Амос Оз - Пути ветра Страница 5

— Я не нарочно, — взмолился Гидеон — он выскользнул из рук.

Шимшон Шейнбойм наклонился, подобрал на земле камешек, выпрямился и с неистовством швырнул его в спину сына, висевшего между небом и землей:

— Пиноккио! Тряпка! Жалкий трус!

И тут утих ветер с моря.

Нестерпимый зной вновь навалился всей своей тяжестью и на людей, и на неодушевленные предметы. Рыжеволосый веснушчатый парашютист пробормотал как бы про себя:

— Он боится прыгнуть, дурак, он убьется, если будет стоять там.

А одна девушка, худая и некрасивая, услышав эти слова, прорвала кольцо людей, воздела руки к. небу:

— Прыгай ко мне, Гиди, с тобой ничего не случится.

— Интересно, — заметил ветеран — кибуцник в спецовке, — интересно бы знать, хватило ли кому-нибудь ума позвонить в Электрическую компанию и позаботиться о том, чтобы отключили ток.

Он повернулся и направился к кибуцным домам, что на плоской вершине холма. В его быстрых, порывистых шагах чувствовалась злость; но вдруг длинная автоматная очередь, раздавшаяся совсем близко, ошеломила его. На мгновенье привиделось ветерану, что, вот, стреляют ему в спину. он тут же понял он, что происходит: командир подразделения, светловолосый красавец, герой солдатских легенд, пытался автоматной очередью перебить электрический кабель.

Напрасно.

Тем временем пригнали с кибуцного хоздвора потрепанный пикап, выгрузили из кузова несколько лестниц, а также старенького доктора, и наконец, сняли носилки.

В эту минуту всем показалось, что Гидеон принял внезапное решение. Мощным толчком он отделился от кабеля, испускавшего голубоватые искорки, кувырнулся в воздухе и повис на единственной стропе в полуметре от провода. Голова его — внизу, а сожженные подошвы ботинок дергаются в воздухе совсем близко от нижнего кабеля.

Трудно сказать со всей определенностью, но казалось, что пока еще он серьезно не пострадал. Вися вверх ногами, он безвольно болтался в пространстве, словно забитый козленок на крюке мясника.

Какое-то истерическое веселье вдруг охватило кибуцную детвору, наблюдавшую за Гидеоном. Они заливались лающим смехом. Заки хлопал себя по плечам, по коленям, трясся в конвульсиях, задыхался, прыгал на месте, вопил, словно маленькая, злая обезьянка.

Что побудило Гидеона вдруг вытянуть шею и присоединиться к детскому смеху? Может, из-за странной позы ум его помутился: кровь ударила в голову, язык вывалился наружу, повис растрепанный чуб, и только ноги с силой лупили небо.

8

Еще одна эскадрилья реактивных самолетов расколола небосвод. Солнечные лучи ослепительно отражались дюжиной стальных птиц, изваянных с суровой красотой. Их строй был подобен острию копья. Рев сотрясал землю. Унеслись они на запад, и пала глубокая тишина.

Пока же старенький доктор уселся на носилки, закурил сигарету, устремил пустой взгляд на людей, на солдат, на шастающих детей, говоря про себя: «Что будет — то будет, а чему быть — того не миновать. Ну и жара сегодня».

Время от времени разражался Гидеон неосмысленным смехом. Его болтающиеся ноги описывали неуклюжие круги в пространстве, мутном от пыли. Кровь, отхлынув от затекших органов, прилила к голове. Глаза начали выкатываться из орбит. Мир объяла тьма. Пылающий пурпур сменился пляской фиолетовых пятен. Он высунул язык. Дети восприняли это как поощрение к шуткам.

— Перевернутый Пиноккио, — восторженно вопил Заки, — может, хватит глядеть на нас кривым глазом? Может, ради нас пройдешься на руках?

Шейнбойм поднял руку, чтобы шлепнуть наглеца, но попал в воздух, потому что малец шмыгнул в сторону. Старик кивнул белокурому командиру, и двое перешептывались две-три минуты. В данный момент юноше не угрожает опасность, поскольку у него нет никакого контакта с электричеством. Но нужно его немедленно вызволить, ибо эта комедия не может длиться вечно. Лестница тут не поможет: слишком высоко. Может, стоит попытаться вновь снабдить его кинжалом, убедить его перерезать последнюю стропу и прыгнуть на полотнище брезента. Ведь такой прыжок — обычное упражнение в тренировке парашютистов. А главное — действовать быстро, потому что ситуация унизительная. Да и дети вокруг. Низкорослый офицер тут же снял гимнастерку, завернул в нее кинжал. Гидеон простер руки, пытаясь поймать сверток. Но гимнастерка и завернутый в нее кинжал, пролетев рядом с полусогнутыми его руками, шлепнулись на землю. Дети захихикали. Лишь после трех неудачных попыток удалось Гидеону схватить гимнастерку и извлечь кинжал. Он держал его негнущимися пальцами, потемневшими от прилива крови, весь простершись вниз, к праху земному. Вдруг юноша приложил лезвие к пылающей щеке. Сталь отдавала свою прохладу. Сладок был этот миг. Он открыл глаза и увидел перевернутый мир. Все казалось ему забавным: пикап, поле, люди, отец, армия, детвора и даже кинжал, зажатый в руке. Он скорчил рожицу стайке детей, от всей души рассмеялся, помахал им кинжалом. Хотел им что-то сказать. Если бы только смогли они увидеть самих себя его глазами — перевернутыми, снующими, как перепуганные муравьи, — наверняка посмеялись бы вместе с ним. Но смех обернулся тяжелым кашлем, глаза его налились, словно Гидеон задыхался от удушья.

9

Зрелище Гидеона, висящего вверх ногами, возбудило в Заки дьявольское веселье.

— Плачет! — воскликнул негодник, — Гидеон плачет. И слезы кап-кап. Пиноккио — герой, а слезы льет рекой. Все видим.

И на этот раз кулак Шимона Шейнбойма понапрасну с силой рассек пустое пространство.

— Заки! — удалось крикнуть Гидеону сдавленным, хриплым голосом, — Заки, я прибью тебя, удушу, выродок!

Он засмеялся вдруг и умолк.

Итак, все бесполезно. Сам он не перережет последнюю стропу, да и доктор опасается, что если Гидеон останется в этом положении еще какое-то время, то может потерять сознание. Надо поискать иное решение. Ведь нельзя же допустить, чтобы все это длилось целый день.

Кибуцный грузовик тяжело пересек вспаханное поле и стал на месте, обозначенном Шимшоном Шейнбоймом. В кузове установили две лестницы, наспех скрепленное друг с другом, чтобы достичь нужной высоты. Десяток сильных рук обхватил лестницы со всех сторон.

Белокурый командир парашютистов, тот, про которого ходили легенды, стал взбираться по ступенькам. Но едва достиг он места соединения, послышался угрожающий треск, дерево прогнулось под тяжестью тела. Офицер, человек плотный, скорее, грузный, заколебался. Он решил вернуться и укрепить соединение. Спустившись и оттерев пот со лба, он произнес: «Секунду, обдумаем.» Но тут в мгновение ока, прежде, чем успели остановить его, Заки взлетел по лестнице, миновал соединение, перескочив, отчаянной обезьянкой на ступеньки верхней лестницы, и даже кинжал у него в руке, а уж как попал он к нему — неизвестно. Он вступил в единоборство с натянутой стропой. Наблюдавшие затаили дыхание: казалось, мальчишка пренебрегает законами гравитации — не держится, не остерегается, прыгает на самой верхней ступеньке, проворный, гибкий, умелый до изумления.

10

Всей своей силой навалился нестерпимый зной на повисшего юношу. Глаза его погасли, дыханье почти остановилось. В последнем проблеске ясного сознания увидел он перед собой безобразного брата. Щекой своей ощущал его дыхание. Обонял его запах. Видел клыки, которые торчали во рту у Заки. Невообразимый ужас объял его, как всякого, кто глянул и зеркало и увидел там чудовище. Этот кошмар пробудил в нем последние силы. Он молотил пространство, трепыхался, сумел перевернуться, вцепился в стропу и подтянулся кверху. С распростертыми руками налетел он на кабель и увидел свет. Знойный ветер по-прежнему свирепствовал по всей долине. И третье звено реактивных самолетов сотрясло округу оглушающим ревом.

11

Ореолом святых страданий окружен отец, потерявший сына. Но Шимшон Шейнбойм вовсе не размышляет об этом ореоле. Ошеломленная, безмолвная свита провожает его в кибуцную столовую. А он знает точно: сейчас его место рядом с Раей.

По дороге повстречался ему мальчик Заки, возбужденный, тяжело дышащий, герой. Дети окружили его, ведь он почти спас Гидеона. Шимшон опустил дрожащую руку на голову своего мальчика и попытался сказать что-то. Но голос оставил его, и губы дрожали. Отяжелевшей рукой погладил он курчавые, пропыленные волосы. Никогда прежде он не гладил его. Еще несколько шагов. Тьма объяла старика, и он грохнулся на одну из клумб.

На исходе Дня Независимости отступил хамсин. В утешение пылающим стенам задул ветер с моря. Обильная роса папа ночью на травы.

Что предвещает бледный нимб вокруг лунного диска? Почти всегда он предвещает хамсин. Завтра наверняка возобновится нестерпимый зной. Месяц май, за ним следует июнь. Ветер прошелся по кипарисам, пытаясь ублажить их от одной волны зноя до другой. Таковы пути ветра: придти, уйти и вновь вернуться. Ничто не ново.