Илья Кочергин - Я внук твой … Страница 5

Амур без всякого выражения, но вместе с тем внимательно следил тусклым взглядом за моими действиями, как я заряжал винтовку, целился ему в лоб.

А потом, когда я уже чистил ствол в уютном тепле избушки и покуривал с Серегой, Вовка вернулся из ельника с раздувающимися ноздрями и сказал, сжимая кулаки:

– Дай тозовку свою, стрелок хренов. Я побежал сам, вставляя патрон на ходу. Затем опять открыл затвор, вставил еще один, потом еще. Винтовка моя однозарядная была. И только на четвертый раз негнущееся тело Амура благодарно дернулось и наконец расслабилось. Я потом часто замечал, что вот в таких дошедших, которые долго терпели, жизни больше – будь то собаки или кони. Уже и кровь вся вытечет, а все ждешь.

Сколько он убил людей, мой дед, ставя подписи под списками на расстрел? Вроде бы, немного – всего тысячу или две – по сохранившимся документам. Ну, коллективизацию на Северном Кавказе провел. Он даже считался в народе добрым, к нему приходили хлопотать за осужденных родственников. Его любили женщины, рожали ему детей, а потом еще и прощали, берегли его память.

…После нескольких утомительных тягунков вверх и нескольких приятных спусков, когда отдыхаешь, пролетая мимо кукурузных полей и мимо кораллей с ухоженными лошадьми, я миновал церковку в Эрне, потом центральную площадь, которая также являлась единственным перекрестком со светофором в этой маленькой деревне. Незнакомая встречная девушка кивнула мне, потом мужчина с садовой тележкой приветственно махнул мне рукой со своего крылечка.

Сразу за деревушкой открылось небольшое поле, окруженное тополями, посередине которого стоял настоящий, не виденный с глубокого детства цирк шапито. Поздно вечером, когда я проезжал мимо обратно со станции, в цирке играла музыка, и слышна была дробь барабанов. Вся обочина была занята припаркованными автомобилями.

В Эдингене я миновал железнодорожный переезд, немного отдохнул на спуске, потому что улица пошла вниз. Спросил дорогу на станцию у пожилой женщины, которая стояла на тротуаре и болтала с подругой, высунувшейся из окна на первом этаже. Они оглядели меня, потом, неторопливо перебивая друг друга, объяснили по-французски, где вокзал. Тетенька, которая была в окошке, опиралась локтями о подоконник, украшенный цветами, и каждое свое слово подтверждала кивком головы. Указания были ясными и четкими – до перекрестка, поворот налево, до моста, перед мостом направо. Я даже не ожидал. Вся эта сонная, тихая, солнечная обстановка, крохотный городишко, перезвон колоколов на дальней церковке, поля с кукурузой и свеклой обещали мне сбивчивые напутствия.

Там это, поедешь маленько… там быткомбинат будет, так? Ага, за быткомбинатом потом горелый дом амбарный. Да не крестовый он, Нель, амбарный. Да когда ж он крестовым-то был, всю дорогу амбарный. Нель, ну что ты? Там еще Витька Холопов жил, когда на автокомбинате работал. Ну, на Грибоедова который, а ты про какой? Так тот на Розы

Люксембург уже убрали давно, там теперь же магазин новый. Тот-то, конечно, крестовый был. Ну ладно… в общем, сынок, ты поедешь, но ты тот дом и не увидишь, он в глубине там, за школой, ты туда не сворачивай…

Мне даже не задали традиционный вопрос: а ты сам-то откуда? Я легко добираюсь до станции, ставлю велосипед на стоянку и защелкиваю замочек на колесе. Теперь он будет дожидаться меня до вечера, когда я сойду с электрички, словно местный житель, отомкну замок и потихоньку покачу к себе на виллу Хеллебос, кивая встречным прохожим, махнув рукой мужику с садовой тележкой. Я буду совсем почти свой.

Человек в билетной кассе, вручив мне сдачу, ткнул пальцем в окошко, показывая на стоящий поезд: через минуту отходит, поторопись. Пиво купить не успею. Проводники отругали меня, что я бежал через пути, а не по подземному переходу. Вы попадете под поезд, и расписание поездов не будет больше вас беспокоить.

Я перепутал станции и вышел на одну раньше, на Брюссель-Миди,

Южном вокзале. В запасе было два часа времени, поэтому я решил пройтись пешком. У меня была карта.

На площади Конституции я зашел в маленький марокканский супермаркет и купил телефонную карточку, чтобы позвонить жене. Все окрестные автоматы были разбиты или с оторванными трубками. Я пошел по Сталинград-страат в центр и через некоторое время обнаружил кабинку с работающим телефоном. Там было немного наблевано, но уже давно. Веселый, наверное, район.

– Ты откуда звонишь?

– Да я тут на Сталинградской, около вокзала.

Пока я болтал, мимо меня проходили люди – ребята в спортивных костюмах и огромных сникерсах, живущие под не слышную другим ритмичную черную музыку, идущую из наушников или просто изнутри, гордые седобородые старцы в тапочках и накидках на плечах, беременные, скрывающие лицо женщины. Я вспомнил нашего старого друга по имени Алла Ибрахим Измаил, иракца, который как раз жил, а может быть, живет и сейчас в городе

Волгограде.

Мы его звали Аля. Раньше, лет двадцать назад, он частенько заезжал в

Москву. Примерно раз в два месяца можно было слышать, как мама, подняв трубку, говорит: Але. Аля? Здравствуйте, Аля! Все хорошо. А у вас? У Николая Васильевича тоже все хорошо, спасибо. Илюша прекрасно. И бабушка, спасибо. Вы… Анна Кирилловна выздоровела. У кого? У него тоже… У Олечки все отлично. Собачка? Собачка жива-здорова. А вы где? Так заходите быстрее, конечно.

Потом Аля сидел в кресле, пошевеливал пальцами ног в носках и рассказывал, как он ненавидит Саддама. Аля закончил Волгоградский политехнический и остался в России. Он предал родину. А как не предать, если там Саддам? Вы знаете, у моего старшего брата была самая счастливая минута в жизни, когда он потерял руку на войне, на иранской войне. Просто его любит Аллах. Он мне написал письмо, потом позвонил. Он плакал – такой счастливый был. Его не могут теперь больше увести в армию, и он очень хорошо живет. Отца тоже не могут, он старый. Но я как туда поеду? Я не хочу на войну. Ведь Аллах не может любить двух родных братьев одинаково. Если меня на этой войне не убьют, Саддам на другую пошлет.

Аля правильно, наверное, сделал, что удрал из Ирака. Рассчитывать слишком сильно на любовь Аллаха в этих делах опасно. Иногда Он может подарить тебе счастливую возможность пострадать за веру. И Аля после окончания института принялся искать себе (и своей молодой русской жене) новую родину. Он съездил в Англию и Канаду, где его дядьки имели бизнес, где они обещали ему помочь начать свой. В Лондоне боевики из ИРА устроили взрыв в магазине, из которого он вышел десять минут назад. Это было знаком. Запад и заодно с ним Новый Свет не устроили осторожного иракца. Он выбрал Волгоград. Здесь спокойно, сказал Аля. Я уже давно ничего про него не слышал, только знаю, что супруга его, вроде бы, бросила через пятнадцать лет совместной жизни. Но зато я недавно прочитал в газете, что ИРА сложила оружие.

После разговора с женой я отправился дальше и попал на центральную площадь Гран пляс. Оттуда я уже знал дорогу к Каса Лингва. Мне еще оставался час до назначенных четырех, поэтому я зашел в кафе

“Гринвич”. Я вспомнил это название, меня хотели отвести туда Пит с

Петрой, но оно в тот вечер было уже закрыто. Они сказали, что это чудесное молодежное, даже студенческое заведение. Я уселся у окна на красный диванчик и попросил два красных вина у пожилой, строгой официантки. Она не хотела говорить и понимать по-английски. Пришлось подбирать слова на французском. Брюссель, говорят, такой город – мульти-культи, толерантный, и тут – на тебе.

Уж рядом с центром, в молодежном кафе, как не понять рэд вайн? Не захотела просто, строгая очень.

Она принесла мне бокал и, как только он опустел, молча повторила.

Потом встала у бара – локоть на стойке, другой уперт в бок. Волосы как будто и некрашеные, черты лица резкие и внимательные глаза. Лет тридцать назад она, наверное, была очень красивая. Но, по-моему, такая же строгая.

Посередине тихого зала, украшенного старомодными круглыми лампами, три старика склонились над шахматами – два играли, один советовал.

Вино перед съемками необходимо для драйва. Запах смогут почувствовать только сами телевизионщики, а зрители ничего не заметят. Зато я смогу говорить быстро и убедительно. Я смогу отвечать на любые вопросы и забыть о том, что уже два с лишним года ничего не пишу. И конечно, после съемок можно будет успокоиться пивком.

После съемок меня успокоил пивком Бенуа, фотограф из брюссельской газеты. Мы прошли обратно к центральной площади, Гран пляс.

– Ее, видишь, реставрируют по кругу. Когда заканчивают приводить в порядок последнее здание, первое уже успевает почернеть от выхлопных газов, и все начинается по новой. Я вспомнил Кельнский собор, который постоянно линяет, как живой.

Декоративные грифоны, каменные украшения осыпаются, и на их место прилепляют новые. Одна башенка еще черная, другая уже белая, третья