Франсуа Мориак - Конец ночи Страница 5

Она назвала свое имя и фамилию так тихо, что Мари с трудом ее расслышала.

— Представь себе, что должны думать люди при одном этом имени…

— Ничего такого, чего мне следовало бы стыдиться.

Девочка совершенно спокойно произнесла эти слова.

— Ты не в своем уме, Мари!

Но девочка молча поднялась с кресла, подошла к матери, нежно обвила ее руками. Тереза оттолкнула ее, повторяя:

— Знаешь, ты положительно не в своем уме…

— Знаю, знаю. Ну, а дальше что?

— Если ты знаешь…

— Знаю… или, если хотите, догадываюсь…

— И все-таки ты меня обнимаешь?

— О мама! Не мне вас судить, а если бы мне и пришлось судить…

Они стояли друг против друга. Тереза протянула руку, как бы желая помешать дочери говорить дальше.

— Ты бы меня простила?

— Вас простить? Но ведь вы ничего не сделали?..

— Я совершила поступок, который бросает тень на тебя, поскольку ты моя дочь…

— Неужели это так серьезно?

— Что может быть серьезнее?

— Но, мама…

Тереза изумленно посмотрела на нее:

— Однако они должны были прожужжать тебе об этом все уши!

— Вероятно, они догадались, что я не стала бы слушать их злобных намеков; должна признать, что они никогда ничего определенного мне не говорили…

— Как? Чтобы объяснить мое отсутствие…

— Они ограничивались одними намеками. Раза два папа говорил при мне о несходстве характеров. В конце концов, что бы там ни произошло, думаю, что он прав и что все сводится именно к этому! Несходство характеров… я уже по горькому опыту знаю, что это такое.

Тереза, сидевшая до этого с опущенной головой, теперь подняла ее и пристально посмотрела на дочь. Неужели можно допустить, что у Мари до сих пор не возникало мысли о преступлении? Терезу удивляло, что ни свекровь, ни муж не проговорились. Следовало почтительно преклониться перед проявлением такого неожиданного милосердия. О! Они пошли на это молчание вовсе не ради Терезы, а охраняя честь семьи и щадя чувства Мари.

Как бы то ни было и какими бы мотивами они ни руководствовались, они не сказали ничего такого, что могло бы унизить Терезу в представлении дочери. В таком случае…

— Почему вы на меня так смотрите, мама?

— Я думаю… я думаю, что следует восхищаться твоим отцом, которому ничего не стоило бы навсегда уронить меня в твоих глазах!

— Уронить вас в моих глазах! Но после такой попытки я бы вас только еще больше полюбила!

Тереза встала и подошла к книжному шкафу. Повернувшись спиной к дочери, она принялась разбирать книги и расставлять их по местам.

— Нельзя допустить, чтобы ты знала… Если ты узнаешь…

— Ну что же! В чем дело? Вы полюбили кого-нибудь? И уехали? Не так ли? Догадаться нетрудно! Почему бы я могла быть на вас за это в обиде?

Так вот что думала девочка, что она подозревала! Следует раскрыть ей глаза. Невозможно признаться во всем до конца: это было бы выше сил Терезы. Да и зачем? Даже того немногого, что она может сказать Мари, будет достаточно, чтобы оттолкнуть ее от себя.

— Пойди сюда. Нет, нет, не садись на ручку моего кресла. Я не хочу, чтобы ты меня целовала. Сядь спокойно вот на это низенькое креслице, что я привезла из Аржелуза; тетя Клара любила греться на нем у камина. Поверь мне, это тактичное молчание — красивый поступок. Очень красивый! Они могли бы тебе рассказать…

— Но, мамочка, то, что вы не выдержали подобной жизни, только возвышает вас в моих глазах.

— Что об этом думают Фило?

Этот вопрос как будто смутил Мари. Действительно, Фило часто намекали на какие-то события, о которых девушка ничего не знала. Они давали понять, что, по их мнению, Дескейру следует быть более сговорчивыми. В конечном счете Мари не интересовало мнение людей из Сен-Клера и Аржелуза.

— Подвинься ко мне, дорогая. Ах, как бы мне хотелось, чтобы при нашем разговоре в комнате было темно. Возвращайся в Аржелуз, девочка! Скорей, скорей… не спрашивай меня ни о чем.

Почти шепотом она добавила: «Я недостойна…» и, так как Мари не расслышала, повторила несколько громче:

— Я недостойна…

— Мать всегда достойна…

— Нет, Мари.

— Знаете ли, что мне неожиданно пришло в голову? Что вы человек с более отсталыми взглядами, чем я думала! Мама, дорогая, вы относитесь к себе так, как отнеслись бы к вам обыватели из Сен-Клера и Аржелуза. Вы осуждаете себя во имя тех же принципов; вы ставите себе в огромную вину то, что для девушки моих лет вовсе не является достойным порицания. Вы думаете, что любовь — зло.

— Нет, я не думаю, что в твоей любви есть зло.

— Но, мама, любовь — всегда любовь, и оттого только, что вы были замужем, нельзя…

— Разве ты перестала быть религиозной, моя девочка?

Мари тряхнула головой и вызывающе сказала:

— Жорж помог мне пройти эту стадию. Вам это кажется смешным, мама?

Тереза пыталась засмеяться: иногда человек одним словом или тоном, которым произносит его, выдает свою вульгарность. Терезу покоробило оттого, что Мари сказала: «эту стадию». Девочка придвинула свое креслице и коленями касалась коленей матери. Сложив руки и опершись на колени матери, Мари стала всматриваться в ее лицо с вниманием и волнением молодой девушки, поверяющей подруге свои заветные тайны.

— Пойми меня, не вынуждай меня говорить больше того, что я могу сказать. Нет, конечно, любовь — не зло… но зло так ужасно, когда его нельзя оправдать хотя бы подобием любви!

Она почти беззвучно произнесла еще несколько слов и, когда Мари спросила: «Что вы сказали?» — проговорила:

— Ничего, ничего…

Они замолчали. Какими большими казались глаза Мари, устремленные на мать! Скрестив руки и выпрямившись, она теперь села несколько поодаль. Тереза взяла каминные щипцы и стала мешать горящие уголья.

— Не пытайся понять. Я не принадлежу к числу порядочных людей. Думай что хочешь!

Когда Тереза повторила еще раз: «Не принадлежу к числу порядочных людей», она услышала звук отодвигаемого кресла. Мари села еще дальше. Тереза поднесла руки к лицу, закрыла ими глаза. Что это с нею? Ведь обычно она никогда не плачет. Девочка не должна этого видеть. Но слезы, более жгучие и обильные, чем в детстве, текли меж пальцев. Плечи ее вздрагивали, как у плачущего ребенка, и низенькое кресло вновь очутилось возле. Нервные пальцы дочери схватили руки Терезы, заставили ее открыть лицо.

Затем носовым платком Мари вытерла щеки матери, обвила ее руками, покрыла поцелуями ее изможденное лицо и редкие волосы. Но Тереза резко вырвалась из ее объятий и, стоя, почти сердито закричала:

— Уходи отсюда!.. Ведь ты должна была уже уехать, я ясно дала тебе это понять, а теперь из-за этих слез придется начинать все сначала… Какая я идиотка!.. Мари, не спрашивай меня больше ни о чем. Поверь мне на слово.

Четко выговаривая каждый слог, она продолжала:

— Ты не можешь оставаться возле такой женщины, как я. Понимаешь ты это?

Мари покачала головой:

— Постойте, в чем дело? Вы прожили бурную жизнь! Ну что же? Что бы вы ни сделали, после Аржелуза все можно оправдать.

Не могла же, однако, Тереза заходить дальше в своих признаниях. Этого никто не мог требовать от нее. Но так как она продолжала упорно повторять: «Нельзя тебе оставаться здесь. Нельзя!» — Мари перебила ее:

— Ах, я понимаю! Вы связаны. Об этом я не подумала. Ваша жизнь сложилась так, что для меня в ней не осталось места. А я-то строила всевозможные догадки относительно вашего прошлого…

— Погоди, как могло прийти тебе в голову, что такая старуха, как я…

Оставить ее с этим предположением! И все же это необходимо. Мари почувствует отвращение… Не лучше ли открыть ей всю правду? Да, конечно, но в таком случае Тереза не должна была бы видеть, как Мари встает, подходит к зеркалу, поправляет волосы, ищет свой берет…

— Нет, нет, Мари! У меня никого нет! Я солгала!

Девушка глубоко вздохнула и, улыбаясь, посмотрела на мать.

— Я так и думала…

— Я одинока. Никогда еще не была я так одинока.

— С этого момента ваше одиночество кончилось.

Тереза напряженно следила за девушкой, которая бросила берет на стул и снова села против нее, стараясь поймать ее взгляд. Почему не хватило у нее решимости? Все уже было так хорошо: она отвезла бы Мари в гостиницу «Д'Орсе». На следующее утро послала бы телеграмму Бернару Дескейру… А теперь надо опять начинать эту мучительную борьбу.

Тереза стала упрашивать Мари быть благоразумной, поверить ей на слово: она очень виновата перед своим мужем, и несмотря ни на что, он проявил великодушие, такое, какого Тереза не могла от него ожидать; он не старался ни унизить Терезу в глазах Мари, ни восстанавливать дочь против матери.

— Если вас удерживает только это…

Одно мгновение Мари колебалась, затем подошла к матери и села на ручку ее кресла: