Улья Нова - Как делать погоду Страница 5

Мы упали на скамейку и некоторое время сидели, переводя дух. Я, Митя Ниточкин, чье ушибленное тело болело в семи местах и там наверняка расплывались громадные фиолетовые синяки, приходил в себя рядом с нечесаным беспокойным человечком, касался его плечом, видел крошку в его бороде, чувствовал запах сена и чеснока, старался ни о чем не думать. Мы попеременно выпускали в синее, исчерченное ветками небо над прудом сизый узорчатый пар. Мой пар отдавал эвкалиптом и синтетикой жевательной резинки. Его пар был беззубым, шамкающим и ворчливым. Величественно приглаживая длинные седые пряди, старикан наблюдал, как легко и беспечно носятся по сиреневому катку те две девчушки в шапках с помпонами. Любовался на хоккей. Следил, как чинно скользят по катку тетушки, затянутые в пестрые шерстяные рейтузы. И посмеивался, когда у них под ногами резво мелькали разрумяненные пигалицы с растрепавшимися косичками.

Немного отдышавшись, я начал разглядывать парочки и одинокие, высвеченные фонарями фигуры прохожих, что сновали по берегу пруда. Вдруг там, за желтым особняком-рестораном, почудилась знакомая фигурка. В сером пальто-шинели с высоким воротником. Ножки, затянутые в черные колготы, в блестящие лаковые сапоги на шпильках. Кольца золотисто-рыжих волос, как лисий хвост, как пламя. Точно, Алена. Она спешила в сумрак бульвара, окутанный скупым сиреневым светом фонарей. Она ускользала туда, где липы склоняли к тропинке ветки, усыпанные снегом, а ясени роняли хлопья на рукава и шапки прохожих. Тоненькая и гибкая, Алена терялась среди оживленных, гогочущих фигур. Мое сердце сорвалось со всех ниточек, на которых оно было подвешено, и заколотило как нетерпеливый гость, как нагрянувший в квартиру хулиганов участковый. Я забыл, что на ногах все еще надеты коньки. Я рванулся вдогонку, но старикан поймал меня за рукав и силой усадил обратно. Прошипев «т-ш-ш-ш» в ответ на негодование, он заглянул узенькими водянистыми глазенками мне в глаза, что-то заледенил внутри, лишил способности сопротивляться и тихо спросил: «А ты, вообще, кто такой? И что тебе надо?»

В первое мгновение я онемел, прилип к скамейке. Потом понял вопрос, высвободился из сковавшего меня мрамора и возмутился. Захотелось возразить этому наглому человечку, что, конечно, спасибо за помощь, но я уже взрослый и не обязан оправдываться. Кто я и что мне надо – дело сугубо личное и больше никого не касается. И потом, мне уже лет десять никто не задает подобных вопросов. Я помолчал полминуты, раздувая ноздри, тяжело дыша, внутренне протестуя, чертя лезвиями коньков на заснеженной тропинке беспорядочные и бездумные линии. Потом вспомнилось, что сегодняшний вечер сложился совершенно не так, как я ожидал. Что завтрашний день, будущий год и вся последующая жизнь, видимо, сложатся сами собой, независимо от моих пожеланий, чаяний и надежд. Это остудило, обезоружило и унизило меня, лишив остатка сил. Что-то треснуло, надломилось, обрушилось. Что поделать, видимо, на этот вечер мое истинное, заслуженное место именно здесь, на изукрашенной царапинами, пропахшей пивом и бродягами скамейке. Я оторвал глаза от утоптанного снега тропинки, заглянул в узенькие глазенки старика и честно признался: «Беда в том, что я точно знаю только то, кем не являюсь. И хорошо представляю то, чего не хочу…» Он кивнул, давая понять, что этого мало и надо бы уточнить. В небо над прудом вырвалось его зловещее и звонкое: «Подними, положь в урну! Ты-ты, не крути головой. Подними то, что ты бросил, бессовестный! Мусор свой положь вон туда, в урну», – кричал старикашка. А потом, будто переключив режим, скрипучий шамкающий шепоток пробурчал мне на ухо: «Не обращай внимания, рассказывай. Видел, как я хулиганье бессовестное шугаю? Сразу подобрали! А то ходят, окурки разбрасывают, а я этого очень не люблю. Я расстраиваюсь. И погода моментально портится».

Тогда, отчаянно вдохнув сырой, перченый от выхлопов воздух, я почувствовал, что во мне неожиданно распрямилась давняя, проржавевшая пружина. Ничего подобного я никогда не рассказывал ни одному человеку: «Бестолковое имя Митя и фамилия Ниточкин достались мне от отца. Однажды в ноябре, в субботу он собрал свои вещи в большую спортивную сумку, с какими теперь ходят курьеры. С какой я сам бегал по городу, работая курьером, лет через десять после того дня, когда отец сказал, что снова едет в командировку на Север. Когда он увернулся от материного поцелуя, вышел, тихонько прикрыв за собой дверь. И больше никогда не возвращался. Забыл, вычеркнул наш телефон из записной книжки и никогда не звонил. Даже просто спросить, как я, чем занимаюсь. Даже когда я сломал три ребра, упав с баскетбольной вышки. И в одиннадцатом классе, когда я три недели лежал с бронхитом. А между прочим, у меня его волосы: видите, непослушные и жесткие. Ни одна прическа не держится дольше недели, потом они снова принимают беспорядочное положение. Что бы я ни планировал, как бы ни намечал выходной или отпуск, всегда втайне надеюсь встретить отца в переходе, разминуться на едущих вверх-вниз эскалаторах, но потом догнать. Ищу его здесь, на бульваре, среди прохожих. А в Феодосии – среди гуляющих по набережной. Мечтаю, что каким-то чудом удастся узнать друг друга. Сесть вот так, как сейчас с вами, и немного поговорить. Вы хотели знать, кто я такой сам по себе? Я слышал, что каждый из нас постепенно обтесывается жизнью до человека-обиды, человека-удачи, человека-поражения, человека-боли, человека-ожидания. А еще до человека-пепла, человека-пожара, человека-пороха. До сотен других оформленных и окончательных людей. Происходит два-три случая, которые обрубают ненужные ветки. И ты упрощаешься до чего-то понятного, сводимого к одному слову. Смешному, печальному или вселяющему надежду. Но меня пока ничто не обтесало. Снаружи малознакомые люди могут принять меня за прохожего в кедах. За обычного парня в растянутой кофте с капюшоном. Который любит, когда перед глазами мелькают фотографии. Цветные иллюстрации. Чьи-нибудь лица. Со стороны меня можно принять за пассажира, который едет, прислонившись виском к стеклу. На заднем сиденье старенькой “Вольво” своего одноклассника Костяна, “Жигулей” материного второго мужа или электрички. Сидит, провожает глазами проносящиеся мимо привокзальные станции, депо, шлагбаумы, заборы, завивающиеся эстакады, удаляющиеся ленты автотрасс. Едет, смотрит в окно на дождь и чего-то ждет. Некоторые знакомые, бывшие друзья, сокурсники и коллеги подозревают, что я неусидчивый, неаккуратный, рассеянный. Бывают дни, когда у меня все валится из рук. Я нерешительный. Доверчивый. Меня легко обмануть и обломать. Сначала загораюсь, воодушевленно берусь за новое дело, будь то ремонт на кухне, работа курьером, разведение аксолотлей и аквариумных рыб. Но быстро разочаровываюсь, теряю интерес, догадываюсь, что к чему. Руки опускаются, я угасаю. Знаете, это на самом деле из-за того, что я всегда замечаю, когда кто-нибудь хитро щурит глаз. Или прячет свернутую взятку в карман. Когда я догадываюсь, как обстоят дела на самом деле, то не хочу ничего до конца понимать. Я боюсь признаться себе в том, что происходит вокруг. Из-за этого никак не могу обтесаться, я до сих пор расплывчатый и слегка никакой. Мать объясняет, что это отцовские гены. Они работают, даже когда я отшучиваюсь или грублю. Послушать ее – выходит, мы сплошь состоим из черт характера, заблуждений и придурей наших далеких предков. Получается, я сам еще не проявился, никем толком не стал. Как-то выходит, что постоянно поддаюсь, плыву по течению. Сначала меня направляла мать, настаивала, что надо окончить вуз. Потом советовали, как жить, что делать, начальник на работе, сокурсники, приятели. Появилась Алена, бывшая одноклассница, и тоже пыталась меня обтесать. Говорила, нужно всплывать, завоевывать имя и вес… Но самое главное – другое. Сидя за компьютером, обедая, поглядывая в телевизор и даже куда-то спеша, я постоянно выдумываю, как все сложится в моей жизни. Каждый раз в моих сказках о будущем происходит такая штука: “и-тут-откуда-ни-возьмись”, после которой следует цепь неожиданных событий, до неузнаваемости меняющих все вокруг. Что-то произойдет: скатерть резким движением сорвут со стола, ключ выбросят в море, где-то замкнет электропроводку, огромная сумма денег ляжет не на тот счет, неожиданно позвонят в дверь, в ящике электронной почты обнаружится новое письмо. Все резко изменится. Тогда я, наконец, смогу зачесать непослушные волосы назад, стянуть их в хвост, накинуть на плечи старую кожаную куртку отца, надеть на голову шлем с оранжевыми и алыми языками пламени. Тогда я, наконец, заведу мотоцикл и отправлюсь в настоящий и долгожданный жизненный путь. Пока я никто, но мне бы хотелось быть незаменимым, бороться за справедливость. Изредка начинаю подозревать, что жизнь не сводится только к зарплате, к пластиковой карточке, содержимое которой бодро растрачиваешь в магазинах обуви, мебели и одежды. Иногда догадываюсь, что надо хоть иногда, хоть немного менять мир к лучшему. И я мечтаю делать что-то для других в этом, видите, таком тревожном и ветреном городе. Где люди не замечают друг друга и больно толкаются в переходах. Я хотел бы выполнять по-настоящему важное дело, которое изменит меня и навсегда превратит, как вы это правильно сказали, из вороны в самурая. Не в прямом, а в переносном смысле. Или все же в прямом».