Владимир Березин - Кролик, или Вечер накануне Ивана Купалы Страница 5

Мы пошли вдоль стены и шли в этом направлении долго, так долго, что оба конца мезонной фабрики потерялись в чаще дальних лесов. Вдруг рядом, из провала в стене, из царства оплавленной и искореженной арматуры вышли мужик с бабой, взявшись за руки. В свободной руке мужик держал поводок, на котором прыгал гигантский кролик.

Кролик чуть не сбивал мужика с ног, но женщина помогала ему, и вот они прошли мимо нас молча, прошли ни слова не говоря, прошли, будто набравши воды в рот. Даже не поздоровавшись.

Да и мы продолжили свой путь.

– Слушай, а что это в пруду-то было? – спросил я Синдерюшкина как бы между прочим.

Он почесался и сказал:

– Наверное, спецматерия. Только разное говорят. Но рыба это место любит.

Гольденмауэр опять вмешался:

– Точно, протоматерия. Это все неквантовая протоматерия прет. Потом протоматерия самопроизвольно квантуется – во-первых, на частицы и античастицы, во-вторых, на электромагнитные поля. Так вот, та часть протоматерии, которая не успела проквантоваться, может вступать во взаимодействие с ядрами и электронами окружающей среды. Так, возможно, возник этот черный пруд, вернее, то, что нам кажется водой в нем. Эта протоматерия должна проникать всюду, для нее нет преград, и она воздействует на все-все. Я, наверное, не очень ясно объясняю?

– Да откровенно говоря, ни хрена я не понял, – подытожил Рудаков.

Наконец показались ворота. Перед ними стоял старый бронетранспортер, обросший мочалой, и торчала покосившаяся будочка охраны.

На потрескавшейся асфальтовой дороге стояли двое часовых. Чтобы всех нас приняли за секретных физиков, Гольденмауэр начал громко кричать

Рудакову в ухо:

– Знаете, коллега, я все-таки придерживаюсь кварковой модели адронов! Адронов-Кончалонов! Вы согласны!? Да?

Рудаков пучил глаза, а Синдерюшкин отмахивался удочками.

Часовые с ужасом смотрели на нас, а правый мелко-мелко крестился, пока Леня громко не крикнул на него, что, дескать, руку отрежет за непочтение к материализму.

За воротами снова была ветка железной дороги.

– Вы что, не знаете, – сказал Синдерюшкин, – что вокруг нашего города было несколько колец обороны? Для них специальные дороги придуманы – и по сей день в лес куда зайдешь – там дорога какая никакая есть. Бетонная штуковина с дверью или, на худой конец, – гипсовые пионеры. Вот придумали Первую особую армию ПВО, понаставили ракет по лесам- сотнями, наделали всяко-разных электронных ушей, причем еще при Усатом, и как-то все это в природе осталось – под кустами и деревьями. Только все мочалой, конечно, обросло. Без мочалы-то никуда.

Тут одна из дорог-то и есть – мы прямо к Евсюкову по ней доедем.

Прямо отсюда. Только поезда подождать надо.

– А станция-то где? – спросил недоверчивый Гольденмауэр.

– А зачем тебе станция? Билеты брать? – резонно спросил Рудаков и лег под кустом, раскинув руки.

Синдерюшкин свернул козью ножку, больше похожую на фунтик^2 с семечками, и улыбнулся.

– Хорошие тут места. Я бы поселился тут – кролей бы разводил.

Впрочем, кроли-то гордые животные. Я вот жил в Литве, кролей разводил. Там, знаете, настоящие кролики-националисты были, лесные братья.

Синдерюшкин замолчал и затянулся козьей ножкой, и мы поняли, что настал час поучительной истории.

И он рассказал нам историю про литовского кролика.

Итак, жил на свете один Кролик. Это был толстый упитанный Кролик.

Кролик был по национальности литовцем. Так по рождению, а не потому, что его предки жили там до 1939 года. Весил литовский Кролик полцентнера. За день этот Кролик съедал мешок травы.

Но пришла пора, одинаково печальная для всех пушных и непушных зверей. Пришла пора его самого съесть. Надо сказать, что Кролик – не кабан, его не режут, а бьют по носу. Сильно бьют кроликов по носу, и оттого жизнь их истончается.

Это очень неприятное обстоятельство в их жизни, как ни печально мне это и грустно рассказывать. И тогда мне было тоже очень грустно, переживал я, хотя был уже не совсем мальчик.

В ночь перед казнью Кролик проделал дырку в загоне и бежал. Его пытались остановить, но он бросился на хозяина, белорусского человека, оккупанта, последовательно проводившего геноцид литовских кроликов. Он бросился на него и стукнул врага головой в нос. Потом он полз как солдат-пластун, он прижимал уши и поводил носом как сапер, потом он бежал, подкидывая задик как трофейщик, и, наконец, несся, как иные кавалерийские скаковые кролики.

Никто его с тех пор не видел.

Вот и бродит по городам и весям беглый Кролик. Он проходит, невидимый, через границы, он говорит со своими братьями, и другие кролики присылают ему ходоков. Такие дела.

Тут странной притче Синдерюшкина пришел конец, но одновременно за кустами завыло и заскрежетало. Приближалось что-то огромное и страшное – но когда оно вынырнуло на поляну, оказалось, что это поезд из двух вагонов.

IX

Слово о том, что кролики не всегда то, чем они кажутся.

Вагоны были совершенно обычные, но только очень старые и скрипучие.

В углу у двери обнаружилась куча березовых веников. Синдерюшкин нагнулся к этой куче и сказал ласково:

– Здравствуйте, дедушка! С почином вас!

Из кучи высунулась борода, и тоненький голосок ответил:

– Ну а как же-с! На Аграфёну Купальницу-с! А ранее – никак не можно-с…

Я представил себе мир вагонных существ, существ, живущих наподобие домовых в идущих и стоящих поездах, но рассказывать я ничего никому не стал – тем более, что Гольденмауэр сам начал говорить.

– Все-таки, Ваня, – сказал он, обращаясь к Синдерюшкину, – все-таки не понимаю я твоего чувства к кроликам. Я кроликов боюсь. Они загадочные и непонятные. Вот гляди – сейчас все смешалось – ирландский католик совсем не то, что бразильский, а американский – не то, что немецкий. Не говоря уже о протестантах. Все действительно смешалось, как гоголь-моголь в доме Облонских. И повсюду эти кролики

– вот жил я как-то в иностранном городе К., и там под Пасху всегда обнаруживалось много чего загадочного. Вот, например, история с кроличьими яйцами. Сколько и где я ни жил, но никто мне не сумел объяснить, почему символом Пасхи во всей Европе является заяц с яйцами. То есть не в том дело, что заяц не кастрат, а в том, что он яйца либо несет в котомке, либо среди них, яиц, этот заяц радостно лапами разводит. А сидят эти уроды по витринам, и яйца лежат у их ног или лап, будто бракованные пушечные ядра…

Сидят эти шоколадные, кремовые, плюшевые и глиняные зайцы с шоколадными, кремовыми, плюшевыми и глиняными расписными яйцами – и никто не может мне объяснить этого причудливого сочетания.

– Зайцы рифмуются с яйцами, – жалобно сказал я.

– Только в русском языке^3, – мгновенно отреагировал

Гольденмауэр.- А с другими символами как-то проще. С вербами (как, кстати, и с елками) понятно – климат.

А вот яйца с зайцами… Плодятся эти зайцы как кролики по весне, недаром они размножались под радостным посвящением Venus. Все кролики носятся туда-сюда со своими и чужими яйцами.

Мария Магдалина, что принесла императору Тиберию округлый плод птицеводства, услышала в ответ, что скорее белое станет красным, чем он поверит в воскрешение из мертвых. Налилось куриное яйцо кровью, и все заверте…

Гольденмауэр нас изрядно напугал. Мы не обратили внимания на кондуктора, даже если это и был кондуктор. Мы не испугались человека, что вез, прижимая к груди, огромный могильный крест. Крест был сварной, из стального уголка, крашенный противной серебряной краской – но что нам было до него, когда придут кроли-кастраты, и всем трындец. Мы даже не обратили внимание на двух дачников, на головах у которых были пасечные шляпы с опущенными пчелиными сетками.

– Да уж завсегда кровью-то нальется, – сказал бывалый Рудаков.

– Не перебивай, – шикнул на него Синдерюшкин.

– Итак, – продолжал Гольденмауэр свою пафосную речь, сам не заметив, как встал и вышел в проход между сиденьями. Замахали кисточками миллионы лакировщиков действительности, замигали светофорами нерожденные цыплята. Все это понятно по отдельности, но сочетание суетливых ушастых грызунов, что катят перед собой эти разноцветные символы, будто жуки-навозники, меня пугает.

Все-таки все это не дураки придумали. Вовсе нет.

Все это возвестие какого-то масонского заговора, а размер и форма яиц- тайные знаки. А уж когда настанет Пасха, в которую на углу

Durinerstrasse заяц будет сидеть без яиц, – нам всем кранты. Это говорю вам я – в вечер накануне Ивана Купалы, в особое время года.

И уж тогда – туши свет, сливай воду.

И с радостью мы поспешили к выходу, лишь только Синдерюшкин махнул нам рукой. А пассажир, спавший в обнимку с могильным крестом, поднял голову и подмигнул нам.

Когда мы спрыгнули с подножки, закат уже был окрашен – так, будто в облаках невидимые повара мешали кетчуп с майонезом.