Дидье Ковеларт - Прошлой ночью в XV веке Страница 5

Но моему коллеге плевать на любые формы политического давления, и он идет прямиком к компьютеру, который гордо высится на столе свеженагражденного Мориса Пикара, нервного карлика экзотического вида, состоящего в должности председателя административного совета фирмы.

— Будьте любезны скопировать сюда ваши файлы, — приказывает Рафаэль, протягивая ему свою флэшку.

— Опять не слава богу! Мы же вам отксерили всю свою документацию!

— Да, но компьютер важнее: он служит для составления счетов, а, значит, подпадает под наш контроль в первую очередь.

— Согласно закону от 1988-го, — со вздохом говорит англичанин, спеша предупредить взрыв гнева заслуженного деятеля агрикультуры, который багровеет прямо на глазах.

— Тогда зачем я из кожи вон лез и выдавал вам все в двух экземплярах? — вопит Морис Пикар.

— А это уж вы у себя спросите, — с милой улыбкой отвечает мой напарник.

Делать нечего, ПГД[17] в клетчатой рубашке, вращая налитыми кровью глазами, втыкает флэшку в гнездо главного компьютера и производит запись; одновременно он успевает обозвать Рафаэля не то «вороньем», не то «ворьем». Но Рафаэля ничем не проймешь, он вынимает из ранца загодя составленную расписку в том, что «такого-то числа получил от Green War компьютерную копию документации вышеуказанного ООО, каковое признает наличие оригиналов, имеющихся в распоряжении данной фирмы». Стороны обмениваются подписями, и Рафаэль сует в карман флэшку, запечатлевшую шестилетнюю деятельность фирмы.

— Благодарю вас, — бесстрастно произносит он.

— Банда шакалов! — скрежещет Морис Пикар.

— Будем считать, что я этого не слышал. Зато теперь попрошу вас прокомментировать вот эти документы.

Плешивый в клеточку гневно скрежещет зубами, читая справку, составленную моим коллегой. Его компаньон подходит и, прочтя текст из-за его плеча, опровергает три спорных пункта. Во-первых, напоминает он, у Green War и ОТН всего два общих акционера — Морис Пикар и он сам, — следовательно, эти фирмы абсолютно независимы и имеют полное право заключать между собой договоры аренды. Ее размеры он объясняет нотариальной оценкой и тут же сует нам под нос переписку с Министерством ЗДФ, подтверждающую научную цель пребывания на Мартинике, — исследование возможностей уничтожения тли, разоряющей плантации сахарного тростника. Что же касается несоответствия расценок на сырье и на услуги, отраженного в накладных на поставки хищных насекомых, тут он прикрывается производственной тайной, связанной с получением патента и защитой прав в соответствии с классификацией Национального института ОПД.[18] Рафаэль, исчерпавший аргументы, выраженные в цифрах, находит другой контраргумент: насекомое — живое существо, и его нельзя запатентовать.

— Верно, нельзя, — любезно соглашается Джонатан Прайс. — Но зато пользу, которую оно приносит, можно.

Тем временем, я разглядывал в окно силуэт замка, перед которым росли высокие каштаны. По прихоти ветра донжон то и дело появлялся в просветах между их ветвями, и я невольно старался высмотреть таинственные проблески на третьем этаже башни, дивясь собственному упорству: неужто ощущение, будто на меня смотрят в бинокль, перешло в манию? Да и голос почтальонши эхом отдавался у меня в голове, мерно повторяя: мерзавец… мерзавец… мерзавец…, а ее крик: «Не заставляйте же ее ждать еще и еще!» будил во мне какие-то странные отзвуки, доставлявшие почти физическое наслаждение.

Мне чудилось, будто я где-то далеко, не здесь. Отрешен от реального мира. Я уже не слышал пререкательств у себя за спиной — иной, смутный говор звучал у меня в ушах, только смысл его оставался непостижим. Даже воздух в комнате, и тот неощутимо изменился. А сквозь стены хозяйственной постройки, переделанной под офис, начали проступать бывшие конюшни. Теплая солома, лошадиный пот, сладковато-кислые запахи навоза и селитры, жалобный скрип колодезной цепи…

— Поехали?

Я вздрогнул. Рафаэль, держа свой ранец с бумагами, уже открывал дверь.

В машине он отметил мою рассеянность сперва ироничным прищуром, а затем ехидным вопросом: уж не завелись ли у меня, случайно, от него секреты? — он воображал, что таким изящным способом ему удастся выведать, не изменяю ли я Коринне. Я ответил уклончиво — вольно ему строить любые гипотезы, только пусть делает это про себя. Те мерзости, которые он приписывал другим, вероятно, вносили хоть какую-то пикантную нотку в его убогую семейную жизнь.

Я был у него дома всего один раз: куча сопливых детишек, супруга, замученная родами и вскармливанием младенцев, телевизор, включенный на полную громкость, чтобы заглушить вопли и перебранки. В сравнении с этим, мое пристанище казалось мне благостным приютом отдохновения.

— Не морочь мне голову, Жан-Люк, я ведь вижу, что ты не в себе. Ты уверен, что не подцепил там другую сущность?

— Другую… что?

— Ну, это как бы другая, вымышленная судьба. В этих проклятых замках, с их эгрегором,[19] чего только не водится. Вообще, мне сильно не нравится эта парочка затейников: такие обычно сидят в нижнем астрале[20] и пакостят людям как могут. Слушай, зайди ко мне, я тебе луковицу дам.

— Спасибо, не надо.

— Ну, тогда возьми хоть образок с Мадонной. Я правду говорю: видок у тебя неважнецкий. Держу пари, что тебе уже «прокололи картофелину».

— А это еще что такое?

— Да те же иголки, только втыкают их не в восковую фигурку, а в проросшую картофелину, и это куда хуже. Не так часто достигает цели, но уж когда достигнет, только держись, — ведь сигнал связан с силами земли. Если что-нибудь почувствуешь сегодня ночью, сунь их прямо в морозилку, понял?

— Что сунуть?

— Пишешь их имена на бумажках, бумажки скатываешь в трубочки и кладешь в лоток для льда, это заморозит судьбу, которую они на тебя наслали. Обещай, что сделаешь!

— Ладно, обещаю.

В семнадцать тридцать я высадил морозильщика судеб, вместе с флэшкой, возле его дома, а сам поехал на встречу с Жюльеном. Каждую вторую среду я возил его в бассейн, продолжая традицию, заведенную предыдущим мужчиной в жизни его матери. В свои шестнадцать с лишним лет он, конечно, мог бы плавать и один, но Коринне хотелось, чтобы я его подстраховывал, так ей было спокойнее. Жюльен, со своей стороны, признался мне, что не очень-то любит мокнуть в хлорке, но если мне это занятие не в тягость, пусть так и будет: матери приятно, а ему приятно утешить ее, достаточно она нахлебалась до меня из-за всяких подлецов, начиная с его папаши.

Мне очень нравились их отношения — взаимная забота и понимание с полуслова, подкрепленные бдительной настороженностью по отношению к внешнему миру. Поэтому роль двухстороннего конфидента меня вполне устраивала. Сам я семьи не завел и, устроив себе гнездо на развалинах чужого семейного очага, служил амортизатором между самостоятельной женщиной и независимым подростком. Для человека с моим характером — идеальная ситуация. Я чувствовал себя полезным, я поддерживал в доме атмосферу гармонии, никому не был обязан отчетом и своим единственным долгом почитал сохранение избранного порядка. Так отчего же эта замечательная конструкция вдруг дала трещину? В этом был виноват не только запрет, наложенный Коринной на нашу с ней близость. Я дорожил этой жизнью, но меня звало что-то еще — неведомо что и неведомо куда.

— Ты сегодня какой-то смурной! — сказал Жюльен, когда я вынырнул из воды.

Он только что побил меня на дистанции в сто метров кролем, и я объяснил эту подавленность своим поражением. Но мне не удалось его провести.

— Зря ты заедаешься насчет мамы. Она сейчас не на тебя злится, это ее мои преподы грузят.

Я кивнул. Если мои интимные отношения с Коринной страдали из-за Жюльена, пусть он почувствует себя виновником напряженности, которую создает между нами. Хотя с его стороны это мог быть просто дипломатический ход, рассчитанный на укрепление нашего союза: он боялся, что мать снова останется в одиночестве.

— А ты будешь переживать, если я останусь на второй год?

— Зависит от того, как ты его используешь.

— Ну, если мне достанутся те же преподы…

— Ладно, я понял. Значит, либо переходишь в десятый, либо мы тебя переводим в другой лицей. О'кей?

— О'кей! Знаешь, у меня приятная новость, это насчет Хлои.

Он объявил это довольно мрачным тоном. Из чего я вывел, что его подружка прошла отбор на чемпионат Европы по DDR,[21] это нечто вроде акробатического танца на электронном ковре, где нужно быстро ставить ноги в клеточки, указанные стрелками на экране.

— Ну, передай ей мои поздравления.

— Это будет в Берлине, в начале июля. Но мама не разрешит мне туда поехать. Особенно, если я застряну в девятом.