Александра Васильева - Моя Марусечка Страница 5

Одиннадцатый час. Оли нету.

Ой, Виталька пришел! Кудри толстые, тяжелые, словно из камня выточенные, живот, ноги, две сиськи, две такие сиськи! Колени, как волки! Икры, бедры — все выложил мышцами, сплошная мякоть, ни грамма сала, так, немножко, не ощущается…

Витальку тут же словили две бархатные дамочки, одна с телевидения, а другая красивая, железнодорожная кассирша, и под локотки затанцевали его было на второй этаж в кабинет. Он огляделся:

— Ой! Практиканточки!

Он сделал глаза щелочками: практиканточки! Он зацеловал их взглядом через плечо. Работайте. Про ножи предупредили зайчиков? Острые! Работайте, рыбоньки золотые. Левый глаз крутнулся и наткнулся на Марусю:

— Санписстанция, Маруся, не забыла? Шуруй давай, не стой, как столб!

Маруся подняла с плитки чайник с кипятком и пошла поливать дуб, сегодня ее очередь поливать дуб. Оглядела его с укором и только наклонилась к стволу, как земля расступилась перед ней и обнажились корни: настоящие, живые, работяги, они качали воду, волдыри от ожогов покрывали их…

Маруся отошла в сторонку и вылила воду на тротуар:

— Что мы делали?.. Живой же человек…

Вернулась в бендежку. Села. А дадут посидеть?

— Маруся! Вытри лужу!

— Маруся! Масло разлили!

— Маруся! Плюнули!

— Маруся! Просыпали!

— Маруся! Хлорки!

Никто не крикнет:

— Оля! Хлорки!

У Оли диагноз ног. Оля ростит для родины десять детей. Оля ловит ссыкунов, арестовывает их, бьет палкой. Ссыкуны — это хорошо. А кто окна помоет? Кто витрину помоет? А ну — ка, чтобы прозрачно! Намахаешься, пока прозрачно. А витрина — это тебе не прошла прическу поправила, витрина — это тебе не форточка…

Ну ладно, витрина. Стекло, оно и есть стекло, его каждый дурак помоет. А собери — ка муляжи и прополоскай их в щелоке! Резиновые сосиски развариваются, деревянные сыры коробятся, а пластилиновый окорок, тот вообще растаял! «На сыре, на разрезе, должна выступать масляная ка — апля…» Какая капля, когда он деревянный?..

Оля, ну что Оля? Оля и сидит, и дремлет, и — устала. И ноги у нее болят, и пузо пучит, и изжога, и матка выпадает. Оля ходит — понедельник, вторник, среда — лечить лазарем нос. У нее такая аллергия — курице клюнуть некуда, вся в пятнах. Суббота и воскресенье — у нее солей. Только пятница свободная. Но в пятницу у нее матка выпадает.

Оля. Оле всю дорогу везет. Села у себя во дворе пописать — и намыла золотой царский червонец. Машина, в которой она поехала за селедкой, шесть раз перевернулась — в бутылку, а у Оли ни одной царапины. Это же ей в сорок седьмом году подарили таз кишок и таз крови. Вам не надо рассказывать, что такое сорок седьмой год и чего стоили тогда свиные кишки?..

Один раз только ей не повезло. Когда «скорая» приехала делать ей укол от головы и врачиха украла у нее с серванта золотое кольцо. Вот сейчас лежало, а вот сейчас уже не лежит! Ладно, не докажешь. Только с того времени у Оли больше не болит голова — украла ее, боль ту, врачиха вместе с кольцом. Опять, видишь, повезло…

Маруся прошла в зал глянуть, что осталось после очереди. Битый камень, пуговицы, презервативы, портсигары, бомба, торт с кремом, выкидыш, сундук, полсвиньи в мешке, двадцать долларов, пакет с облигациями государственного трехпроцентного займа, початая бутылка кефира… Отсортируй, что куда: что в урну, а что в кабинет Витальке снеси…

Народ, везде народ…

Кто только не приходит.

Приходит Яша. Денег у него нету, и он ждет, может, его кто — нибудь угостит.

Приходит Андрей с ученой свиньей Машкой. Всегда выпимши и всегда без денег. Вот ему всегда кто — нибудь наливает.

Приходит баба Вета смотреть, как играют в карты на деньги.

Приходит электромонтер Витя. И все лезут на столб на спор. Витя посылает сына Илюшу домой за крючьями, вытаскивает из кармана мятую трешку и важно кладет ее на землю под столб. Яша берется первый. Он неторопливо застегивает ремни на крючьях, ему дают советы, свинья Машка грызет его за ремень. Высоко поднимая ноги, Яша идет к столбу и смотрит вверх, оценивает. Наверху сидит ворона, чистит клюв и смотрит вниз.

— Шатни — ка столб на меня! — приказывает Яша.

Все шатают столб.

Приходит опереточный певец, исполнитель арии цыганского барона, и ругается матом с продавцами.

Старик с третьего этажа, угловой подъезд, в туфлях на босу ногу, жалуется:

— Маруся! Как я ненавижу Шопенгауэра!

И берет себя за грудки:

— Гордыня! Гнев! Зависть! Лень! Чревоугодие! Ханжество! Сластолюбие! Как мы погрязли в них!..

— Да, везде грязь, — подхватывает Маруся, — дожжь…

Приходит Виолетта, знаменитая дикторша с телевидения, красавица, умница, та самая, что убила молотком по голове своего любовника, он еще потом целый месяц в больнице провалялся, теперь путается с одной буфетчицей из райисполкома.

Приходит писатель Чингиз Айтматов. Это он по телевизору такой добрый, а на самом деле сидит, молчит, а сам красный — красный. Маруся поднесла ему мизинчиковых пирожков с ливером, так он даже не притронулся.

Режиссер Эмиль Лотяну — то в одном костюме, то в другом костюме. Повешусь, говорит, никак не найду девочку на главную роль. Свеженькую, не старше девятого класса. Оля водила на пробы свою Нелю. Что вы, она чуть не прошла. А прошла, говорят, одна пэтэушница, она училась на официантку. Лотяну честный мужчина, после он на ней женился. Как — то на Гоголя он купил у цветочницы целое ведро гладиолусов и пошел в сторону Зеленого театра. А что дальше было, Маруся не видела.

Знаменитый доктор Тетрадев из третьей больницы, что у полгорода почки вырезал, такой дурашливый — щиплется…

Директор Института геофизики и геологии Анатолий Анатольевич Дорожкин приносит завернутый в газету большой, как футбольный мяч, метеорит. Он теперь у Маруси в бендежке в ведре с керосином мокнет, что с ним делать?..

Приходит Леопольд, маленький, с большой седой гривой и со скрипкой:

— Когда ты, Маруся, придешь ко мне на концерт?

— Что ты, Леня! Какой концерт? Ты мне здесь сыграй.

Леопольд берет скрипку, кладет на нее щеку… Звук взлетает высоко — высоко: на одной ножке постоит, на одном пальчике, на ноготочке, вот — вот свалится, скрутится, пискнет… Нет: по ступенькам, по ступенькам на землю спустился…

— Леня — Леня, — вздыхает Маруся, — играл бы ты на свадьбах, давно миллионщиком стал…

Сын скульптора Рубиновского, который Григория Котовского на коне из цельного куска гранита высек, приносит глиняные свистульки по пятнадцать копеек. Все купили. А Маруся нет, зачем ей?

Кто только не приходит.

Но никто не может помочь Мите…

Одиннадцать часов. Оли нету. Двенадцатый — пришла!

Задом нащупала табуретку.

— Маруся, на Старой Почте татарник съел человека! Правда, он был пьяный, — выдохнула она.

Маруся разводила щелок.

— Маруся, американцы эти, с выставки, нам такого шашеля подкинули: и в муке живет, и ящики с патронами просверливает. Потом уже из этих бомб стрелять нельзя!

— А и не надо стрелять.

Завтра санписстанция, какие еще там бомбы?..

— Маруся, кто целовался с американцами, у всех выпали зубы. Они такой микроб придумали. А американские открытки… Вот занеси их в дом, так мухи уже не залетают. Во — от! Вроде хорошо, а с мухами все — таки спокойнее…

— Да, с мухами спокойнее, — соглашается Маруся.

— Негры их пахнут курами, то есть перьями, почти что подушками. Знаешь, есть негры, так они пахнут мокрой калиткой. А еще есть такие, что просто пахнут: встанешь рядом, а он пахнет, и все. И ходят они, как женщины: задом виляют. Все американцы виляют задом — дескать, вот какие мы богатые!..

Оля надела халат, подпоясалась прорезиненным фартуком, сменила сапоги на легкие спортивные кеды.

— Маруся, вот что я вчера узнала: все немцы евреи!

— Как это?

— Да! Они только притворяются, что они немцы… — Оля прервала себя на полуслове, прислушалась: — Ой! Слышишь? Ссыт кто — то! Ах ты черт!..

Олю как ветром сдуло. Она побежала ловить ссыкунов. А то устроили в арке уборную!..

Оставшись одна, Маруся задумалась:

— Не могут все немцы быть евреи. Нет. Сколько — то немцев есть немцы…

— Маруся! Маруся!

Голос доносился со двора.

— Маруся! Маруся! — передразнила она его. — Чего еще от Маруси надо?..

Она вышла во двор. Дождь вожжами хлестнул ее по плечам.

Кричали сверху, с самого высокого, восьмого этажа. Маруся заслонила лицо ладонью, запрокинула голову: Тамара.

— Душа моя — а! Помираю — у!

«На тебе! Только утром пела на балконе!» — подумала Маруся, а вслух сказала:

— Чего та — ак? Чего болит — то?

Весь как есть колодец двора подхватился и уткнулся носом в окна.

— Все — о! Под ложечкой! Под мышкой! Уши, спина, вены, ногти!..

— Вот тебе и Испания! Не ижжяй больше!