Виктор Левашов - Сочинить детективчик Страница 5

— Ты хочешь научиться писать или гнать халтуру? Так этому учиться не надо, само получится.

Идея «Полиции нравов» была не новая и придумана не Леонтьевым. Лет двадцать назад, когда в Москве только начали появляться видеомагнитофоны, был такой американский фильм. Маньяк-наркоман, проститутка, честный полицейский. Хороший фильм. По тем временам, когда еще не объелись голливудскими боевиками, очень хороший, с динамичным действием, которое позже стали называть экшеном. Еще была французская книжная серия с тем же названием. Выходила лет тридцать. Может быть, до сих пор выходит. Покетбуки по пять-шесть листов. В одном московском издательстве Леонтьев прочитал перевод двух выпусков. Содержание стандартно-убогое: труп, расследование, наручники на преступнике. Перевод был плохой, поэтому не издали, не заиграли идею.

А между тем идея была богатая. Чем больше Леонтьев думал над ней, тем больше скрытых возможностей находил.

Сюжеты — ночная жизнь большого города, вся замешанная на сексе. Проститутки, сутенеры, подпольные бордели, педофилы — это само собой. Порнобизнес, секс по телефону, торговля «живым товаром», даже международная. Секс-туры для иностранцев — весь Интернет забит такими объявлениями. Брачные аферисты. «Черные фотографы», шантаж. Ревность с ее безумствами. Жена «заказывает» ревнивого мужа, чтобы не мешал ей с любовником. Муж, желая испытать верность жены, нанимает жиголо, чтобы он ее соблазнил. Да мало ли что еще.

Под этим соусом даже политика проходит. Министр юстиции, застуканный с проститутками в бане, или «человек, похожий на генерального прокурора», — чем не сюжеты?

— В этом что-то есть, — оценил Акимов, когда Леонтьев растолковал суть задумки. — Но в МУРе нет полиции нравов. И вообще в милиции нет. Я читал, когда-то пытались создать отделы по борьбе с преступлениями сексуального характера. В этом роде. Но почему-то не вышло.

— Есть или нет — не важно. Специалисты по таким преступлениям есть? Есть. Как по убийствам, квартирным кражам, наркотикам. Вот их и называют «полицией нравов».

— А французы не возьмут нас за жопу за то, что мы скоммуниздили у них название серии?

— Не возьмут. До таких тонкостей наше авторское право еще не дошло. Названия законом не охраняются.

— «Полиция нравов». А что? Мне нравится. С чего начнем?

— Какой ты быстрый! Тут еще думать и думать. Ошибемся с первым романом — сливай воду.

— Что ж, давайте думать, — согласился Акимов и взялся за остывший кофе.

Через некоторое время оживился:

— Забавную сцену видел в Москве. В Камергерском переулке, возле магазина «Педагогическая книга». Дочка попросила прислать ей кое-какие учебники. А перед магазином — книжные развалы. Какой-то парень смотрел-смотрел на книги, потом повернулся и хотел перейти на другую сторону. А вся обочина была заставлена тачками. И вдруг он ни с того, ни с сего стал пинать машину.

— Какую машину?

— Новенькую «мазду». Двухдверную. Дамскую.

— Почему дамскую?

— Мне так показалось. Маленькая. И цвет дамский — лиловый, «спелая слива». А ботинки у него пудовые, на толстой подошве. Краска с машины так и посыпалась.

— Что за парень? — проявил интерес Леонтьев.

— Высокий, лет двадцати пяти. Красавчик. Приторный, мне такие не нравятся. Волосы черные, длинные, собраны сзади резинкой в хвост.

— Пьяный?

— Нет. Может, обкуренный. Смахивал на художника. Папка у него была. Большая, черная. В таких художники эскизы носят. И музыканты ноты. Но на музыканта он не похож.

— По твоему описанию он больше похож на педика.

— Только не педик. Для педика он слишком такой… неухоженный.

— И что?

— Ну, поднялся переполох. Тетка кричит: «Ты что делаешь? Сейчас милицию вызову». Она хот-догами торговала с тележки. Он только глянул волком и за свое. И с такой злобой. Я бы даже сказал — с классовой ненавистью.

— Чем кончилось?

— Приехали менты, забрали.

— А хозяин машины не объявился?

— Да я и сам хотел посмотреть на его реакцию. Или ее. Но слишком жарко было, не стал ждать. Я смотрю, вас это заинтриговало?

— И даже очень.

— Чем?

— Сейчас поймешь.

Леонтьев шевельнул компьютерной мышью, выводя монитор из режима ожидания, открыл почту. Что-то отыскивая, объяснил:

— Однажды мне дали в издательстве рукопись. Попросили отрецензировать и ответить автору. Роман был полной графоманией, но с претензией на интеллектуальность. Такой, знаешь ли, самый противный вид графомании. Я написал автору очень вежливое письмо. Ну, как обычно: «Ваш роман не вполне отвечает требованиям издательства. С уважением». И вот что он мгновенно ответил… Да где же это?.. Вот, нашел. Слушай: «Если вы ничего не понимаете в литературе, это ваше частное дело. Но не давайте оценку тому, чего вы по своей тупости понять не можете. Без уважения». Подпись. Понял?

— Что я должен понять?

— Паша, проснись! Мы уже полдела сделали. Ле Карре говорил: «Для романа мне нужны герой и финал. Остальное само напишется». У нас есть герой. Художник, непризнанный гений, которого жизнь так достала, что он готов сорвать зло на невинной «мазде». Теперь понял?

— А финал?

— Придумается!..

В тот же день нашли название: «Нарисуй себе смерть». Через неделю, после ругани, многочисленных правок и переправок, перебора фамилий, пролог был готов.

Глава третья. ЖИЛ-БЫЛ ХУДОЖНИК ОДИН

В один из знойных июльских дней в Камергерском переулке на перекрестке с Большой Дмитровкой шла обычная московская жизнь: торговали с лотков книгами и журналами, с тележек — мороженым и хот-догами. Солнце пекло нещадно, торговля шла вяло, продавцы и продавщицы покуривали, лениво переговаривались. Никто из них не обратил внимания на высокого молодого человека, который вышел из магазина «Педагогическая книга» и остановился возле развала с яркими детскими изданиями. Он был в черной футболке, в поношенных джинсах, обтягивающих длинные, и оттого казавшиеся тонкими ноги, в ботинках, тяжелых не по погоде. Его длинные черные волосы были собраны сзади и перехвачены резинкой.

— Чем интересуемся? — спросил продавец детских книг, хотя по хмурому и как бы рассеянному лицу молодого человека сразу понял, что тот не интересуется ничем. — Есть новое издание сказок братьев Гримм. Прекрасные иллюстрации.

— Блевотина! — с отвращением сказал молодой человек.

— Так уж сразу и блевотина! — обиделся за братьев Гримм продавец. — Если это блевотина, что не блевотина?

— Все блевотина! — повторил молодой человек и круто повернулся с явным намерением перейти улицу. Но обочина тротуара была плотно заставлена машинами, среди которых выделялась лиловой окраской новенькая двухдверная «мазда» с узкими фарами и по-современному скошенными плоскостями.

Молодой человек свирепо посмотрел на «мазду» и вдруг начал яростно пинать ее своими тяжелыми ботинками — так, что с дверцы посыпалась краска и полированные плоскости прогнулись от вмятин.

— Ты что делаешь, мудальон?! — изумленно заорала продавщица хот-догов. — Спятил?!

Не обращая на нее внимания, молодой человек продолжал пинать машину, словно вымещая на ней накопившуюся в душе злобу.

— Однако! — философски заметил продавец книг, а продавщица мороженого, молодая хохлушка, у которой была просрочена московская регистрация, поспешно подхватила тележку и покатила прочь, причитая вполголоса: «Ментов накличет, паршивец, сейчас накличет ментов!..».

Торговка хот-догами сделала попытку остановить расправу над ни в чем не повинным автомобилем, но под ненавидящим взглядом молодого человека отступила и принялась звонить по мобильному телефону в милицию.

— Так их всех, парень, так! — одобрил привлеченный шумом подвыпивший мужичонка. — Антиглобалист. Уважаю!

Только одна свидетельница этого происшествия осталась невозмутимой. Это была молодая женщина, одетая так, что казалась манекеном, выставленным на тротуар из витрины дорогого бутика. На ней была широкополая белая шляпа, ажурные белые перчатки и белый полотняный сарафан настолько простого покроя, что даже человеку, не разбирающемуся в женской моде, сразу было понятно — стоит он очень немалых денег. Она извлекла из сумочки пачку сигарет, прикурила от золотой зажигалки. Когда силы молодого человека иссякли и он остановился, тяжело дыша и волком глядя по сторонам, поинтересовалась:

— И что вы этим хотели сказать?

— Не ваше дело!

— Ну почему? Некоторым образом, мое. Потому что это моя машина.

— Да? — переспросил он и слегка смутился. — Извините, не знал.

— А если бы знали?

— Я же сказал: извиняюсь!

— Вы полагаете, этого достаточно?

— Что вам от меня надо? Что вы все ко мне пристали? Отвалите от меня! Ненавижу!