Джоджо Мойес - Девушка, которую ты покинул Страница 50

— Семья Лефевр проводила ревизию работ Эдуарда Лефевра, в ходе которой обнаружилось, что несколько работ отсутствуют. Среди них «Девушка, которую ты оставил». После тысяча девятьсот семнадцатого года никаких документальных свидетельств о ней не сохранилось.

— Сумасшедший дом какой-то! Картина была… Дэвид купил ее у одной американки. В Барселоне.

— Хозяйки галереи? У тебя сохранился чек?

— Нечто вроде. Но это просто бумажка. Она собиралась выбросить картину. Уже выставила ее на улицу.

— Ты знаешь, кто была та женщина? — устало проводит Пол рукой по лицу.

— Господи, столько лет прошло! — качает головой Лив.

— Лив, ты должна вспомнить. Это крайне важно.

— Да не могу я ничего вспомнить! — взрывается она. — Ты заявляешься ко мне и требуешь, чтобы я подтвердила право собственности на свою картину, и только потому, что кто-то где-то решил, будто миллион лет назад картина принадлежала ему! Я ничего не понимаю, — говорит она. — У меня просто в голове не укладывается!

Пол в отчаянии закрывает лицо руками. Потом поднимает голову и в упор смотрит на Лив:

— Лив, мне правда очень жаль. У меня еще никогда не было такого поганого дела.

— Дела?

— Это моя работа. Я разыскиваю украденные произведения искусства и возвращаю их владельцам.

И она слышит стальные нотки в его голосе.

— Но картина не была украдена. Дэвид честно купил ее. А потом подарил мне. Она моя.

— Лив, она была украдена. Да, почти сто лет назад, но все же украдена. Послушай, у меня есть и хорошие новости. Они предлагают тебе компенсацию.

— Компенсацию?! Так ты считаешь, дело в деньгах?!

— Я просто говорю…

— Знаешь что, Пол? Думаю тебе лучше уйти, — прижимая руку ко лбу, говорит Лив.

— Понимаю, картина очень много для тебя значит, но ты должна понять…

— Я серьезно. Тебе лучше уйти.

Они стоят, сверля друг друга глазами. Лив кипит от ярости, что с ней впервые в жизни.

— Послушай, я просто пытаюсь придумать, как урегулировать вопрос до суда…

— Прощай, Пол. — И она провожает его к выходу, а когда захлопывает за ним дверь, ей кажется, будто трясется весь дом.

18

Их медовый месяц. Или вроде того. Дэвид работал над проектом нового центра конференций в Барселоне, монолитного сооружения, в стеклянных стенах которого должны были отражаться голубое небо и мерцающее море. Она помнит, как ее слегка удивило, что он свободно владеет испанским языком. И вообще, он так много всего знал, о чем она даже не подозревала, что это внушало ей благоговейный трепет. Жили они в гостинице, и каждый день проходил примерно так: после полудня они обычно лежали в постели, а затем бродили по средневековым улочкам Готического квартала или Борна, стараясь укрыться в тени и время от времени останавливаясь, чтобы выпить мохито. От жары кожа становилась влажной, и их тела прилипали друг к другу. Она до сих пор помнила тяжесть его руки на своем бедре. У него были руки мастерового. И он всегда немного расставлял руки, будто держал невидимые чертежи.

Они как раз подходили к площади Каталонии, когда услышали громкий женский голос с американским акцентом. Она истерично кричала на трех мужиков, которые с бесстрастными лицами выносили из парадного подъезда мебель, домашнюю утварь, разные безделушки и оставляли их на тротуаре перед домом.

— Вы не имеете права! — орала женщина.

Выпустив руку Лив, Дэвид подошел поближе. Женщина — худая блондинка средних лет — только горестно охнула, когда на улицу выкинули очередной стул. Возле нее уже начали собираться зеваки.

— С вами все в порядке? — взяв ее под руку, спросил Дэвид.

— Это все хозяин дома. Избавляется от маминого имущества. А я никак не могу втолковать ему, что мне их держать просто негде.

— А где ваша мать?

— Умерла. Я специально приехала, чтобы рассортировать мамины вещи, а он заявил, чтобы я прямо сегодня забирала свое барахло. Эти люди просто вышвырнули вещи на улицу, и я ума не приложу, что мне делать.

Лив помнит, как Дэвид взял все в свои руки: велел ей отвести женщину в кафе на другой стороне площади и отчитал по-испански тех мужиков. Американка, которую звали Марианной Джонсон, пила ледяную воду, обеспокоенно наблюдая за происходящим. Оказывается, она только прилетела этим утром и не знает, куда ей идти и что делать.

— Простите, а когда умерла ваша мать?

— О, три месяца назад. Я понимаю, что мне следовало приехать раньше. Но возникает столько сложностей, когда не говоришь по-испански. А мне ведь еще надо было, чтобы тело отправили для захоронения на родину… а я только что развелась, и все легло на мои плечи…

Ее корявые пальцы были сплошь унизаны жуткими пластмассовыми кольцами, на голове — бирюзовый шарф, который она постоянно теребила.

Дэвид разговаривал с каким-то мужчиной, по-видимому хозяином дома. Поначалу тот держался агрессивно, но уже десять минут спустя они уже обменивались теплым рукопожатием. И вот Дэвид уже подсел к ним за столик. Ей надо отобрать вещи, которые она хочет оставить, сказал Дэвид, а он даст ей адреса транспортных компаний, которые все упакуют и переправят в Америку. Хозяин дома разрешил оставить имущество до завтра. Все остальное можно отдать за небольшую плату грузчикам, которые уж потом распорядятся по собственному усмотрению.

— Как у вас с деньгами? — деликатно спросил он. И в этом он был весь.

Марианна Джонсон чуть не плакала от благодарности. Они помогли ей рассортировать вещи: отодвинуть их налево и направо, в зависимости от того, что она собиралась оставить себе. И пока они этим занимались, Лив повнимательнее пригляделась к предметам на тротуаре. Там была пишущая машинка «Корона», толстые альбомы в кожаных переплетах с пожелтевшими вырезками из газет.

— Мама была журналисткой, — объяснила женщина, бережно складывая альбомы на каменные ступени. — Ее звали Луанна Бейкер. Я с детства помню, как она делала подборки.

— А это что такое? — показала Лив на какой-то коричневый предмет.

Он почему-то наводил на нее ужас, хотя издалека невозможно было его толком разглядеть. Ей показалось, будто мелькнуло что-то похожее на зубы.

— Ах, это! Мамины высушенные головы. Она любила собирать всякую всячину. Там где-то есть фашистский шлем. Как думаете, музеи могут заинтересоваться?

— Вы не оберетесь хлопот, когда будете провозить их через таможню.

— О боже! Придется оставить все на улице. Ну и жара! Я сейчас умру, — вытерла она взмокший лоб.

А потом Лив увидела картину, прислоненную к креслу-качалке. Даже среди всей этой неразберихи лицо на портрете невозможно было не заметить, оно завораживало и заинтриговывало. Лив подошла поближе и развернула картину. С полотна в облупившейся позолоченной раме на нее вызывающе смотрела молодая девушка. Густые золотисто-рыжие волосы рассыпались по плечам, горделивый изгиб губ, раскрытых в намеке на улыбку, явно говорил о чем-то сокровенном. О чем-то чувственном.

— Она похожа на тебя, — шепнул ей на ухо Дэвид. — Посмотри, ты выглядишь именно так!

У Лив были белокурые, а не рыжие волосы, к тому же коротко стриженные. Но она сразу поняла, что он хочет сказать. Она поймала его взгляд, и все окружающее словно исчезло.

— Вы собираетесь оставить портрет себе? — повернулся Дэвид к Марианне Джонсон.

Она выпрямилась и бросила на него вопросительный взгляд:

— Ой, нет. Я так не думаю.

— Тогда разрешите мне купить его у вас, — понизив голос, произнес Дэвид.

— Купить? Можете забрать его просто так. Это самое меньшее, что я могу для вас сделать, учитывая, что вы буквально спасли мне жизнь.

Однако Дэвид отказался. Они стояли на тротуаре и торговались самым причудливым образом. Дэвид настаивал на том, чтобы заплатить больше денег, чем ей было удобно принять. Наконец Лив увидела из-за вешалок с одеждой, которую принялась снова разбирать, что они обменялись рукопожатием. Значит, все же сошлись на цене.

— С превеликим удовольствием отдаю ее вам, — сказала Марианна, пока Дэвид отсчитывал деньги. — Честно признаться, мне она никогда не нравилась. Когда я была маленькой, мне вечно казалось, будто она смеется надо мной. Уж больно она высокомерная.

Начало смеркаться. Снабдив Марианну Джонсон номером мобильного телефона Дэвида, они оставили ее на пустом тротуаре паковать вещи, с которыми она собиралась ехать в отель. Они шли обратно по самой жаре, и Дэвид светился от счастья так, словно приобрел бесценное сокровище. Он благоговейно обнимал картину обеими руками, а поздно вечером точно так же будет обнимать Лив.

— Это будет моим свадебным подарком, — сказал он. — Учитывая, что я так ничего тебе и не подарил.

— А мне казалось, что ты не хочешь нарушать чистоту линий своих стен, — решила поддразнить его Лив.