Хэнк Муди - Бог ненавидит нас всех Страница 5

Глаз моргает два-три раза, затем на глазок опускается задвижка. Я слышу, как один за другим щелкают пять замков, потом дверь открывается. За нею оказывается еще одна дверь.

— Не пустой? — спрашивает дверь, и только теперь я понимаю, что за этот элемент интерьера я принял на редкость здоровенного негра в темно-синем спортивном костюме.

— Наличные у меня с собой, если вы это имеете в виду, — уточняю я, чувствуя при этом, как потеют у меня ладони.

— Это хорошо.

Вдруг могучие лапищи темнокожего привратника начинают ощупывать меня с ног до головы. Обыскивает он меня даже не как полицейский, а как врач — спокойно и совершенно бесстрастно, но я все же непроизвольно дергаюсь.

— Слушай, еще немного, и тебе придется купить мне что-нибудь выпить. Хочешь полапать — изволь раскошелиться, — говорю я.

Человек-дверь молча вталкивает меня в помещение размером с хорошую школьную столовую. Это ощущение усиливается лампами дневного света и обстановкой — складными столами с намертво привинченными к ним скамейками. Вот только в этой альтернативной вселенной школьная столовая оказывается занята сплошь пуэрториканками среднего возраста.

Разрушает иллюзию висящий в комнате аромат, никак не ассоциирующийся с запахами школьной столовой. Благоухающие кипы марихуаны, наваленные прямо на столы, чем-то напоминают мне свежескошенный луг с еще зелеными скирдами невысохшей травы. Женщины отрывают от стогов пригоршни листьев и кладут эти порции размером примерно с хот-дог на весы. Затем недолго колдуют над порциями, то добавляя, то отщипывая щепоть-другую, и сноровисто раскладывают «хот-доги» по маленьким пакетикам с герметичной застежкой. Таких мешочков я ни в одном супермаркете не видел. Толстый косоглазый мужчина — этакий Бизарро [5], дослужившийся до заместителя директора школы, — вразвалочку прохаживается между столами, присматривая за тем, чтобы его подопечные ничего не стырили. Время от времени он пополняет запас сырья на столах, высыпая нужное количество травы из здоровенного, куда как более знакомого мне по размеру мешка для строительного мусора. В дальнем конце комнаты я замечаю груду из как минимум дюжины таких мешков.

Помимо всего перечисленного, в помещении я вижу лишь еще один предмет мебели — старый потертый письменный стол в противоположном от меня углу. За столом сидит очень худой человек в майке и с незажженной сигаретой, свисающей изо рта. Единственное украшение, которое я замечаю на столе, — это чистая, похоже, абсолютно новая пепельница, за которой возвышается кнопочный телефон. Звонит он беспрерывно. Стоит человеку в майке положить трубку, как вновь раздается сигнал. Вскоре я узнал, что по вполне очевидным и понятным причинам в «фасовочном цеху» курение строжайше запрещено. Мне же оставалось лишь пожалеть этого Сизифа, чья нескончаемая работа выступает непреодолимым барьером к утолению жестокой никотиновой зависимости. Судя по всему, парню в майке полагалось лишь повторять диктовавшиеся ему по телефону адреса и старательно переписывать их на стикеры, которыми обклеивалась огромная схема метро, висящая на стене.

— Эй, малец, очнись, чего встал. Первосвященник ждет, — говорит мне человек-дверь.

Он, как я успеваю заметить, не склонен терять лишнее время на слова или жесты. Его шкафообразность сама по себе снимает все вопросы: мне просто не остается иного выбора, и я направляюсь к двери в другом конце комнаты.

Я захожу в небольшой кабинет, освещенный одной-единственной парафиновой лампой, окрашивающей пространство вокруг себя в багровые тона. Вот уж логово так логово, успеваю подумать я и слышу, как за моей спиной плотно закрывается дверь. Постепенно мои глаза привыкают к полумраку, и мне удается разглядеть, что стены и потолок в помещении обтянуты тканью — чем-то вроде батика. Это дело пользовалось большой популярностью у нас в общаге, в основном среди тех ребят, что закончили перед колледжем хорошую подготовительную школу, а также среди фанатов группы «Грейтфул Дэд». Единственный человек, вырисовывающийся в этом сумраке, — белый мужчина лет пятидесяти с небольшим, который выглядел бы неуместно где угодно, за исключением, пожалуй, концерта тех самых «Грейтфул Дэд». От нижней губы у него спускается узкая короткая бородка, его волосы заплетены в дреды, не то крашеные, не то от природы обладающие весьма странным рыжеватым оттенком. Свисают эти патлы у него ни много ни мало до середины спины. Одет он как какой-нибудь южноамериканский фермер, но все остальное в его облике предполагает поистине царское величие. Так, например, сидит он в роскошном мягком бархатном кресле, которое в этой обстановке немудрено принять за трон. Все его движения замедленны и едва уловимы. Так, например, он чуть заметно склоняет голову и взглядом указывает мне на подушки, раскиданные по всему полу. Я рискую истолковать это как предложение сесть, что, собственно говоря, и делаю.

Человек на троне — ну да, Первосвященник, не иначе, — смотрит на меня так, словно я могу в любой момент раствориться в воздухе.

— Ну, значит, — наконец произносит он, — ты и есть тот самый парень.

Я киваю.

— И ты, значит, готов.

По его интонации непонятно, вопрос это или же утверждение. По крайней мере, ответы мои ему явно не нужны. Судя по всему, он просто решил подтвердить вслух то, что и так ему давно известно.

— Наверное, да, — говорю я и достаю из кармана деньги. — Марвин, вообще-то, не посвящал меня в детали.

— Марвин.

— Марвин Киршенбаум. — Одна из купюр падает на пол, и я аккуратно поднимаю ее. — Он просил купить для него четверть.

— Четверть.

— Четверть унции?

— Значит, это не по поводу работы.

— Марвин ничего не говорил мне по поводу работы, — отвечаю, втайне надеясь, что голос не выдаст моего состояния.

Волна страха, накатывающаяся на меня изнутри, уже граничила к тому времени с истерикой. Еще немного, и я был бы готов наложить в штаны. Инстинкт и здравый смысл хором твердят мне, что пора делать ноги из этой лавочки, но язык и губы не слушаются мудрого совета и почти помимо моей воли выговаривают:

— Не могли бы вы чуть подробнее рассказать мне об этом?

— Значит, ты все-таки пришел насчет работы.

Взгляд Первосвященника устремлен на шкатулку, стоящую перед ним на столе, но я убежден, что обращается он все же ко мне, а не к своему деревянному ящику.

Сделав глубокий вдох, я опасливо произношу:

— Едва ли я обладаю достаточной информацией для того, чтобы ответить на этот вопрос.

Первосвященник кивает — моя судьба, судя по всему, уже решена — и открывает шкатулку. Она доверху набита марихуаной. Зачерпнув собственного продукта, он высыпает измельченную щепоть в чашу здоровенного — фута три в высоту, не меньше, — кальяна, который я до сих пор как-то умудрился не приметить.

— Я так понял, — говорит он, чиркая длиннющей, почти футовой спичкой о подобающих размеров коробок, — что ты пришел сюда заменить Карлоса. Что ж, валяй: объясни мне, почему я должен взять на работу именно тебя.

Он подносит зажженный конец спички к чаше и делает сильный вдох, как при затяжке. Пламя перебрасывается на растертую в пыль марихуану. Вода у дна кальяна начинает бурлить, и прозрачный стеклянный сосуд делается матовым из-за наполнившего его дыма. Вся процедура занимает, наверное, секунд двадцать.

Я тоже делаю глубокий вдох. Давай, приятель, соберись, подбадриваю я себя.

— Мне двадцать лет, — начинаю я. — В этом возрасте, как говорят, человек пытается понять, кто он и чего хочет добиться в жизни. Вот я и пытаюсь. Иду по жизни по велению сердца. Занимаюсь лишь тем, что мне интересно, утоляю, так сказать, «жажду странствий». Следуя заповедям этой нехитрой, но мудрой философии, я обратил было свой взор на индустрию общественного питания. Впрочем, очень скоро выяснилось, что это не совсем та сфера деятельности, которая могла бы по-настоящему увлечь меня. Я стал это понимать еще до некоторых инцидентов — точнее сказать, одного инцидента, ставшего следствием обычного юношеского избытка чувств. Так вот, этот инцидент нанес серьезный, если не сказать непоправимый, ущерб моим перспективам в данном секторе экономики. Другим предметом моего постоянного интереса является противоположный пол — девчонки, то есть женщины, дамы. Не могу не похвастаться — и уверяю вас, это похвальба будет вполне обоснованной, — что на этом поприще я достиг несколько больших успехов, чем в сфере общественного питания. В общем, в постели я не промах — по крайней мере так говорят. Нет, я серьезно — если хотите, могу и рекомендации предоставить. Ну, кроме как от моей последней подружки. Тут дело такое получилось: сам не знаю почему, она меня ножом полоснула, да и к тому времени успела на редкость задолбать бесконечными скандалами. В общем, проблемы с этой девчонкой, да и моя нынешняя работа — сейчас я леплю фигурные тортики из мороженого, в форме всяких рыбок и прочей морской живности, — все это способствует тому, что мои контакты с девушками становятся менее частыми и не столь результативными, как раньше. Что, в свою очередь, служит развитию преждевременного для столь юного возраста излишне циничного отношения к жизни.