Олег Суворов - Красотки кабаре Страница 5

Деятельную натуру Фихтера привлекло и то, что антропософия стремилась стать точной наукой и преодолеть бездуховность «массового человека», порожденного нынешним столетием. Она утверждала, что каждый человек – это микрокосм, состоящий из физического тела, то есть материи, тела эфирного и тела астрального, то есть энергии. С помощью системы специальных упражнений необходимо пробудить в человеке скрытые духовные силы, благодаря которым внутри его физического тела сформируется тело духовно-астральное. Сторонники антропософии всерьез утверждали, что «развитой оккультист» способен посылать свое астральное тело в любую точку пространства и времени, как это делал их новый мессия – Джидцу Кришнамурти. Этот молодой индус, склонный к непроизвольному впадению в экстаз, уверял, что понимание истины избавляет от страха смерти, уступая место свободной деятельности, идущей из глубины подлинного «Я».

Конечной целью всех обрядов и инициации антропософии было достижение Сверхсознания, однако так далеко лейтенант Фихтер заходить уже не рискнул. Устав возиться со своим «астрально-духовным телом», он с головой погрузился в ухаживание за злополучной Жужей Форкаи. Стать любовником известной примадонны – значило прославиться на всю Вену, а лейтенант был достаточно тщеславен. Фихтер пытался соперничать с князем Штритроттером за сердце очаровательной Жужи, и хотя и не смог помешать развитию их бурного романа, зато нарвался на славную дуэль.

Надменность Штритроттера отнюдь не подкреплялась отвагой, поэтому, когда не замечать вызывающих действий лейтенанта, оказывавшего открытые знаки внимания его возлюбленной, стало уже невозможно, он прибег к помощи своего младшего брата Карла – студента из породы «буршей». О, эта дикая германская «порода», являвшаяся вопиющим анахронизмом, заслуживает особого упоминания.

В далекие средние века университетам, чтобы они могли привлекать молодежь в свой стены, предоставлялись особые сословные права. Так, средневековые студенты не подлежали обычному суду, носили особую одежду и обладали правом безнаказанного участия в дуэлях. В начале двадцатого века за эти устаревшие права особенно рьяно цеплялись только австрийские и немецкие студенты, считавшие своим главным делом не учебу, а следование «кодексу чести». Усвоить этот кодекс было совсем не сложно, поскольку за сотни лет он совсем не изменился: накачавшись пивом, студенты по ночам отправлялись на улицы, чтобы орать свои песни, дразнить полицию и не давать спать обывателям.

Тот, кто оскорблял студента, был обязан с саблей в руках дать ему «удовлетворение», причем достойным дуэли считался лишь человек с высшим образованием или офицер. Дуэли заканчивались не убийством, а активным уродованием внешности в виде порезанных щек и лбов, переломанных носов или выбитых глаз.

Карл Штритроттер, младший брат князя Штритроттера, грубый и бесцеремонный малый, отчаянно гордившийся своей «германской мужественностью» и выбитым глазом, однажды встретил Фихтера в одной из венских кондитерских и намеренно толкнул его так, что все содержимое кофейной чашки выплеснулось на белоснежные брюки лейтенанта.

Дуэль проходила на правом берегу Дуная, в знаменитом Венском лесу, в присутствии четырех секундантов – по двое с каждой стороны. Штритроттер так активно нападал на лейтенанта, что тому с большим трудом удавалось сохранить неприкосновенность своего лица от огромной сабли студента. Во время одной из атак он сумел прижать Фихтера к большому, раскидистому дубу. Выкрикивая грубые ругательства и опьяненный своим явным преимуществом, студент полез на рожон. В пылу схватки все произошло очень быстро – лейтенант пригнулся, сабля Штритротгера вспорола кору дерева над его головой, зато его собственная сабля случайно оказалась зажатой между двух тел – стволом дуба и объемистым брюхом студента. Последнее оказалось менее твердым, чем его лоб, в результате чего Штритроттер остановился и зашатался. К нему бросились секунданты, но студент прохрипел, что дуэль еще не окончена, и, зажимая рану рукой, попытался снова напасть на лейтенанта, чья окровавленная сабля в тот момент валялась под дубом. И тогда безоружный, но разъяренный Фихтер сделал то, что не укладывалось ни в какие дуэльные рамки, – подняв с земли засохший сук, он мощным ударом переломил его об упрямую голову Штритроттера, поставив окончательную точку в этом затянувшемся поединке.

На обратном пути, во время тряски в экипаже, из распоротого живота студента полезли внутренности, однако, когда его привезли в больницу, он был еще жив. Почти неделю Карл Штритроттер провел в бреду и даже ухитрился пережить своего старшего брата, умерев от заражения крови через три дня после знаменитого убийства в «Иоганн Штраус-театре».

Теперь, когда семейство Штритроттеров, имевшее определенное влияние при императорском дворе, лишилось сразу двоих наследников, над карьерой лейтенанта Фихтера нависла серьезная угроза. Более того, в одной из бульварных газетенок появилась скандальная заметка о том, что Жужа Форкаи якобы действовала не под влиянием ревности, а по наущению коварного Фихтера, решившего злодейски расправиться сразу с обоими Штритроттерами!

В результате всех этих событий лейтенант стал известной личностью, хотя подобного рода известность, грозившая переводом в какой-нибудь захолустный гарнизон где-нибудь в Галиции, его не слишком радовала. Поэтому сегодня, незадолго до того, как отправиться в театр, чтобы посмотреть на новую актрису, которой предстояло заменить арестованную примадонну, Фихтер решил навестить своего дядю.

Первое, что он увидел, войдя в подъезд его дома по улице Флорианц, было растерянное лицо швейцара.

– В чем дело, Фердль? – поинтересовался лейтенант, снимая перчатки и фуражку. – Дядя дома?

– Да, но…

– Что – но? Занят?

Морщинистое лицо швейцара, обрамленное густой седой бородой, выразило столь явную душевную муку, что Фихтер на секунду замешкался.

– Да в чем, черт подери, дело?

– Боюсь, что он не сможет вас принять…

– Но у меня важное дело!

Швейцар продолжал пребывать в растерянности, и тогда лейтенант, состроив зверское лицо, громко скомандовал:

– Кругом марш! Иди вперед и доложи обо мне дяде!

На этот раз Фердль повиновался, однако пошел не направо, в парадную гостиную, а стал подниматься по широкой лестнице наверх, где находились кабинет и спальня. Лейтенант продолжал глядеть ему в спину и, когда поднявшийся швейцар нерешительно оглянулся, поторопил его нетерпеливым жестом: «Иди, докладывай!»

Швейцар скрылся из виду, а Фихтер стал нетерпеливо прохаживаться по гостиной, бодро насвистывая популярную арию из «Цыгана-премьера». У него свои заботы, а потому задумываться о странном поведении дяди, который в пять часов дня еще (или уже?) расположился в спальне, было недосуг. Однако Фердль не появлялся подозрительно долго, так что Фихтеру успело надоесть ожидание.

– Ну что, наконец? – закричал он, увидев унылую фигуру швейцара.

– Господин полковник нездоров, поэтому он не сможет уделить господину лейтенанту слишком много времени…

– А что с ним?

Швейцар так долго искал ответа, что Фихтер, устав ждать, быстро взбежал по ступеням и, отстранив Фердля, без стука вошел в кабинет.

Полковник Фердинанд Фихтер, как, впрочем, и подавляющее большинство полковников австрийской армии, носил те же усы и бакенбарды, что и император Франц Иосиф, – иметь бритый подбородок считалось признаком недопустимого вольнодумства. Такого рода «старые служаки» были похожи друг на друга, как овцы в стаде, и все их отличия имели не качественный, а лишь количественный характер – вроде числа орденов на мундире или степени дородности. Впрочем, лейтенант уважал своего дядю – тот хотя и являлся тугодумом, зато не был идиотом. По здравом размышлении он всегда мог дать толковый, а порой и весьма неожиданный совет.

В данный момент он принял племянника в халате и домашних туфлях, сидя в глубоком кресле и нарочито медленно раскуривая трубку.

– Здравствуй, Стефан, – первым произнес он и тут же закашлялся. – С чем пожаловал?

Не растерянность швейцара, а именно этот кашель, который бы должен был свидетельствовать о скверном состоянии полковника, и вызвал первое подозрение Фихтера. Музыкальное ухо лейтенанта, на лету схватывавшее любую модную арию, мгновенно уловило натужную демонстративность этого покашливания.

– Я не вовремя? – вежливо осведомился он, присаживаясь на стул напротив дяди. – Ты болен?

– Да, я неважно себя чувствую, и ты поднял меня с постели…

Полковник Фихтер выглядел здоровее, чем когда-либо, и это второе несоответствие еще более усилило подозрительность Стефана. Что, черт подери, означает эта мнимая болезнь? Он удивился еще сильнее, когда выяснилось, что дяде ничего не известно о его проблемах. Начальник армейской контрразведки – и не знает о самом громком скандале Вены?