Виктор Телегин - Солнцебыкъ. Иллюстрированная книга Страница 5

Элеонора дотронулась пальчиком до хуя Сашеньки, и этого оказалось довольно. Хуй выстрелил молофейкой, в яйцах мальчика происходило такое, что ни в сказке сказать, ни пером описать. Он заплакал от радости, слыша откуда-то со стороны чей-то смех, и голоса.

— Ну, чего же ты? — прошептала Элеонора, и жаркие губы припали к губам Саши, ловкий язычок проник ему в рот. Он обхватил горячее тело, как бедный прохожий, попавший в ураган, цепляется за попавшееся дерево. Элеонора и сама дрожала. Сашенька уткнулся лицом в небольшие упругие сиськи, стал лизать их, покусывать. Девушка застонала.

И не введи нас во искушение.

Попкой почувствовав, что хуй Сашеньки снова готов к соитию, Элеонора слезла с мальчика и легла на пол, раскинув ноги. Девственная пизда, лучшее из Господних созданий, явилась пред ним во всей красе.

Он увидел приоткрытые губки, задорно торчащий язычок и саму невинность — розовую пленку с малюсенькой дырочкой, чрез которую сочилась прозрачная влага. Образ Акульки мелькнул на мгновение перед Alexzandeгом и тут же угас.

Сашенька поднялся с кресла и лег на Элеонору. Руки девушки нащупали хуй и направили в лоно. Как горячо! Элеонора вскрикнула. Саша задвигал жопой, целуя соленое от слез лицо девушки. Она извивалась под ним, стонала, покрикивала, но Саша продолжал ебать ее, до тех пор, пока муде не свела болезненная радость, и хуй не выплеснул в нутро Элеоноры молофью. Тогда, обессиленный, мальчик соскользнул на пол. Взглянул на свой хуй — тот был красен от крови, но это уже не испугало Сашеньку, как тогда, с Акулькой.

Элеонора поднялась с пола, согнувшись от боли. По ее ногам струилась кровь.

Да избави нас от лукавага.

— Можно мне в комнаты, Софья Астафьевна?

— Иди, — отозвалась жаба. — И радуйся, что твой первый хуй был, что стручок горошка.

Элеонора удалилась под смех.

Саша поднялся.

Ныне и присна и во вяки вяков.

— Доволен, Alexzander?

Сашенька кивнул.

— Ну, и я доволен. Смотри-ка, — дядя Baziley указал влажным пальцем на свой елдак. Хуй Василия Львовича торчал — несколько косо, но торчал!

— Все благодаря твоим exercices с Элеонорой, — вставил Александр Иванович, чьи муди перекатывала во рту Наталья. — Что ни говори, а невинность в царстве порока весьма souleve. О-ооо, блядский потрох!

Наташа отстранилась, раскрывши розовый роток, и мусью Тургенев, помогая себе рукой, слил в рот девушки семя, дарованное ему Господом. Наташа сглотнула.

— Блядский потрох, — повторил Александр Иванович. — До чего хорошо.

Василий Львович ухватил за руку Alexzanderа, наблюдающего за тем, как две девушки стали пытаться вернуть елдак мусью Тургенева к жизни.

— Подь-ка сюда, племяш.

От распаренного тела Василия Львовича воняло трупами и молофьей. Смертью и жизнью.

— Понравилось тебе?

Саша покраснел, кивнул.

— Как ты ей вставил-то гусара, — засмеялся дядя Baziley, поглаживая жесткие кучерявые волосы племянника, — Я думал, преставится девка.

— Что вы делаете, дядя?

Рука господина Пушкина прошлась по жопе Сашеньки, пощупала муде.

— Проверяю, насколько ты уже стал мужчиной, — заговорщицки шепнул дядя Baziley и вдруг, притянув к себе племянника, впился губами в его губы. Саша забился в медвежьих объятьях, да куда там!

Alexzander задохнулся бы и помер, если б Василий Львович вовремя не разомкнул свой чудовищный поцелуй. Впрочем, разомкнув его, старый пердун тут же всосал в беззубый рот Сашин елдак. Саша что есть силы колотил дядю Baziley по голове и плечам, кусал его. Напрасно. Все еще сильные руки содомита перевернули Alexzandera на живот. Нечто горячее и влажное коснулось Сашенькиной жопы. Мальчик закричал, брыкнул пяткой, угодив в мягкое. Василий Львович ругнул Господа и принялся читать «Благодарность Фелице»:

Предшественница дня златого,Весенняя утрення заря,Когда из понта голубогоВедет к нам звездного царя.

При слове «царя» жопа Сашеньки, до того пустая, наполнилась чем-то, причиняющим такую лютую боль, что мальчик вскрикнул и потерял сознание.

Гл. 7 Горит свечка, потом погаснет

Золотошкурый бык выскочил на берег моря и встал на дыбы, как аравийский конь. На водной глади — золотая дорожка, ведущая прямиком к алеющему по краям золотому же волоокому диску. Нет, не диск это, а голая человеческая самка. Грудастая баба, вроде кухарки Параши. Стоящая раком баба.

Бык заржал (совсем, как лошадь). Под брюхом у него началось движение. Движение это завершилось тем, что поблескивающая головка исполинского уда коснулась песка. Бык ринулся к далекой пизде по золотой ровной дорожке и, настигнув ея, вонзил хуй в истекающее соками лоно. Небо почернело, грянул гром.

— О-о-о!

— Очнулся, малой?

Добродушный голос дяди Baziley окончательно привел Сашеньку в чувства. Он сел. Мосье Тургенев и Василий Львович смотрели на него. Коляску потряхивало на рытвинах.

— Очнулись, дражайший? — осклабился Александр Иванович.

— Что со мной… — проговорил Сашенька, взглянул на широкое лицо дяди. — Что вы со мной сделали?

— Милостисдарь, — строгим голосом ответствовал дядя Baziley. — Вопрос не в том, что мы с вами сделали, а в том, что вы с собой сделали. Вы, мой милый племяш, дернули-с столько абсента, что потеряли сознание и провели в таком состоянии весь вечер.

— Правда? — Сашенька взглянул на Тургенева.

Александр Иванович кивнул и отвернулся, приказал ваньке поторапливаться.

— Да, мой милый, — Василий Львович почесал скованную панталонами промежность. — Вам так и не удалось отведать сладкой пизды Элеоноры.

— Боже, до чего сладкой, — причмокнул губами мосье Тургенев. — Так бы и еб ее всю жизнь без перерыва на сральню и пожральню.

Солидные господа расхохотались. А вот Сашеньке было совсем не до смеха. Что с ним случилось в богоугодном заведении похожей на жабу госпожи? Еб ли он девственную пизду Элеоноры, а затем… А затем, еб ли его самого в жопу дядя Baziley?

Сашенька заерзал на сидении и чуть не вскрикнул от боли.

Коляска, между тем, остановилась.

— Вот вы и дома, — сообщил Александр Иванович.

Дядя Baziley выкорчевал тучное тело из коляски.

— Живее, Alexzander.

Превозмогая загадочную боль в сраке, Сашенька вылез из коляски.

— Куда вы теперь, Александр Иванович?

— Полагаю, на квартиру, Василий Львович. Хотя… — Тургенев задумался. — Впрочем, прощайте. Пшел!

Ванька щелкнул кнутом, и коляска споро покатила по мостовой в сторону Васильевской стрелки.

— Блядовать поехал, шельмец, — пробормотал дядя Baziley, провожая коляску завистливым взглядом.

На улице было темно и холодно. Мимо прошел дикого вида детина, блестко зыркнувший на дядю и племянника из-под нависших бровей.

— У, сатир, — бросил ему вслед Василий Львович. — Пошли, Alexzander, здесь не ровен час — зарежут.

Обедали молча. Василий Львович, видно, притомился, часто моргал, раз даже всхрапнул, сжимая желтыми зубами куриную ногу.

— Кирюшка, помоги, — наконец, пропыхтел он, отваливаясь от стола.

Слуга повел дядю Baziley в комнаты.

Alexzander ковырял грешневую кашу, глядя на ползающих по скатерти тараканов. Одного, зазевавшегося, даже убил ложкой.

Вернулся Кирюшка, улегшись на лавку, принялся вычесывать бороду корчеобразной пятерней. Зевнул. Отвернулся к стене. Тут же захрапел.

Сашенька смотрел на дрожащий огонек свечи. Горит свечка, потом погаснет. И человек живет, потом умирает. Бывает долго горит свечка, а бывает — дунет ветерок, она и погаснет.

Положив ложку, мальчик встал из-за стола. Подошел к окошку. Во всем огромном Пемтембургу была тьмущая ночь. Но вдруг сверкнул далекий огонек.

— Свечка, — пробормотал Саша.

А ну как, Элеонора подошла к окну с подсвечником, чтобы он, Сашенька, мог увидеть? А может, это бесы, которыми нянька пугала в сочельник? Или мертвый фонарщик, про которого рассказывал Гришка Свиное Рыло?

Сашеньке стало страшно, он кинулся в свою комнату, бросился в постель и накрылся с головой одеялом.

Гл. 8 В Лицей!

Утром с постели трудно вставать. Зябко потому что. Да надо. Сегодня дядя Baziley повезет Сашеньку устраивать в Лицей. Лицей!

Сашенька аж зажмурился от счастья. Лицей! Лицей! Лицей! Лицей лицей лицей лицей лицейлицейлицейлицейлицейлицей! Вспомнил Сашенька, как papa про Лицей рассказывал, про братство, про дружбу, да про верность до конца дней своих Отечеству нашему России-матери, коя вечно стоять будет и не колыхнется, пока есть в ней ее цвет и сила — дворянство. Слеза прокатилась по щеке мальчика. Захотелось ему тут же служить матери-России верой и правдой. Представил он мать-Россию. Сильные ляжки голые, сиськи необъятные, пизда волосатая. Копошатся на теле дебелом, плодородном людишки, есть ростять, да детей ростять. И никому, кроме Императора, самодержца Всероссийского не позволено Мать-Россию ебать… Представил Сашенька, как царь-батюшка ебет Россию. Горячо стало у Сашеньки между ног, брызнула молофейка.