Сэмюэль Беккет - Опустошитель Страница 5

Воздействие здешнего климата на душу тоже нельзя недооценивать. Но она страдает от этого безусловно меньше, чем кожа, все защитные механизмы которой, от пота до гусиной кожи, ежесекундно испытывают нагрузку. Тем не менее кожа продолжает защищаться, без особого успеха конечно, но успешнее глаза, которому даже при наилучших на свете намерениях трудно, когда предел его возможностей будет исчерпан, не предречь слепоту. Потому что будучи в своем роде тоже кожей, не считая входящих в его состав жидкостей и век, он имеет только одного противника. Это иссушение оболочки, которое во многом лишает наготу очарования, придавая ей серый цвет, и превращает естественную сочность плоти, прижимающейся к другой плоти, в шуршание крапивы. Это распространяется даже на слизистые, что было бы не так страшно, если бы не затруднения, которые вытекают из этого для любви. Но даже с этой точки зрения зло не столь велико, поскольку эрекция в цилиндре наблюдается редко. Хотя она все же происходит, а за ней и проникновение, более или менее удачное, в ближайший канал. Согласно закону вероятности, таким образом изредка удается совокупиться даже супругам, хотя они и не отдают себе в этом отчета. В подобных случаях любопытно наблюдать мучительные и безнадежные забавы, которые длятся намного дольше, чем у наиболее искусных любовников в спальне. Дело в том, что у каждого и каждой присутствует острое сознание того, какой редкостный случай им выпал и как маловероятно его повторение. Но и здесь наблюдается напряжение и смертельная неподвижность в позах, доходящая подчас до непристойности, когда вибрации останавливаются, и все это на протяжении всего времени, пока длится кризис. Еще более любопытно наблюдать в этот момент, если бы они не были так плохо видны, все эти ищущие глаза, которые застывают по ходу дела и вперяются в пустоту или в вечную мерзость других глаз, и как тогда одни глаза впиваются в другие взглядами, которые должны были избегать друг друга. Нерегулярные перерывы между такими отключками, достаточно длинные для того, чтобы для этих беспамятных все каждый раз оказывалось словно впервые. Откуда всякий раз та же бурная реакция, словно конец света наступил, и то же короткое удивление, когда отшумит двойная гроза и они опять начинают искать, не испытав ни облегчения, ни даже разочарования.

Если смотреть с земли, стена по всей окружности представляет собой сплошную поверхность. Однако ее верхняя часть испещрена нишами. Этот парадокс объясняется природой освещения, вездесущность которого, не говоря о его слабости, смазывает шероховатости. Никогда не видано, чтобы нишу искали глазами снизу. Глаза поднимают редко. А если поднимают, то к потолку. Пол и стены не запятнаны ни единой отметиной, которая могла бы служить опознавательным знаком. Лестницы ставят всегда на одни и те же места, а ноги следов не оставляют. Удары кулаками и головами по стенам тоже. Если бы были отметины, их нельзя было бы разглядеть из-за освещения. Верхолаз, который несет свою лестницу, чтобы поставить ее в другом месте, делает это на глазок. Редко он ошибается больше чем на несколько сантиметров. Ниши расположены таким образом, что максимально возможная ошибка не превышает метра или около того. В силу его страсти проворство его таково, что даже такой зазор не мешает ему ни попасть в выбранную или на худой конец любую другую нишу, ни выбраться из нее, хотя встать на лестницу, чтобы спуститься вниз, труднее. При всем том север существует в форме побежденного, или, вернее, побежденной, или, еще вернее, одной конкретной побежденной. Она сидит у стены, подтянув к себе ноги. Голову она уронила в колени, руками обвила ноги[8]. Левая рука держится за правую ногу, а правая рука за левое предплечье. Рыжие волосы, поблекшие от освещения, падают до земли. Они прячут лицо и всю переднюю часть тела, включая промежность. Ноги скрещены, левая впереди. Она и есть север. Именно она, а не какой-нибудь другой побежденный, потому что она неподвижнее всех. Кто в виде исключения нуждается в точке отсчета, может ее использовать. Такая-то ниша для верхолаза, мало склонного к излишним акробатическим упражнениям, может находиться в стольких-то шагах или метрах к востоку или к западу от этой побежденной, хотя он, естественно, даже мысленно не называет ее ни так, ни как-нибудь еще. Само собой, лица прячут только побежденные. Однако не все. Некоторые сидят или стоят высоко держа голову и довольствуются тем, что больше не открывают глаз. Разумеется, запрещено прятать лицо или любую другую часть тела от искателя, если он попросит посмотреть, а кроме того, искатель может, не опасаясь сопротивления, отвести руки от плоти, которую они прикрывают, и поднять веки, чтобы осмотреть глаза. Есть искатели, которые приходят к верхолазам, не собираясь карабкаться, а с единственным намерением с близкого расстояния осмотреть того или иного побежденного или сидячего. Таким образом, волосы той самой побежденной много раз приподнимали и отводили в сторону, и приподнимали ей голову, и обнажали лицо и всю переднюю часть тела вплоть до промежности. По окончании осмотра принято аккуратно восстановить все в прежнем виде, насколько это удастся. Своего рода мораль требует не делать другому того, что причинило бы страдание, если бы исходило от него по отношению к тебе. Это предписание строго исполняется в цилиндре в той мере, в какой от него не страдают розыски. Эти последние обратились бы в насмешку, не будь возможности в случае сомнения проверить некоторые детали. Прямое вмешательство для их прояснения происходит только применительно к личности побежденных и сидячих. В самом деле, сидя лицом или спиной к стене, эти последние обычно видны только с одной стороны и соответственно подвергаются переворачиванию. Но там, где происходит движение, как то на арене или у караульщиков, и существует возможность обойти кругом объекта, в этих манипуляциях нет никакой необходимости. Случается, конечно, что одно тело вынуждено обездвижить другое тело, чтобы получить возможность заняться им определенным образом, подробно осмотреть отдельный участок, найти, например, шрам или родимое пятно. Наконец, следует отметить неприкосновенность в этом отношении тех, кто стоит в очереди за лестницей. Вынужденные из-за нехватки пространства жаться друг к другу во время длительного периода, они доступны для обзора только частично, отдельными местами, и то вперемешку. Горе отважному, захлестываемому страстью, который посмеет поднять руку на самого ничтожного из них. Вся очередь набросится на него, как единое тело. Эта сцена по жестокости превосходит все в подобном роде, что может произойти в цилиндре.

И так далее до бесконечности, пока ближе к непредставимому концу, коль скоро у нас принято такое понятие, вялые, с перебоями, поиски не будет вести последний оставшийся. На первый взгляд ничто не отличает его от других тел, застывших сидя или стоя в безвозвратном забытьи. Прилечь, вытянуться во весь рост здесь, в цилиндре, есть нечто неслыханное, и в этой утешительной для побежденных позе им здесь навсегда отказано. Лишение, которое частично объясняется недостатком места на полу, на каждое тело от силы один квадратный метр, каковое может быть дополнено только за счет пространства внутри ниш и туннелей. Так или иначе, зажатость этих иссохших тел, вынужденных беспрестанно задевать друг друга и одержимых отвращением к контактам, никогда не доходит до своего естественного предела. Но упорное продолжение двойной вибрации наводит на мысль, что в этом старом месте не все еще пока устроено наилучшим образом[9]. И вот в самом деле медленно выпрямляется последний, если это мужчина, и через какое-то время вновь открывает выжженные глаза. У подножия лестниц, беспорядочно прислоненных к стенам, не ждет больше ни один верхолаз. В темных отблесках потолка по-прежнему хранит свою тайну зенит. Вокруг старика-побежденного из третьей зоны лежат, прижавшись к земле скрюченными торсами, только такие же оцепеневшие, как он сам. Малыш, еще обнимающий седую молодую женщину, уже неотличим от ее колен. Рыжая голова понурилась уже до последнего предела, так что спереди виден затылок. И вот он — если это мужчина — вновь открывает глаза и через какое-то время прокладывает себе дорогу до этой первой побежденной, которую так часто принимали за точку отсчета. Став на колени, он отводит в сторону тяжелую массу волос и приподнимает голову, не оказывающую сопротивления. На изможденном лице, таким образом, становятся видны глаза, которые без труда открываются с помощью больших пальцев. В эти спокойные пустыни он погружает свои[10] на какое-то время, пока и первые, и последние не закрываются, и голова, которую он отпустил, не возвращается на прежнее место. Сам он в свою очередь спустя время, которое невозможно выразить в точных цифрах, находит наконец свое место и опускается на него, вслед за чем наступает темнота и в то же время температура устанавливается около нуля. В тот же момент затихает вышеупомянутое стрекотание, что создает внезапную тишину, которая громче всех этих слабых дуновений вместе взятых. Вот в общих чертах последнее состояние цилиндра и этого маленького народца искателей, первый из которых — если это был мужчина — когда-то в непредставимом прошлом наконец впервые понурил голову, коль скоро, конечно, у нас принято такое понятие.