Александр Сапсай - Семейная реликвия. Месть нерукотворная Страница 5

«Не случайно мне приснился сегодня Хван, — подумала Ольга. — Ох, не случайно, Максим Петрович, собственной персоной ты явился ночью, как дьявол, из небытия. Не случайно. Что-то еще произойдет. На все сто процентов…»

ГЛАВА 2

Званый ужин

(Оренбург. Начало XX века)

— Ольга Петровна! Ольга Петровна! До чего же ты, душенька моя, сегодня хороша, слов нет. Белое тебе всегда к лицу. Очень хорошо. Лучше не придумаешь. И шляпка из Парижа как нельзя кстати. Эх, братец мой, Василий Васильевич, распрощайся со спокойствием, уведут красавицу твою, поверь мне, старому ловеласу. И не посмотрят, учти, на все твои чины, звания и регалии. Вот так-то.

Михаил Васильевич — родной брат Василия Васильевича — сидел, раскрасневшийся, за большим обеденным столом, с шумом отхлебывал чай из тонкой, почти прозрачной чашки кузнецовского фарфора, с видимым удовольствием ел пышную кулебяку с капустой и, внимательно оглядывая содержимое стола, глазами выбирал, за что бы взяться такое еще, чего он сегодня не пробовал. Выбор был достаточно велик, чтобы озадачить даже такого явного чревоугодника, каким был Михаил Васильевич. Несмотря на достаточно раннее утро, прямо на него со стола смотрели огромные куски свежайшего пирога с налимом, расстегаи с вязигой. Вдобавок ко всему этому огромное блюдо с краснющими, здоровенными вареными раками, называемыми в народе пожарниками, было здесь также не лишним.

— Михаил Васильевич, сколько раз тебе говорила, — не забыла вставить свою обычную реплику Ольга Петровна, — ты же не простолюдин какой-то, чтобы так громко хлебать чай. Пей, дорогой, тогда из блюдечка, как купцы любят, если горячо слишком. Или подожди немножко, будь любезен, наберись терпения. Успеешь и поесть, и выпить, и закусить. Не опаздываешь же никуда. И не морочь нам голову своей откровенной, всех нас отвлекающей лестью и дифирамбами, знаем небось тебя. Сказать больше, что ли, нечего?

— Пойми, дорогая Ольга Петровна, и уж поверь моему жизненному опыту — лести никогда не бывает много. И нельзя в ней переборщить, как считают некоторые, особенно из разночинной интеллигенции. Лесть и похвала всем и всегда нравятся и очень, я бы даже сказал, приятны. Но в данном случае я ужасно далек от этого, кажущегося на первый взгляд, человеческого порока, который на самом деле есть не что иное, как достоинство. И раз вы все меня так прекрасно знаете, то знайте и то, что я, может, и напрасно, но истинную правду в глаза людям говорю, так воспитан. А уж тут-то, в семье родного брата, — повысив голос, с выражением заключил он, еще раз оглядев своим острым взглядом накрытый от всей души утренний стол, — сам Бог, как говорится, велел.

После такой тирады он все же не удержался и еще раз достаточно громко хлебнул глоток чайку. А потом протянул через весь стол правую руку с широченной ладонью, с массивной золотой печаткой с замысловатым, в причудливых узорах вензелем в виде буквы «А» на мизинце, за давно привлекшим его внимание хрустальным штофчиком, наполненным прозрачной на просвет и игравшей на солнце малиновой настойкой. Налив себе до краев хрустальную граненую рюмку, он почмокал и с нескрываемым удовольствием залпом выпил до дна ее содержимое, закусив при этом пышным куском пирога с вязигой. Потом не забыл откушать по смачному куску не меньше прежнего серьезно заинтересовавших его, будто дышащих, с пылу с жару пирогов с сагой и белугой с рисом. Опробовал в обязательном порядке и сладкого, включая ноздреватые пироги с маком, с малиновым вареньем и яблочным джемом. А выпив с превеликим удовольствием и даже крякнув вторую рюмашку, запустил себе в рот несколько маленьких горячих пирожков с луком и яйцом, с рисом и яйцом, с мясом. Третий лафитничек с малиновой крепчайшей настойкой Михаил Васильевич, заметно взбодрившийся и порозовевший, не закусывал уже ничем, только спустя несколько минут запил глотком уже остывшего к тому моменту чая с мятой и зверобоем.

— Не много ли с утра будет, а, Михаил Васильевич? — с доброй нескрываемой улыбкой, обнажившей ее ровные жемчужные зубы, спросила Ольга Петровна.

— Ты же знаешь, дорогая моя, что Михаил Васильевич свою меру знает. А тем более утреннюю, — парировал тот, продолжая последовательно уничтожать все стоявшее на столе.

Он очень любил зайти позавтракать к брату, да и вообще обожал бывать в его хлебосольном, гостеприимном, известном на весь Оренбург гастрономическими изысками и находками хозяйки доме.

— Хотел, конечно, извини, дорогая, попробовать еще и черничной, но, думаю, на сегодня и малиновой с меня хватит. Отменная, кстати, «малиновка», нужно сказать, в этот раз удалась. И самое главное — крепость при настаивании не потерялась, как в прошлый. Компот тогда у тебя вышел, а не напиток, Ольга Петровна, помнишь? А сегодня — выше всех похвал, просто прелесть. Можно сказать, и душу, и тело греет. Чудо, скажу вам, а не напиток. Как вам, дорогая моя, только удается это за всеми делами-то?

С этими словами Михаил Васильевич, оперевшись обеими руками о край покрытого белоснежной скатертью стола, довольно неспешно и тяжело встал. Затем немного театрально достал свой любимый швейцарский золотой брегет «Павел Буре» с толстой плетеной цепочкой из кармана рыжего цвета жилетки, выделявшейся на черном фоне его выходного костюма и, открыв с музыкой крышечку, взглянул на стрелки. Было всего-то ничего: 12 часов пополудни. Потом он так же невозмутимо-довольно прошелся вокруг стола с явным желанием то ли выпить еще лафитничек, то ли откушать еще пирога, но воздержался. Похлопал себя громко обеими руками по слегка вываливающемуся за пределы пояса животику.

— Нет, хватит. Отставить! — сам себе, как вояка, скомандовал вслух он, отходя от стола, как от греха, подальше.

Взгляд его на этот раз остановился на висевшем здесь же, в большой гостиной, внушительного размера фотографическом портрете брата в золоченой рамке. Его сделал ему в подарок известный оренбургский фотомастер, державший в городе с десяток дорогих и одновременно несколько достаточно дешевых (для простого фабричного люда) фото- и художественных салонов, немец по происхождению Адольф Мариенгоф, представлявший в губернии в качестве ученика и продолжателя дел, пожалуй, самого известного в России фотохудожника Карла Буллу, имевшего официальный титул поставщика двора Его Императорского Величества. Признанный мастер съемки, он работал в лучших салонах Санкт-Петербурга и Москвы и снимал, конечно, по согласованию с министерством императорского двора, официальные мероприятия с участием самого государя императора. Поэтому наряду с известными «водочниками», хлебопеками, ювелирами, изготовителями шоколада, полиграфистами, производителями часов и мебели его творчество также не раз отмечалось золотыми и серебряными наградами на всевозможных всероссийских и губернских выставках и конкурсах, в том числе проводимых Его Императорским Величеством. Однако мировую славу ему и его семье принесли вовсе не фотографии царя и его свиты. Самую большую известность и популярность получили сделанные Буллой высокохудожественные снимки Федора Шаляпина и Льва Толстого. Оренбургский ученик, не раз помогавший прославленному мастеру портрета, преуспел не меньше своего учителя и в свои еще молодые годы уже пользовался широкой известностью не только в Оренбуржье, но и в столице. Стоили такого рода фотопроизведения достаточно дорого. Поэтому, подражая учителю, Мариенгоф из гордости не дарил их даже самому генерал-губернатору. Выполнить по заявке мог, конечно, но дарил только особо интересным для себя людям.

«А вот брату Василию, на тебе, пожаловал, да еще с дарственной надписью с обратной стороны», — подумал Михаил Васильевич.

«Надо бы узнать, — решил он, — что хотел за это от брата хитрый Адольф? Может, и мне, на память потомкам, сделать такой же? А то живу на свете, как одуванчик. Зато брат мой — настоящий молодец. Имя нашей семьи не только не посрамил, но высоко поднял, да и себя не забыл. Стал начальником канцелярии генерал-губернатора Оренбурга, действительным статским советником. Мало ли земляков учились с ним вместе на юридическом в Питере? А такой вот удачливый оказался он один. И не только в делах, должностях и званиях преуспел — в семейной жизни мало, что ли, достиг? Женился молодец даже наперекор родителям на такой красавице. Так она, можно сказать, назло им, оказалась не только умной женщиной, заботливой матерью, но и прекрасной умелой хозяйкой, приветливой, гостеприимной, радушной. Каждое утро пироги не сами по себе на столе появляются? Их же приготовить и испечь надо. А она-то сама это делает. Да и подать как следует, — дальше размышлял Михаил Васильевич, — все умеет».

От этой ласкающей его сердце мысли он в конце концов все же не, выдержал, вновь протянул руку к столу и взял огромный, блестевший масляной корочкой кусок пирога с белугой и прямо стоя стал с величайшим видимым удовольствием жевать его, рукой иногда поддерживая и подхватывая снизу отваливающиеся кусочки и крошки.