Йозеф Шкворецкий - Необъяснимая история Страница 5

— «Когда ты снова женишься?» — спросил он Овидия, и поэт, нахмурясь, бросил на него взгляд настолько раздраженный, что граничил с крайним неуважением к Божественному. — В этот момент рассказа Цинтия захихикала. — Август любит делать вид, будто человека мягче него на всем свете не сыщешь, но может быть очень жестоким, — сказала она. — Он быстро повернулся к Прокулее и самым невинным тоном спросил: «А как поживает твое дитя, Эмилия?» Лицо у Овидия стало пурпурного цвета, самого настоящего сенаторского пурпура. Прокулея же с вызовом вскинула голову и…

— Постой-ка, — прервал я ее. — Я не понял. Где тут жестокость?

— Ну как же! Август делал вид, будто не знает про семейные неурядицы Овидия, — сказала Цинтия и внезапно покраснела.

— Какие неурядицы? Овидий уже давно развелся с Рацилией и с тех пор не женился. Почему жестоко об этом упоминать?

— Хочешь сказать, ты не знаешь? — Вид у Цинтии стал смущенный, но одновременно и крайне удивленный.

— Не знаю — чего?

Но тут снаружи послышались шаги: из сената вернулся отец.

— Скажи мне!

Но Цинтия уже вскочила и бегом покинула мою спальню, поспешно набросив на голое тело столу.

Теперь, когда я над этим задумался, все внезапно встало на свои места. Не могла ли она иметь в виду?.. Нет, полнейшая чушь. Но потом из туманного марева всплыло другое воспоминание. Мы с Квинтом в бассейне в Байях читаем скабрезные стихи Овидия… Я спросил его [около 1/2 кол.]

6

входящего в палатку без обычной своей веселости (Эмилия) Сепула.

— У меня печальные известия, Квест. Твоя мать говорит, что давно уже послала тебе письмо, но из-за учиненного Батоном хаоса оно прибыло из Рима только сегодня. Со скорбью должен тебе сообщить, что твой отец Гай Фирм мертв.

— О, — сказал я. Я не испытывал горя. По правде говоря, я был даже доволен, потому что, раз я узнал про это так поздно, мне не придется присутствовать на похоронах. — Когда это случилось?

— За три дня до майских нон,[39] — сказал Эмилий. — Почти полгода назад. Сколько ему было?

Мне не хотелось признаваться в моем невежестве, поэтому я сказал, что шестьдесят. Я решил, что приблизительно так оно, наверное, и было.

— Гм, — протянул Валерий. — Ты как будто не слишком убит горем, Квест. В отличие от матери. Я получил письмо от Сикста Верния, который пишет, что Прокулея потрясена и безутешна.

— Да, мать — истинная римская матрона. Разумеется, она знает, как ей себя вести. А почему тебе написал про это Верний? — спросил я.

— Они же были близкими союзниками — в сенате, разумеется.

— Этого я не знал, — сказал я.

Валерий как будто попытался скрыть улыбку.

— Ты многого не знаешь о своем отце…

Мне было все равно. Я пожал плечами.

— Но это не все печальные новости Верния. Август сослал Овидия.

— За что? — с ужасом спросил я. Эта новость опечалила меня много сильнее, чем кончина отца. Ссылка — тяжкое наказание, и Овидий будет несчастен где угодно вне Рима. — В чем его преступление?

— В стихах, разумеется. В конце концов, Август — поборник нравственности. — Эмилий снова криво усмехнулся, но на сей раз это относилось не ко мне и моему предполагаемому неведению. — Руководство Овидия, как наставить супругу рога, вызвало неудовольствие императора. Еще он отправил в изгнание Юлию за супружескую неверность. Только подумай, собственную внучку! Ее мать в изгнании уже десять лет за ту же провинность: что не приберегала блаженство у своего священного алтаря для одного лишь супруга.

— Но… — Я был в замешательстве. — Ведь эти элегии появились по меньшей мере девять лет назад!

— Восемь, — отозвался Валерий. — Но Август, по всей видимости, прочел их лишь недавно. Он, наверное, сильно разгневался, потому что также издал приказ о казни

Остальная часть свитка уничтожена. Текст продолжается на следующем, третьем свитке.

Свиток III

1

но Прокулея только печально улыбнулась и покачала головой.

— Я не совсем понимаю [около 3 сл. ] работает, — сказал Агрикола, — но Квест гениальный [2 стр. ] никогда не пытались.

Прокулея смотрела на море с задумчивостью, которую я часто видел у нее на лице. Ее глаза были странно пусты. Она вспоминает что-то? Кого-то? Или ей просто грустно? Она молча сидела на террасе, и я спросил себя, что у нее на уме. Со смерти отца

2

дороге в Рим, в памяти у меня вновь и вновь всплывало восклицание матери. С чем-то сродни страсти она вскричала:

— Он ему мстит! — Потом осеклась и отказывалась продолжать. Я не мог

3

слишком грустно читать. Помнишь, как мы у бассейна впервые читали «Любовные элегии»? Тогда мы понятия не имели, что…

Он отвернул от меня лицо. Яркий луч, упавший на его всадническое кольцо, мигнул солнечным зайчиком

4

три разговора, и вот тогда Цецина сказал мне

5

не совсем пир, поскольку приглашены были немногие.[40] Брут был дядей Квинта, и я знал его через мать, которая брала почитать книги из его обширной библиотеки. Помимо нас с Квинтом, Брут пригласил двух своих близких друзей Куртия и Кара. Когда мы обменялись приветствиями, Брут подал знак рабу, и тот покинул покой и вскоре вернулся, но не с вином, а с пятью свитками, которые поднес нам.

Не успели мы посмотреть, о чем в них говорится, как Брут сказал:

— Возможно, это несколько неожиданно, но мне бы хотелось, чтобы вы все их прочли. Вино скоро подадут. Перед вами двенадцатое, самое свежее послание от нашего друга с берегов Понта — почти маленькая книга.[41] Я хочу, чтобы вы сказали, что вы [около 10 кол. ] внесли вино и устрицы, и одна из рабынь Брута Симерия взяла арфу и заиграла печальную греческую мелодию.

Брут бросил на нас с Квинтом заинтересованный взгляд.

— Мне любопытно, что вы, молодежь, думаете о книге. Знаю, Квест, — теперь он уже посмеивался, — ты не слишком жалуешь поэзию, но как раз поэтому я хочу услышать твое мнение — так сказать, мнение варвара. Так что ненадолго сдержи свое отвращение. Думаю, немного сетинумского вина[42] скрасит тебе чтение. — Он махнул рабу, который наполнил мою чашу. — Это вино подходит случаю: нравится даже божественному Августу.

Он все еще смеялся, и его огромный живот колыхался от смеха. Мне же подумалось, что сейчас его веселье не совсем уместно. Что бы ни прислал Овидий из Том, сомнительно, что своими стихами он собирался вызвать бурное веселье.

И действительно не вызывал. Это была жалоба, последняя в длинной череде таковых. «Разве до вас мне сейчас, до стихов и книжек злосчастных? Я ведь и так из-за вас, из-за таланта погиб».[43] И так далее, и тому подобное, и не просто элегия, а целая книга.

Я едва дочитал до половины, когда Куртий, отирая слезу, отложил свой свиток.

— Он унижает свое достоинство, — объявил он. — Но в такой глуши…

— Унижает? — саркастически вмешался Брут. — Я сказал бы, что он сам нарывается на нагоняй!

Я с удивлением поглядел на нашего хозяина, его [около 2 стр. ] «Та, без которой тебе остаться бы должно безбрачным, / кроме нее, никому мужем ты стать бы не мог».[44] — Зачитав это вслух, Брут огляделся, точно ожидал, что мы с ним согласимся. — И он полагает, что этим тронет божественного Августа?

Мы помолчали. Я не нашел в этом стихе ничего, что оскорбило бы императора, но, разумеется…

— В таком виде это ни о чем не говорит, — сказал Кар.

Он был известен как самый мускулистый из римских поэтов, а также — как такой тугодум, что смешную историю ему приходилось повторять по три раза, а потом еще считать до ста, прежде чем он поймет ее соль.

Разыгрывая удивление, Брут спросил:

— Ты хочешь сказать, что не знаешь, как обстояло дело между императором и императрицей?[45]

Я начал считать: на сей раз Кар сообразил к тому времени, когда я достиг двадцати трех.

— Ах, да, — сказал он. — Да, конечно, знаю. Но Публий про это ничего не говорит.

— Это, Кар, называется молчанием, которое говорит о многом. А еще иронией.

Я начал считать опять. Когда я дошел до тридцати семи, глаза у мускулистого поэта загорелись.

— Возможно, ты прав, Брут. Сомнительно, что Август это одобрит.

— Особенно в сочетании со строками, которые идут чуть дальше.

Развернув свиток, Брут начал читать. Он внимательно изучил стихотворение Овидия — возможно, даже выучил наизусть. Я не удивился. Брут алкал стихов, и если уж на то пошло, сам издал Овидия [около 5 сл. ] «Есть ли место святее, чем храм? Но оно не подходит / женщине, если она устремлена не к добру! Ступит к Юпитеру в храм, у Юпитера в храме припомнит / скольких женщин и дев он в матерей превратил».[46] — С многозначительным видом Брут сделал упор на слове «Юпитер».