Улья Нова - Инка Страница 50

Когда торговля замирает, Инка беспокоится, слоняется по лавке, взъерошенная как сова, поправляет бусы и амулеты, перевешивает браслеты и ожерелья, словно от того, на какой стене они пылятся, зависит, оживет ли торговля или будет дремать черепахой в летаргическом сне. Продавцы всегда чувствуют Инкины страдания, стараются успокоить, что амулеты лучше пойдут летом, статуэтки и свечи разойдутся под Новый год, а каменные вазы и горшки все, как один, сметут к восьмому марта. Но Инка отмахивается, просит не рассказывать сказки морских свинок, шипит, что надо отрывать зады от стульев. Она мечется от кассы к витрине и срывает зло на чужих покупателях, чьи спины вплывают в галантерейную и ювелирную лавки, при этом ее юбка, обшитая сверчками, шуршит, а Виракоча без дела парит над штормом ее души.

Однажды, когда торговля совсем остановилась, Инка принесла себя в жертву – проткнула язык и ухо в трех местах. После этого она потеряла способность щебетать как птичка – золотой дротик, пробив раз и навсегда ее язык, сделал его медлительным и мудрым. Никогда теперь с языка не срывалось словцо, которое прежде не было бы прокручено в голове в виде змеи, жующей собственный хвост.

По вечерам продавцы не спешат расходиться, пугливая стайка влетает в кабинет-крепость, здесь все вмиг теряют былую скованность, шумно, оживленно чирикают, тыквенная бутыль плывет по кругу, булькает брусничное пиво и летят дротики в большущую, украшенную перьями и лентами мишень И сама администратор, Инка, шуршит юбкой, выгибается так, что швы на боках трещат, швыряет дротики в самый центр круга, туда, где все сходится и откуда все исходит. И редко попадает мимо цели. Но вот в соседних лавках гаснет свет, улица за окнами тонет, как кусок сахара в чашке густой ночи, волны освобожденных от офисов и контор спадают, настает время возвращаться домой. Если за день торговля ползла разморенной на солнце рептилией, то Инка бредет в свой бедлам-вигвам как рыбак с рваными, пустыми сетями. Если же полки опустели, а крючки и вешалки остались к вечеру без дела, то Инка, торжествуя, несется восвояси, и все празднично блестит вокруг нее, и все кипит в ее руках.

Дома Инку ждала прохлада голых стен, голос-шаман молчал в новой радиоле, подаренной Инке Человеком-Крабом за самопожертвование в работе, за старание и преданность делу. Дома в холодильнике сбраживались плоды, пригодные для еды. Дома волны добрых желаний начинали накатывать на сердце Инки морским прибоем – Виракоча просыпался и требовал от сердца благих дел, от ног – великих походов, а от рук – новых творений. Вот и получалось, что вместо сна Инка помогала соседке Инквизиции искать мужа в ближайших подворотнях, где он почти всегда обнаруживался, и каждый раз – с новой знакомой. На другой день те же прибои несли Инку в гнездышко Азалии и Звездной Пыли – кто же им поможет белить потолок, кто сварит им ароматный кофе, не забыв добавить сахар и лимон, кто угостит их орехами и персиками? Вечером, пока парочка на понятном только им двоим языке, жестикулируя, обсуждает, какой кафель лучше купить на кухню, Инка, сдувшись для подвигов, превращается в усталое, медлительное существо. Но сил ей все же хватает, чтобы добрести до подоконника, где она припадет усталым глазом к цифровому телескопу и глаз начнет блестеть по направлению к темноте небес. Инка тонет все глубже в кофейной тьме, уносится туда, где парят светлячки звезд, она уверена: у всех зверей и птиц, которые водятся на земле, есть подобие на небесах, поэтому для каждого зверя и птицы она подыскивает звезду и так увлекается, что от телескопа ее не оторвать.

Иногда случается, что целый день Инка вихрем носится по городу, и ее синяя юбка волнуется как море в ночную бурю. С открытым лбом и строгим взором мечется Инка, только что мелькнула в центре и вот уже бежит по окраине, болтливый ветер и тот отчаялся ее догнать. Не зная усталости, Инка навещает мастеров, тех, кто болен, кто не имеет ног или так слаб, что путешествие через мегаполис не осилит. Она раздает заказы, напоминает о сроках, торгуется, подбирает товар, а попадающимся на пути аборигенам и чужеземцам советует: есть одна лавка амулетов, и туда стоит заглянуть. Теперь Инка знает многие пешие тропы и умеет выбираться из любой хрущобы. Связать ей руки не может даже время, Инка быстро бегает, старается всюду успеть, да еще длинная юбка, обшитая сверчками, отлично заметает следы, так что и судьба, старая пума с гнилыми клыками, сбилась и не может ее настичь.

Во время кочеваний по городу Инка настороже, не дремлет, не дичится, а взглядом опытного ныряльщика пронзает толщи Океана Людского, среди землевладельцев и батраков, путешественников и прачек, торговцев и каменщиков высматривает Огнеопасного деда, не бредет ли он с птицей на плече, горючим дыханием распугивая горожан. Как-то керамист обмолвился, что Огнеопасного человека можно встретить только случайно, а ловить – бессмысленно, он кочует по городу, заметает следы, меняет телефоны и адреса. Бузина – ас в нанизывании бус из стручков и сухофруктов, ароматических бус из глины, пропитанной благовониями, бус из пенопласта, макарон, жемчуга и пробки, на Инкины расспросы загадочно прищуривался и шептал:

 – Когда разыскиваешь что-нибудь одно, непременно обретаешь другое. Потому что находишь только то, что ищет твое сердце. Ищешь Огнеопасного человека, а найдешь мужа – это закон природы, и тебе уже пора.

 – И не надейся, – отсекала Инка все попытки сближения с Бузиной, и он понуро плелся вон из лавки.

В сердце своем Инка таит надежду, даже Виракоча и тот не подозревает, о чем она грезит, ныряя в толпу, и почему так блестят ее глаза, когда, вытянув шею, она парусником-взглядом скользит над головами. «Уаскаро, Уаскаро, к тебе бреду я наугад по колено в Звездной Реке, тебя ищу, кружу среди лабиринта домов, не чувствуя усталости и холода. Уаскаро, Уаскаро, я выловлю тебя из Океана Людского, тебя, чудо-рыбу, из необъятного и бесконечного Океана Людского достану». Вот что таится у Инка на уме, вот о чем болит и поет ее сердце, даже когда ступает она царственно, не позволяя прочесть лишнего на спокойном и бесстрастном лице.

Когда у Инки дела в городе, ее место пустует, не трепещет бабочка в синем платье у синей стены, не пронзает лавку зорким, пристальным взглядом, и воришки уносят в карманах бусы и перстни. А вечером Инка, скрипя зубами, подсчитывает убытки. Раздираемая злобой, она запирается в крепости, садится спиной к двери, лицом к окну, и ее нервные, кипящие руки наплетают кожаные косицы, меховые медальоны, нанизывают нитки бирюзовых, опаловых и глиняных бус, строчат на швейной машинке «Восход» крошечные кошелечки, обшивают их ракушками, а сумки украшают висюльками из тростника. И вещицы эти бесценные моментально разбирают худые, трясущиеся ручонки городских жителей, пугливых существ, ищущих защиты и покоя. Человек-Краб доволен: слава о лавке пеленает город не хуже, чем дым фабрик и угарный газ трасс.

Осторожно, едва дыша и ничем не выдавая себя, что и требуется от опытного охотника, Инка иногда отклоняется от рабочих маршрутов, выходит из игры – разыскивает Уаскаро. В посольстве Перу ее хорошо знают и никак не могут понять, что это существо хочет, что ей нужно от этого перуанца, одного из миллионов перуанцев, рассыпанных по Америке и миру. Ничего не проясняется, мертвый или живой исчез Уаскаро, Заклинатель Встреч, в неизвестном направлении, затерялся на просторах планеты. Лишь однажды, когда Инка спряталась от жара полуденного в тенистых коридорах посольства, щуплый, похожий на тощую норку мужчина из персонала сощурился на ее вопрос, прижался к стене коридора и уточнил:

 – Уаскаро, с ястребом? Тот, о котором говорят, что он – Заклинатель Встреч?

Жадным, энергичным кивком Инка подтвердила и, пихнув в ладонь щуплому норке купюру, убедила продолжать.

 – И вы туда же. Тут, в Москве, все мечтают его найти. Всякие коммерсанты, банкиры, валютные проститутки, олигархи и государственные служащие терзали его, требовали встреч. Сами подумайте, что значит быть Заклинателем Встреч и жить при этом в Москве.

 – А он все еще в городе?

 – Он не такой, как мы с вами. Надо помнить, он не такой, как мы. Он помогает всем, он везде и нигде, – испугавшись, что наболтал больше, чем цена купюры, смятой в его сухощавом кулачке, норка ссутулился, буркнул, что занят, и заторопился по коридору, свистя тканью летнего парусинового костюма. Он пару раз воровато обернулся и, перейдя на бег, исчез за одной из многочисленных дверей. Задетая поспешным бегством, Инка немного пошатнулась в самообнаружении, но, вовремя опомнившись, обняла руками плечи и вывела себя во двор, где почувствовала усталость шамана, который танцевал три ночи и вдруг выдохся совершенно.

В конце месяца в лавку стекаются мастера, приносят товары, и начинается торг. Лавка заполняется запыхавшимися людьми, у которых что-то гремит в мешках, звенит в рюкзаках, перекатывается в карманах и бряцает в авоськах. Инка кивком головы приветствует каждого, высыпает на прилавок товар, любую бусину, любой замочек осматривает придирчиво, ни царапина, ни трещина не укроется от ее внимательных глаз. Торгуется Инка хладнокровно, цены сбивает тихо, вкрадчиво, и последнее слово и последний смех остаются за ней. Не всегда мастера довольны ценой, начинают бормотать, верещат как саранча машут руками и выкрикивают угрозы. Бурю протестов пережидает Инка в крепости, теребит узелок с косточками кролика, тянет кофе во времени, прислушивается, не успокоилось ли возмущение, нельзя ли продолжить торги.