Александр Силаев - Подлое сердце родины Страница 5

— Жена, — женщина ткнула пальцем в евсеевом направлении, — того самого…

— Сколько тебе дать, чтоб не возникала? — деловито спросил майор. — Видишь ли, благоверный твой враг народа. Знаешь, как раньше? Враг народа — и все, десять лет без права опохмелки. А на самом деле расстрел. Вот и у нас. Жалко, разумеется, аж мочи нет. Да что поделаешь: служба — она не дружба. У тебя выбор: мы тебе денег, и ты молчишь, или ты молчишь, но уже без денег.

— А почему это мне молчать? — подбоченясь, спросила баба. — Я кричать буду!

Игорь подошел к ней и зашептал в самое ухо. До Геры донеслись обрывки его речей: «блядство тырить»… «комбат на танке»… «дочку надо»… «за грехи, стало быть»…

— Тогда молчу, — сникла баба. — Только денег не предлагайте. С деньгами-то не по-людски.

— Я пошел, — сказал Игорь, пряча камеру в сумку. — Учись, лейтенант. Называется когнитивная психология.

— Я знаю, — признался Гера. — Только так не умею.

Огородами они дошли до Крапивной, небольшой косорылой улочке. Об улицах так не говорят, но другого слова нет. Крапивная была косорылой…

Полдень висел в разгаре, и солнце нежно лучилось над головами. Они свернули, чтобы выйти к реке и брести дальше, до главной улицы.

— Ты плачешь? — с удивлением спросил Игорь.

— Я плачу, — сказал Гера.

— Но почему? Все было так здорово.

— Я, — сказал Гера, — убил человека. Понимаешь? Ты ведь знаешь, я раньше не убивал.

— Да, — сказал Игорь, — сегодня ты убил человека. И это значимое событие в твоей жизни. Мы обязательно его обсудим и обязательно его отметим. Все будет как надо. А пока мы заняты делом.

— Но я ведь теперь убийца, — напомнил Гера.

— Гордись! Ты убил его как настоящий философ.

— Как?

— Я хочу сказать, ты убил его по-нашему: весело и цинично, с улыбкой и без обиды. Ты убил его, усмехаясь, а на такое способен далеко не любой… Ты талантлив, и скоро превзойдешь меня. Убивая, ты любил это мироздание, и мироздание счастливо смеялось, когда ты выбивал жалкий дух из слабого тела… Тьфу, черт, опять говорю красивости. Но все равно — молодец.

— Но он все-таки человек.

— Он козел, — отмахнулся Игорь, — и от него нулевая польза. Вот сейчас польза будет — он сгниет и послужит дивным удобрением для местных земель.

— Но он был жив, — твердил Гера, — а значит, мог измениться. Мог стать великим писателем, художником, музыкантом…

— Великой кучей говна! — рявкнул Игорь. — Прямо не знаю, что с тобой делать. А так здорово начинал…

— Это самое страшное.

— Мудак, — ласково сказал Игорь. — Ты, видать, начитался: Толстого там, Достоевского… Или Соловьева с Бердяевым? Ты, лейтенант, этих не читай. Они ведь, так сказать, сочинители. Сидели в девятнадцатом веке и сочиняли: кто шустрее, кто отвязнее. Соревновались, поди.

— А кого почитать?

— Эх, — ответил Игорь. — Но это потом. Сейчас, как ты понимаешь, надо размяться.

— Я не стану убивать, — сказал Гера.

— Даже свинью-наркомана?

— У тебя нет людей: сплошные козлы и свиньи!

— Если ты хочешь, я буду называть Пиндара соловьем, — сказал Игорь. — Но решать эту проблему надо. И решать по форме цэ-эф один.

Духовная жизнь

Выжрав поутру миску божьей росы, поросенок Пиндар удобно возлежал на пригорке, подставляя солнцу свой левый бок. На подступах чавкала грязь, слегка прикрытая желтоватыми листьями. Пиндар притворялся, что отдыхал — он, как все знали, лежал в засаде.

За поросенком волочилась слава живой легенды. Пиндар вышел ростом с упитанную овцу, говорил — когда в настроении — человеческим языком, а в бою бывал страшен: поросенок-берсерк, наводивший ужас на местных волков. Главным оружием поросенка были таранный удар и мертвая хватка. Также сплетничали, что Пиндар владел магическим словом. Цвета же он был не розового, а черного.

Район считал Пиндара серединой между национальной гордостью и ублюдком. Серединой едва ли золотой. Но это — в целом. Мнения же разделялись до матов и хрипоты. Пессимисты ворчали, что Пиндар послан человечеству за грехи. Оптимисты верили, что это смельчак, готовый секс-символ. Одно время Пиндара хотели выдвинуть в депутаты. Говорил — харизмой вышел.

Самым философским было воззрение Василия Прелого. Умник судачил, что это дух товарища Сталина принял облик простой свиньи, дабы внедриться в жизнь глубинки, хлебнуть народной беды и знать, за что поквитаться со сволочами. И уж совсем некоторые божились, что Пиндар, если захочет, может пророчествовать.

Стоит заметить, что когда Пиндара называли Иосиф Виссарионович, он рычал. Из чего можно сделать вывод, что дух товарища Сталина, к счастью или к беде, но пребывает все-таки в ином месте… Из пророчеств сбылось одно: по весне Пиндар предрек, что у деда Исая рухнет стайка, и стайка с треском провалилась. Однако настоящие миссии так не пророчат.

Добыча тянулась словно магнитом. Не прошло и пяти минут охотничьей лежки, как мимо пригорка пошла девка в цветастой юбке. Девка была румяна, пригожа — прямо загляденье.

«Секс, — подумал Пиндар, — всему голова…» Девку что-то напевала, прыгая по ухабам.

Катерина — а девку случайно звали именно Катериной — приблизившись на расстояние одного прыжка. Тогда Пиндар лениво вышел из-за кустов.

— Ой, — сказала Катерина. — Здравствуйте…

— Здорово, Катька, — сказал Пиндар. — Куда это намылилась? На блядки, поди?

— Да что вы! — испугалась Катерина. — Я к Олесе иду.

— Так вдвоем, что ли, на блядки идти решили?

— Нет!

— А придется, — вздохнул Пиндар. — Где наша не пропадала? Раздевайся, Кать, раз пришла.

Катерина покраснела.

— Да ты же свинья!

— Знаю, — сказал Пиндар. — Но это ничего не меняет. Недаром дед Исай нарек меня первым имморалистом.

— Пиндар, зачем я тебе? Ты же еще маленький.

— Да так, — сказал Пиндар. — Давненько голых баб не видал.

— Но зачем? Я ведь женщина, — напомнила Катерина. — А тебе бы крошечку-хаврошевку в самый раз.

— Мне, — сказал Пиндар, — любовные игры по барабану. Ты мне для души понадобилась.

— Это как?

— Душа, Катька, требует, — объяснил поросенок. — Когда душа хочет, хрен ты ее уймешь. Это, Кать, называется духовная жизнь. Слыхала про такую?

— Слыхала, — обрадовалась Катерина. — Нам про нее в школе много чего рассказывали. Так я тебе, Пиндар, лучше спою что-нибудь, если тебе духовно вздрючиться невтерпеж.

— Кого споешь? — презрительно сказал Пиндар. — Я, когда выпью, только битлов слушаю и Алешу. Алеша — это тебе не хрен чихнул… Алеша — Чайковского может. Ну раздевайся, дура, чего стоишь? Ждешь, пока забодаю?

Пиндар угрожающе хрюкнул.

Катя, делать нечего, стянула с себя юбку и кофту. Пиндар поощрительно жмурился и стонал.

— А трусы? — робко спросила Катя.

— И трусы, Катенька, — сказал Пиндар. — Если тебе не трудно, брось их на дерево. И повыше. Вот так, умница… Вот так, моя маленькая…

Бесстыдные глазки буравили ее тело. Бесстыдный воздух обдувал ее, как хотел, как давно, наверное, мечталось в его фантазиях. А бесстыдный холод лапал ее за бедра, за шею, за живот. Катя поежилась.

— Ну зачем тебе это? — всхлипнула она. — Ты же всего-навсего поросенок, хоть и крутой.

— Я, — сказал Пиндар, — так прикалываюсь. Шучу я, Кать. Ладно, иди в деревню.

Катя начала собирать раскиданную одежду.

— Ты мне это брось, — сказал Пиндар. — Ты в деревню без одежды иди. Полезешь на дерево — забодаю.

— Но почему?

— По приколу, — усмехнулся Пиндар. — Иди-иди, там тебя, голенькую, Матвей с мужиками встретит. Накормит, согреет и спать уложит. А потом еще раз уложит. И еще раз. И так до утра…

Поросенок завизжал от восторга: так, видать, понравилась мысль.

Катя, размазывая по лицу соленые капли, тихо побрела навстречу Матвею и мужикам. Бесстыдный холод обнял ее, лаская все быстрее и проникая внутрь, почти до сердца. Катя застонала, сначала тихонько… Но холод уже ничего не боялся. Он получал наслаждение, терзая ее, сильнее и яростнее — он дрожал и дрожало катино тело. Он содрогнулся, счастливый… Катя прикусила губу.

Позади захлебывался визгом Пиндар-шутник.

Через пять минут мимо пошел полувековой дядька. Пиндар, нарушив притворный сон, выскочил тому прямо под ноги.

— Здорово, мужик.

— И тебе здорово, животное.

— Ну чего стоишь? Штаны-то снимай.

— Зачем?

— Не твоего ума дела. Снимай, тебе говорят. А не снимешь, горло перегрызу.

— Ну тогда ладно, — покорно сказал мужик. — Так бы сразу и говорил.

Он исполнил просьбу быстро и деловито, не мялся, не переживал, мужчина все-таки, куда ему до недавней барышни.

— Ты штаны-то на дерево забрось.

— Это еще на фига?

— Прикол у меня такой, — нетерпеливо объяснил Пиндар. — Ты только повыше швыряй, чтоб воры не унесли.