Кристофер Ишервуд - Труды и дни мистера Норриса Страница 5

— Да-да. Э — да, конечно. Разумеется. — Тон у мистера Норриса был несколько обиженный, но вполне смиренный. — Мой дорогой мальчик, вы простите меня — всего на одну минуту? Терпеть не могу заставлять гостей ждать, но дело такое, что совершенно не терпит отлагательств.

Он поспешил через гостиную и исчез за третьей по счету дверью со Шмидтом в кильватере. Шмидт, естественно, собирался посвятить его в детали скандала. Я начал было подумывать о возможности подслушать их беседу, но потом отказался от этой затеи, как от слишком рискованной. Когда-нибудь, когда я узнаю мистера Норриса ближе, я так или иначе все из него вытяну. Мистер Норрис не производил впечатления человека скрытного.

Я огляделся и обнаружил, что комната, в которой я все это время простоял, была спальней. Она была не очень велика и занята почти без остатка двуспальной кроватью, объемистым шкафом и изящной работы туалетным столиком с трельяжем — на столике по росту выстроились бутылочки с духами, лосьонами, антисептическими средствами, баночки питательных и увлажняющих кремов в количестве достаточном, чтобы составить ассортимент приличного парфюмерного магазина. Я поспешно открыл ящик стола. Там не было ничего, кроме двух палочек губной помады и карандаша для бровей. Прежде чем я успел продолжить поиски, в гостиной отворилась дверь.

В спальню суетливо вбежал мистер Норрис.

— А теперь, после столь прискорбной интерлюдии, давайте продолжим наш эксклюзивный тур по личным апартаментам Его Величества. Прямо перед вашими глазами — мое скромное непорочное ложе; мне прислали его из Лондона по специальному заказу. Немецкие кровати всегда казались мне до смешного мелкотравчатыми. Самые лучшие во всей Англии спиральные пружины, мой мальчик. Как вы наверняка уже заметили, я в достаточной степени консервативен, чтобы хранить верность английским простыням и одеялам. От этих немецких мешков с перьями меня мучают кошмары.

Говорил он быстро, изо всех сил стараясь казаться оживленным, но я сразу понял, что разговор с секретарем произвел на него самое тягостное впечатление. Судя по всему, лишний раз возвращаться к визиту незнакомца было бы сейчас совершенно неуместно. Мистер Норрис самым явственным образом давал понять, что не желает говорить на эту тему. Выудив из жилетного кармана ключик, он открыл шкаф и распахнул передо мною дверцы:

— Сколько себя помню, я всегда придерживался правила: на каждый день недели у меня должен быть свой костюм. Вам это может показаться пижонством, но если бы вы только знали, как много значило для меня — в самые критические минуты — ощущать, что я одет в полном соответствии с внутренним настроем. Мне кажется, весьма немаловажный фактор, если вы хотите быть уверены в себе.

За спальней настала очередь столовой.

— Обратите внимание на стулья, — сказал мистер Норрис и добавил, к некоторому моему удивлению, — смею вас уверить, что этот гарнитур был оценен в четыре тысячи марок.

Из столовой мы прошли по коридору на кухню, где меня представили суровому на вид молодому человеку, который как раз заваривал чай.

— Это Герман, мой мажордом. Был у меня давным-давно, еще в Шанхае, один китайчонок, так вот эти двое делят между собой звание лучшего повара, который когда-либо у меня служил.

— А что вы делали в Шанхае?

На лице у мистера Норриса появилось неопределенное выражение:

— Хм. А что вообще делают люди, оказавшись в том или ином месте? Наверное, можно сказать, что я ловил рыбку в мутной воде. Н-да… Заметьте, речь в данном случае идет о тысяча девятьсот третьем годе. Мне говорили, что сейчас там все переменилось до неузнаваемости.

Мы вернулись в гостиную; за нами с подносом шел Герман.

— Такие нынче времена, — изрек мистер Норрис, приняв чашку чая, — тебе мешают жить, а ты мешаешь ложечкой чай.

Я неловко улыбнулся. И только некоторое время спустя, узнав его получше, я понял, что такого рода замшелые шутки (у него их был целый репертуар) вовсе и не были предназначены для того, чтобы кого бы то ни было смешить. Они всего лишь входили на правах непременных составных частей в тот или иной из его маленьких повседневных ритуалов. Вовремя не сказать подобающую к случаю шутку было бы все равно что совершить бестактность — скажем, забыть поблагодарить человека, который оказал тебе любезность.

Отправив положенный ритуал, мистер Норрис погрузился в молчание. Его, должно быть, сильно тревожила недавняя неприятная сцена. Как обычно, когда меня предоставляли самому себе, я принялся разглядывать его парик. Должно быть, я уставился на него совсем уж невежливо: мистер Норрис внезапно вскинул глаза и перехватил мой взгляд. И весьма удивил меня, спросив просто и прямо:

— Что, съехал?

Я покраснел как рак и совершенно потерялся:

— Разве что самую малость.

И тут я прыснул со смеху. Вернее, рассмеялись мы оба. В ту минуту я готов был броситься ему на шею. Мы наконец-то озвучили эту тему, и облегчение было столь глубоким и взаимным, что более всего мы походили на парочку, только что признавшуюся друг другу в любви.

— Надо бы чуть-чуть его поправить, влево, — сказал я и с готовностью протянул руку. — Позвольте, я…

Но тут я, похоже, все-таки перегнул палку.

— Боже мой, оставьте! — выкрикнул мистер Норрис, невольно отпрянув назад. Через миг он снова взял себя в руки и страдальчески мне улыбнулся:

— Боюсь, что в данном случае речь идет об одном из тех — э — таинств туалета, с которыми лучше иметь дело в тиши будуара. Прошу меня простить.

— Боюсь, что этот сидит не самым лучшим образом, — продолжил он, вернувшись через несколько минут из спальни. — Мне он никогда особо не нравился. Он у меня проходит по второму, так сказать, разряду.

— А сколько их у вас в таком случае?

— В общей сложности три, — мистер Норрис принялся разглядывать ногти на руках: скромная гордость владельца.

— И подолгу они служат?

— Как ни жаль, но хватает их — всего ничего. Мне приходится покупать себе новый примерно каждые восемнадцать месяцев, а денег они стоят просто немыслимых.

— Сколько примерно, если не секрет?

— От трехсот до четырехсот марок, — информация, судя по его тону, была вполне серьезная и даже деловая. — Мастер, который их для меня делает, живет в Кёльне, и мне приходится лично ездить к нему на примерки.

— Этакое, должно быть, для вас неудобство.

— И не говорите.

— А можно еще один вопрос? Как вы умудряетесь делать так, чтобы они с вас не падали?

— Тут есть такой маленький кусочек клейкой ленты, — мистер Норрис понизил голос до шепота, так, словно речь шла о величайшей в мире тайне. — Прямо вот здесь.

— И — неужели этого достаточно?

— Для обычной повседневной носки и тряски — вполне. Хотя вынужден признаться, бывали в моей пестрой жизни такие моменты, при воспоминании о которых меня бросает в дрожь, такие моменты, когда, можно сказать, все было потеряно.

После чая мистер Норрис провел меня в свой кабинет, который как раз и находился за третьей ведущей из гостиной дверью.

— Здесь у меня хранятся несколько весьма ценных книг, — сказал он мне. — Несколько книг более чем занятных.

Тон у него сделался жеманным и многозначительным. Я нагнулся, чтобы прочесть названия на корешках: «Девчонка с золотым хлыстом», «Камера пыток мисс Смит», «Заточенный в женской гимназии, или Интимный дневник Монтегю Доусона, флагелланта». Так я получил первое беглое представление о сексуальных пристрастиях мистера Норриса.

— Когда-нибудь я покажу вам и другие сокровища из моей коллекции, — игриво добавил он, — когда буду в достаточной степени в вас уверен.

Он провел меня через всю квартиру в маленький деловой кабинет. Именно здесь, дошло до меня, и ожидал мистера Норриса его непрошеный визитер, когда пришел я. Комнатка выглядела до странности голой. Стол, стул, картотечный шкафчик и на стене большая карта Германии. Шмидт как будто испарился.

— Мой секретарь как раз вышел, — объяснил мистер Норрис, с явной неприязнью оглядывая стены кабинета: судя по всему, эта комната навевала на него не самые приятные мысли. — Понес машинку к мастеру почистить. Ему об этом как раз и нужно было со мной поговорить, когда он меня отозвал.

Эта ложь была настолько бессмысленной, что я воспринял ее едва ли не как оскорбление. Конечно, я не рассчитывал на какое бы то ни было доверие с его стороны, но все-таки не стоило обращаться со мной как с недоумком. Окончательно избавившись от каких бы то ни было комплексов по поводу неуместных тем, я самым что ни на есть инквизиторским тоном спросил:

— А что вы, собственно, импортируете и экспортируете?

Он улыбнулся, лицемерно и вкрадчиво. Сбить его с толку оказалось не так-то просто.

— Дорогой мой мальчик, чего я только в свое время не экспортировал? Мне кажется, я вполне могу сказать, что экспортирую все, что только — э — годится на экспорт.