Александр Бурмистров - Начало Страница 5

В праздничной одежде женщины выглядят обновленными, помолодевшими, способными совершить что-то особенное, непредвиденное. Они напоминают мне домашних гусей, которые вдруг почувствовали, что могут взлететь, испытать удивительное, наполненное высшим смыслом чувство полета.

Совсем другое дело отец. Непривычный парадный костюм делает его мучеником совершенно чуждых ему и никому не нужных, на его взгляд, условностей — галстук съезжает набок, тесный ворот сорочки давит покрасневшую, не приспособленную для каких-либо ограничений шею, из узких рукавов пиджака выставляются явно лишнего размера руки.

Разговор за столом какое-то время не клеится. Каждый из присутствующих старается преподнести себя в самом выгодном свете и потому не торопится высказаться, тщательно взвешивает каждое слово, прежде чем произнести его. Однако выпитое вино постепенно развязывает языки, притупляет бдительность.

Вначале, как и полагается, говорят о погоде. Потом беседа перебрасывается в сферу международных отношений. Если первая тема позволяет раскрыть некоторые житейские, практические познания, то здесь можно блеснуть начитанностью, высказать заботу о судьбах человечества, дав понять этим, что интересы твои не замыкаются в маленьком мире собственного «я», а простираются далеко и неоглядно.

Я не вникаю в существо разговора, — наблюдаю за говорящими и, в первую очередь, за Игониным, Верочкиным женихом и моим возможным родственником.

Держится он непринужденно (все-таки москвич, столичный житель), но с какой-то непонятной напряженностью. В его речи, как и во внешности, нет ни одной примечательной черты, ни одного сколько-нибудь непривычного, выделенного звука. Все ровно, плавно, словно аккуратно, без малейшего нажима проведенная прямая линия. Даже твердое, выделяющееся «р» звучит у него мягко и слитно с другими звуками, так как он слегка картавит и потому как бы сглаживает его излишнюю раскатистость.

Но дело вовсе не в самих звуках голоса, а в том, что Игонин всегда говорит только впопад, именно то, что от него ждут, что необходимо в данный момент. И говорит деликатно, ненавязчиво, не утверждая себя и не ущемляя достоинства собеседников.

Верочка глядит на Игонина восторженными глазами. Во взгляде матери спокойное, прочное одобрение. Отец, как всегда, непроницаем. Тетя Груня выжидает, но ее строгое монашеское лицо не высказывает ни малейшего нерасположения в адрес соискателя Верочкиной руки и сердца, что, в общем-то, следует считать явлением положительным. Чаша весов, выражающих мнение нашей семьи, явно склоняется в пользу Игонина.

Озабоченность судьбами мира, какой бы возвышенной она ни казалась в своем проявлении, не мешает, однако, собравшимся за столом помнить и о себе. Мать незаметно исчезает на кухне и вскоре возвращается с большим фарфоровым блюдом, на котором, источая аппетитный аромат, роскошно возлежит зажаренный кролик в окружении гарнира из зеленого горошка, моркови и капусты.

В комнате воцаряется подобающая такому моменту почтительная тишина. Глаза присутствующих теплеют и неотступно следуют за приближающимся фарфоровым блюдом. Мог ли предполагать бедный лопоухий зверек, не имеющий даже имени, ничего не видевший в своей короткой жизни, кроме тесной вонючей клетки, что его ждет подобный финал, что наступит минута, когда его появление среди людей вызовет столь неподдельное всеобщее умиление! И это будет всего единственный раз и, увы, тогда, когда ему уже все станет безразличным.

С появлением на столе жареного кролика разговор с заоблачных высот политики спускается до привычного, удобного всем земного уровня. Тетя Груня весьма искусно наводит Игонина на разговор о его материальных возможностях (она специалист по таким делам) и перспективах в этом отношении. Игонин сообщает, что он единственный сын у родителей, что отец его известный в Москве детский врач и они имеют четырехкомнатную квартиру в районе Таганской площади. Далее идут сведения о зарплате и премиальных, о служебном положении в ведомстве — Игонин работает в отделе, курирующем наш металлургический завод, положение и зарплата пока скромные, но все это явления временные, и есть возможность многому измениться в лучшую сторону и т. д. и т. п.

— Вот что, дорогой Валентин, — вступает в беседу отец. — Я не любитель дипломатии и скажу обо всем прямо, — за столом все затихают и почтительно поворачиваются к отцу. К тому времени он не только снял пиджак, но и успел избавиться от мешающего, норовящего попасть в тарелку, галстука. — Как видишь, мы люди простые, рабочие, без чрезмерных претензий. И Верочка наша не из числа ученых. Закончила десятилетку.

— Папа, ну зачем ты! — вспыхивает Верочка.

— Ничего, так надо, — отец твердо и строго глядит на Игонина. — Да, она не слишком образована. Но она девушка добрая, скромная… без всяких там выкрутасов. И, наконец, не избалованная, по хозяйству все умеет делать — шьет, вяжет, вышивает. Как жена — украсит любой дом и мужу никогда в тягость не будет…

Игонин слушает отца с проникновенной внимательностью. В нем все внимание, одно только внимание: и глаза за поблескивающими стеклами очков, и гладко, ровно причесанные волосы, и застывшие в неподвижности выжидающие руки.

— Что касается приданого, — продолжает отец, — то здесь мы не поскупимся — живем в достатке, что скрывать. Верочка у нас единственная. И ни она, ни жених на нас в обиде не останутся.

— Папа, ты меня как товар на рынке оцениваешь! — не выдерживает Верочка.

— А что здесь такого? — спокойно отзывается отец. — Девица на выданье и есть товар, если до сути докопаться… в переносном смысле, разумеется. И нечего напрасное кривление разводить, за возвышенные слова прятаться. Правда не должна себя бояться.

Игонин смущенно улыбается.

— Ценю вашу прямоту, — говорит он, обращаясь к отцу и слегка картавя. — И понимаю вас. Так же прямо отвечу вам… Верочка нравится мне… больше чем нравится. У меня самые серьезные намерения… Конечно, если вы не против.

— Вот и хорошо, когда все ясно и понятно, — говорит отец. — Об остальном побеседуем после. Думаю, не последний раз видимся.

— Да, да… конечно, — подхватывает слова отца Игонин. Он растроган. Сияет стеклами очков. Старается глядеть на всех сразу и улыбаться всем сразу, чтобы, не дай бог, не позабыть на мгновение о ком-нибудь и не обидеть, не унизить его этим своим пусть даже нечаянным невниманием.

После ухода Игонина мы остаемся некоторое время все вместе в столовой. Все, кроме Верочки, которая вышла за ворота проводить своего жениха.

В комнате тихо, уютно. Желтая тарелка люстры под потолком до краев наполнена золотистым электрическим светом. Поблескивает полированными боками сервант. Старинные, в деревянном потемневшем футляре часы на стене, старательно двигая круглым бронзовым маятником, аккуратно отмечают мерным постукиванием маленькие одинаковые секунды уходящего времени.

— Не понял я его до конца, — говорит отец, имея в виду Игонина. — Какой-то он неопределенный. Весь как в тумане, не разглядишь в подробностях. Плохого не скажешь, но и слишком хорошее говорить опасаешься.

— А мне он нравится, — замечает мать. — Ласковый, умный.

— Ну, об уме мы пока помолчим, — останавливает ее отец. — А что касается ласковости, то ласка на словах недорого стоит. Может, парень он и в самом деле неплохой, кто знает… но уж больно покладист, податлив. Такие или изрядные хитрецы, или только вторым голосом могут петь, да и то при соответствующем разрешении… Как думаешь, Агриппина?

Тетя Груня упорно занимает позицию выжидания. Она вообще не любит спешить с высказываниями о малознакомых людях.

— Торопишься, слишком торопишься, — говорит она отцу. — Надо оглядеться… время есть. Человек не игрушка — всего сразу не общупаешь. Он каждый день по-разному дышит. Да и к Верочке не мешало бы прислушаться. Ей с ним жить, а не нам.

— Верочка Верочкой, а нам свое представление о человеке сделать надо, — горячится отец.

— А если любит она? Жить без него не может? — не поддается тетя Груня. — Что ей тогда до твоего представления?

— Любить никто не запрещает. Люби на здоровье. А вот чтобы ошибки в жизни не получилось — наша забота.

В столовую возвращается Верочка. Оглядывает нас сияющими синими глазами, пытается угадать, что мы говорили, что решали без нее.

— Валентин в восторге от всех вас, — восклицает она. — Говорит, какие прекрасные люди! Простые, мудрые, сердечные.

— Да, говорить он умеет, — иронически замечает отец, но по его лицу видно, что слова Игонина приятны ему. Довольны и мать с тетей Груней. Стрелы московского инженера ложатся точно в цель. Всегда и во всем человек слишком уязвимая мишень для лести. Даже особенного мастерства не надо, чтобы попасть в эту удобную мишень.