Ричи Достян - Два человека Страница 5

Катька так жрала листья, что Валька не успевал лазать за ними на дерево. Ну, а если дать ей еще и желудей, то с ней делалось что-то странное. Она, наверно, начинала воображать, что очень красива, — кривлялась, бежала боком, подрыгивала задними ногами, хотела забодать дерево. Семен Сергеевич сказал, что от желудей животные хмелеют.

Ничего этого Валька даже и не собирался говорить Варваре Ивановне, но она сама что-то заподозрила, вдруг, как будто совершенно между прочим, спросила:

— Ты что это за слова из лесу носишь?

Валька страшно разозлился, но не стал грубить.

— Я их выдумываю сам! — И для большей убедительности добавил: — Потому у меня так часто голова болит.

— И верно, — вздохнула старуха. — Оттого и болит, родимай. Поменьше бы выдумывал.

Через несколько дней, когда Валька, напившись чаю, в самом лучшем настроении выходил из-за стола со словами: «Наполеон дурак, бросил свою армию, сел в карету и уехал», — старуха подскочила на месте и стала мелко и часто креститься.

— Что с вами, Варвара Ивановна? — попробовал Валька успокоить бабушку. — Да что вы! Он просто думал, что горят мосты…

— Замолчи!.. И все ты врешь, окаянный!

У Вальки сразу испортилось настроение. Он решил посоветоваться с Семеном Сергеевичем, что делать с бабушкой.

А бабка стала «темна, как мать сыра земля». Она сама про себя так говорила, когда пугалась чего-нибудь. Она накинула черный платок на голову и, хлопнув дверью, вышла. Валька подумал: «Пошла жаловаться Ксюше. И пускай жалуется: Ксюша не дура, не поверит, что я все вру. Вру совсем немного, и то только ей, Варваре Ивановне, потому что сама заставляет».

Перед вечером, таясь за деревьями, старуха искала по лесу внука.

Нашла не скоро, а как увидела — подивилась: по просеке шел высоченный старик с бородой. Переодень его — чистый дьякон; рядом с ним степенно вышагивал окаянный ее внук, позади трусила Катька.

Старик говорил. Валька слушал, задрав голову; иногда сам тоже что-то говорил.

Старуха постояла, подумала и не стала окликать внука.

А вечером за чаем начала:

— С кем это ты время провожаешь?.. Или мы татарииы и сказать нам нельзя?!

Валька смело посмотрел на бабушку. «Никогда, — решил он, — ничего не скажу про Семена Сергеевича; не узнают они, что он дачник».

Валька сощурился и тут же придумал ответ:

— Командированный.

— Ври поболе, — тоже сощурясь, буркнула бабка.

— Я не виноват, если вы не верите. Его послали сюда обозревать окрестности — понятно?

— Понятно, родимай, понятно, — плаксивым голосом отозвалась бабка, а у самой глаза стали такие, как у Пелагеи, когда она сует руку под матрац и не сразу находит там свою сумочку.

Как ни странно, после этого случая старуха оставила внука в покое: «Какой есть — такой пусть и есть, славь те богу, не воруе»,

Валька понял это по-своему: он решил, что отстоял право иметь своих знакомых, и гордился этим. Еще бы! Такой серьезный человек каждый день приходит, и не просто так, а чтобы повидаться с ним, с Валькой! Руку ему подает, как равному, а главное — говорит с ним о таких вещах, которые не то что Варваре Ивановне, во всем поселке никому и не снились!

Встречались они на поляне у поваленной березы.

Чем дальше, тем напряженнее поджидал Валька Семена Сергеевича, а увидев, мчался навстречу, предвкушая радость рукопожатия.

В один из дней Семен Сергеевич не пришел. Встревоженный Валька ругал себя, что до сих пор не узнал, где живет учитель. А вдруг человек заболел, и лежит один, и даже некому пойти в аптеку за лекарством? Вечером Валька расспросил соседей. Никто не знал такого человека. Ксюша сказала, что он, скорее всего, живет около станции. «Городские всегда поближе к копоти поселяются, — иронически пояснила она, — чтобы по два раза на дню в город ездить».

На третий день Семен Сергеевич появился в обычное свое время. Валька еще издали закричал:

— Вы уже совсем поправились? Что с вами было?

— Ровным счетом ничего, — удивился Семен Сергеевич. — Почему ты решил, что я хвораю?

— Потому что вы не пришли вчера и позавчера…

— Ааа, да-да-да… верно, не пришел. А собственно, почему я должен был прийти?

Валька низко опустил голову.

— Видишь ли, — продолжал Семен Сергеевич, ничего не замечая, — у моей хозяйки есть два мальчика. Один малыш. Другой примерно твоих лет. Да. И, надо тебе сказать, растут они без отца…

Говоря, Семен Сергеевич поминутно останавливался, улыбался, смотрел на Вальку сверху. Валька чувствовал это макушкой и, не поднимая головы, шел рядом. Они подошли к поваленной березе и, по обыкновению, сели на нее в том месте, где была тень.

Семен Сергеевич со всеми подробностями рассказал, как он целых два дня сооружал для мальчиков своей хозяйки качели, хотя ему, Семену Сергеевичу, никогда в жизни плотничать не случалось.

— Вот что значит, дружочек, захотеть! Я захотел доставить радость детям, и видишь, мне это удалось!

Замолчав, Семен Сергеевич победоносно улыбнулся, взглянул на Вальку и отпрянул. Потом снял очки, заглянул ему в лицо и проговорил с укоризной:

— Вот это никуда не годится!.. Нехорошо ревновать! Нехорошо, дружочек!

Он ласково потом улыбнулся и потрепал Вальку по плечу.

— Видишь ли, у меня никогда не было своих детей, и, наверно, потому я так люблю ребятню. А мальчиков в особенности.

Семен Сергеевич развел руками, сказал очень горестно: «Да, люблю!» — и стал смотреть вдаль, на желтеющий кустарник по ту сторону поляны.

Валька отвел взгляд от лица Семена Сергеевича и подумал: «Ну и люби их, пожалуйста, сколько влезет!»

Он встал, пошел к Катьке и прогнал ее в тень, хотя солнце уже садилось, да и коза сама соображала, когда ей жарко, а когда нет. Просто Валька боялся, что Семен Сергеевич снова снимет очки и начнет стыдить его за какую-то ревность.

Не раз еще встречались они с Семеном Сергеевичем, но это уже не доставляло Вальке ни радости, ни огорчения. Даже неприятно было, что Семен Сергеевич продолжает называть его «дружочком». «Пусть он тех мальчиков называет дружочками, а я ему не нужен!»

К осени Валька заметно подрос. Лицо его загорело. Ноги заскорузли, руки в ссадинах — все как полагается деревенскому мальчишке.

Катька ходила теперь за ним без всякой веревки. Куда он, туда и она. Молока давала много. Шея у нее обросла шерстью. И Варвара Ивановна окончательно признала внука. Стряпала теперь к его приходу из лесу. Одежду чинила не абы как, а чтоб вид имела. Но, главное, стала покупать мясо — верный признак того, что в доме есть мужчина. Дети в деревне могут есть что попало, женщины и того хуже, а вот мужику непременно мяса подай!

И все-таки Валька не чувствовал себя в доме бабушки своим. Чего-то недоставало. Он не знал — чего, но внимание к себе замечал и сам тоже старался сделать бабушке приятное.

Однажды из соседнего села к Варваре Ивановне пришла ее подруга — маленькая старая женщина.

Был холодный осенний вечер. Сидели при свете луны. Впервые не раздражало Вальку, что бабушка даже при гостях экономит на электричестве, — очень уж красиво было в комнате… Запотевшие стекла разбухли от света. По ним, мерцая, проползали сверху вниз головастые капли с длинными темными хвостами. Валька следил за каплями сквозь дыры в старой кружевной занавеске. Противная днем, сейчас занавеска эта заполнила середину комнаты тонкими стройными тенями. Они, как водоросли, стояли в лунном свете и плавно колыхались.

Валька прекрасно знал, что тени колышутся от его собственного дыхания, но прикидывался, что не понимает этого, и с настоящим волнением ждал, что вот-вот из вязкой темноты под столом выплывет на свет стайка рыб с прозрачными плавниками.

Старухи сидели по ту сторону лунного света, в теплой дымчатой тени, и тихо разговаривали. Валька обратил внимание, что бабушка необычно растягивает слова, как будто ей спать хочется, часто вздыхает, хмыкает. Тогда он стал прислушиваться.

— Помнишь, — спросила бабушка, — была у меня шаль клетчата?

— И-ии, милая, откуда помнить?.. Это ты такая памятливая, а я того не помню, что вчера носила.

— Хорошая вещь, — строго заметила бабушка, — сама в уме сидит. Такой шали у меня больше не было и не будет! Сорок семь годов прошло, а она вся перед глазами: серенькая, что перо у голубки, а по серому темная жила клетками идет. Бахрому имела в аршин, а была теплая, а легкая… Неуж не помнишь?

— Да что ты, милая, да бог уж с ней!

Бабушка ничего не ответила, наверно, обиделась. Вальке неловко было за нее — ну в самом деле, кому интересно слушать про какую-то шаль? А бабушка начала снова:

— Помню как сейчас, взяла я ее, отряхнула — да на плечи.

Опять про шаль! Валька решил не слушать. Дальше бабушка стала рассказывать долго и скучно, как эту шаль украли.