится

(пер. А. Монахов)

распахнула багажник машины и зажгла газовую горелку, которую возила с собой. Открытая крышка багажника защищала пламя от ветра; а то, что от экспериментов с газом можно взлететь к Небесам, ее не волновало. Она попадет туда менее эффектным способом.

открыла банку спагетти и вытрясла содержимое в маленькую кастрюльку, чтобы разогреть. Это был ее обычный завтрак, правда, иногда она вообще не завтракала. Когда еда была готова, она выключила горелку и снова села в машину, примостив горячую кастрюльку со спагетти на видавшем виды руле. Медленно и задумчиво ковыряя вилкой, она наблюдала через лобовое стекло за морскими птицами. Машину она поставила подальше от обрыва, так что самого моря не было видно.

наспех проговорила благодарственную молитву. Такая у нее была странность: благодарить Господа после, а не до. Ведь получить возможность и ею воспользоваться — совсем не одно и то же, и довольно глупо заранее благодарить за то, что может и ускользнуть из рук. Другие сестры так не считали, но что ей теперь эти сестры!

немного подождала, пока спагетти улягутся в желудке, и сделала глоток из термоса, потом сняла парку с капюшоном, чтобы проверить, каково будет без нее. Еда и питье еще недостаточно согрели тело, она сразу почувствовала холод и надела куртку снова. На досаду, парка скрывала монашеское одеяние, и, что совсем неудобно, капюшон нельзя было носить вместе с покрывалом. Ведь если сюда кто-нибудь явится, у нее будут считанные минуты на то, чтобы привести одежду в порядок и предстать перед незнакомцами в должном виде. Парку сбросить — одно мгновение, но, возможно, придется обойтись без покрывала. Хотя, увидев распятие на груди, они все поймут.

вышла из машины размять ноги, длинные свои ноги. Прошлась взад-вперед по безлюдному утесу, втянув голову в плечи и сунув руки поглубже в карманы куртки. Сапоги на меху бесшумно ступали по влажной траве, парка слегка шуршала, как заводная игрушка. Небо, смыкаясь с морем, затягивало в щель у горизонта все земные звуки, и они изливались обратно чуть видоизмененные, выхолощенные. Чайки носились над обрывом и то и дело падали куда-то вниз; ей не хотелось подходить слишком близко к краю — не то еще голова закружится.