Умберто Эко - Пражское кладбище Страница 50

Потом я вернулся к себе. В романе Гёдше кто-то, верно Далла Пиккола, оставил закладку. Моего немецкого хватало понимать самую суть — естественно, не оттенки. Да. Это моя речь раввина на пражском погосте, добавлено только (у Гёдше явно был театральный вкус) несколько более богатое описание ночной сцены. У него первым на кладбище приходит банкир, некий Розенберг, в обществе польского раввина (ермолка, пейсы). Они нашептывают сторожу пароль — каббалистическое слово из семи слогов.

Затем является тот, кто в моем первоначальном варианте был повествователем. Привел его какой-то Лазали, обещавший дать тому поприсутствовать на сходке, имеющей место раз в сотню лет. Они переодеваются (накладные бороды, широкополые шляпы), а дальше все точно по моему тексту, слово в слово, не исключая и финала — с голубеньким светом, источающимся из гробницы, и силуэтами раввинов, уходящих в туман и в ночь.

Эта скотина использовала мой рапорт, нашпиговав его мелодрамными эпизодиками. Любую низость, но заработать два-три талера. Вот уж действительно, ни на волосок ни религии, ни морали в нашем обществе.

Именно то происходит, чего алчут эти самые евреи. Пойду-ка спать. Я запренебрег привычками скромного гастронома. И вино пить забросил… не считая несусветных количеств кальвадоса. И несусветно кружится голова. Ох, что-то я повторяю одни и те же слова. Надо спать. И поскольку, только кидаясь в сон без сновидений, я умею превращаться в аббата Далла Пиккола, мне хочется просто-таки поглядеть, как же удастся проснуться в облике кадавра, чьему умерщвлению я был и свидетелем и причиной.

15

Далла Пиккола воскрес

6 апреля 1897 г., на рассвете

Капитан Симонини, не знаю, из вашего ли тяжкого сна (несусветного, раз вам нравится это слово) я пробуждаюсь и читаю последние страницы. Сейчас разгорается рассвет. Прочел и могу сказать, что, думаю, по какой-то неясной причине вы лжете. Вся ваша жизнь, к тому же столь искренне выставленная напоказ, позволяет предположить, что в некоторых случаях ложь вам не чужда. Если есть кто на свете, знающий определенно, что меня вы не убили, — это я. Захотелось проверить. Скинув рясу, полуголым я спустился вниз и в погреб, распахнул люк, но от входа в смрадную, описанную вами кишку шибануло таким зловонием… Тут я замер и подумал: а что я лезу туда проверять? Лежат ли там все еще кости от того трупа, который, по вашим словам, вы уложили чуть ли не тридцать лет назад? Я должен ползать в этой мрази и разбираться, мои там кости или не мои? Позвольте возразить, что про свои кости я знаю и без того. Ну хорошо, поверю, что вы убили аббата Далла Пиккола. Кто в таком случае я? Я не Далла Пиккола, которого вы убили и на которого я, кстати сказать, не похожу. Разве если существуют два разных аббата Далла Пиккола?

Разгадка, может быть, в том, что я безумен. Боюсь покидать дом. Но ведь придется выходить за покупками. Священнослужительский наряд не позволяет мне обедать по дрянным харчевням. А превосходно оборудованной кухни, какая у вас, у меня нет. Хотя, позвольте заверить, я не менее вашего гурман.

И еще меня грызет неукротимое желание покончить с собой. Знаю — это дьявольское искушение.

К тому же зачем себя убивать, если вы меня вроде бы уже убили? Напрасно потраченное время.

7 апреля

Достопочтенный аббат, хватит, наконец.

Не могу вспомнить, что я делал вчера. Сегодня я нашел в дневнике вашу запись.

Прекратите терзать меня. У вас тоже нелады с памятью? Тогда делайте как я. Созерцайте какое-то время пуп. А потом пишите, пишите, пишите, и пусть рука ваша действует за вас. Почему это мне приходится припоминать все, а вам — только то немногое, что я стараюсь забыть?

Меня в данный момент захватывают другие воспоминания. Только я убил Далла Пиккола, как сразу получил записку от Лагранжа, который назначал встречу на этот раз на площади Фюрстенберга, в полночь. Площадь эта в полночь зловеща. У меня, что называется, совесть (как любят выражаться люди порядочные) была нечиста, я убил человека только что перед этим и опасался, как дурак, что вдруг Лагранж может каким-то образом это знать. А он, понятное дело, собирался говорить совсем о другом. — Капитан Симонини, — сказал он. — Мы хотим, чтоб вы взяли под присмотр одного интересного субъекта. Этот священник… в некотором роде… сатанист.

— И куда вы меня за ним командируете? В ад?

— А вот шутить не надо. Зовут аббат Буллан. Несколько лет назад он был знаком с Аделью Шевалье, служкой в монастыре Сен-Тома-де-Вильнев в Суассоне. Об этой Адели ходили мистические слухи, как якобы она исцелилась от слепоты и предрекает будущее. У монастыря стало обнаруживаться скопление верующих. Начальствующие монахини были этим обеспокоены. Епископ удалил ее из Суассона, и тут, ни с того ни с сего, Адель выбрала себе духовного отца. Буллана. Нашли, вообразите себе, друг дружку. И они основали исправительное общество. То есть в честь Господа там не только возносились молитвы, но и осуществлялись различные виды физического отпущения. С целью вознаградить Господа за все обиды, которые нанесены ему грешниками.

— Казалось бы, ничего предосудительного…

— Ничего бы предосудительного, если бы они там не проповедовали, что перед отпущением грехов надобно грехи совершать; человечество низко пало по вине греховодников — Адам блудил с Лилит, а Ева с Самаилом. И не спрашивайте меня об этих господах, потому что в церкви мне рассказывали только про Адама и Еву. В общем, нужно было поправлять положение и для этого совершать кое-что, о чем ясно никто не высказывается, но, похоже, наш с вами аббат с пресловутой мадемуазелью и с преданными приверженцами устраивали радения — назовем их так — несколько суматошливые. В которых все познавали всех. Ходили и слухи, что аббат укромным образом сумел изничтожить плод своих незаконных соитий с Аделью… Вы можете сказать: да, но эти их поступки на первый взгляд не касаются нас, они касаются префектуры полиции. Да. Но в стадном их содружестве оказались и дамы из порядочных семей, и жены крупного чиновничества, и даже одна жена министра. Буллан выманивал у этих благочестивых особ немало денег. Афера затронула интересы государства, и за нее пришлось браться нам. Застрельщиков судили и присудили им по три года заключения за мошенничество и нарушение общественных приличий. Освободились они в конце шестьдесят четвертого года. Потом мы потеряли аббата из виду и, честно сказать, считали, что он угомонился. Он же, полностью реабилитированный по духовной линии после целой череды церковных покаяний, вернулся в Париж и взялся за свое. Опять разглагольствования об искуплении чужих грехов путем совершения собственных. А ведь если к нему прислушаются, эта история перестанет быть религиозным делом и превратится в политическое, как вы понимаете. Заволновалась и церковная общественность. Архиепископ Парижский недавно отрешил Буллана от исполнения литургической службы. Давно пора было, сказал я. Буллан в ответ стакнулся с другим таким же ересиархом, Вентрасом. Вот небольшая подборка-досье, все, что следует знать. Или, вернее сказать, все, что мы знаем. Возьмитесь за него и доложите, что он там затевает.

— Но я же не благочестивая чиновничья жена. Как подобраться?

— Не знаю, как уж, но подбирайтесь. Переоденьтесь священником, что ли. Переодевались же вы в свое время гарибальдийским генералом или чем-то в этом роде.

О, только что мне кое-что пришло в голову. Однако вас, преподобный аббат, это не касается.

16

Буллан

8 апреля

Капитан Симонини, нынче ночью, прочитав вашу раздраженную записку, мне захотелось повторить ваш трюк. Я тоже начинаю писать, как вы. Хотя пупа и не созерцаю. Изливать фразы как автомат, предоставляя, чтобы тело мое, через движение моей руки, усиливалось припоминать то, что душа моя постаралась вытереть из памяти. Ваш доктор Фройд, кажется, был не дурак.

Буллан… Вот я вижу, как мы прогуливаемся около церквушки где-то на окраине Парижа. А может быть, это Севр? Вот я слышу, как Буллан говорит: — Искупать грехи, совершаемые против Господа нашего, значит прежде всего — принимать эти грехи на себя. Мистическое, добровольное самообременение. Грешить, и чем крепче, тем лучше. Вычерпывать чашу низостей, которых дьявол домогается от человечества. Снимать бремя с тех наших слабейших братьев, кто не в силах самостоятельно гнать порабощающие вражьи силы. Вы видели мушиную липучку, изобретенную в Германии? Ее в кондитерских употребляют. Бумажная лента промазывается патокой и вешается над тортом в витрине. Мухи налетают на патоку и приклеиваются и дохнут с голоду или же утопают, когда ленту с мухами выбрасывают в канаву. Ну так вот. Самоотверженный искупитель — такая липучка. Навлекает на себя бесчестия, становится очистительным горнилом.