Ник Хорнби - Hi-Fi Страница 50

– Ты знаешь, что мы тоже выступаем? – говорит Барри.

– Только через мой труп.

– Лора сказала, что разрешит, если я помогу с постерами, ну и с остальным.

– Надеюсь, вы не собираетесь ловить ее на слове?

– Естественно, собираемся.

– Не будете играть, получите десять процентов выручки.

– Нет, мы сыграем.

– Черт, что за ерунду она затеяла? Ладно, двадцать процентов.

– Нам необходимо выступить.

– Сто десять процентов. Это мое последнее слово.

Он смеется.

– Я серьезно. Придет человек сто, вход – пятерка с носу, то есть я предлагаю вам пятьсот пятьдесят фунтов. Все эти деньги я готов отдать за удовольствие не слышать вас.

– Роб, мы лучше, чем ты думаешь.

– Не верю. И послушай, Барри. Придут Лорины сослуживцы, люди, у которых дома собаки, дети и пластинки Тины Тернер. Как вы с ними уживетесь в одном подвале?

– Это пусть они с нами уживаются. И между прочим, мы уже больше не называемся «Барритаун». Ребятам надоело, что я Барри из «Барритауна». Мы теперь «СДМ». «Соник Дэс Манки».[110]

– «Соник Дэс Манки»…

– Как тебе? Дик одобрил.

– Барри, ты же давно разменял четвертый десяток. Ради самого себя, ради своих друзей, ради своих мамы с папой ты не должен петь в группе с таким названием.

– Ради себя, Роб, я должен дойти до самого предела, а наша группа как раз и доходит до предела. И даже дальше идет.

– Вот именно, если попадетесь мне на глаза в пятницу вечером, обещаю устроить вам что-нибудь совсем уж запредельное.

– Этого-то мы и хотим. Отклика. А если Лорины буржуи-адвокаты станут воротить нос, так и шли бы они… Пусть побесятся – найдем на них управу. Мы готовы ко всему. – Он издает смешок, который по наивности считает демоническим.

Кое-кому вся эта история могла бы показаться весьма забавной. Кое-кто сделал бы из нее анекдот, повторяя его слово в слово даже при виде разносимого вдребезги клуба, даже при виде того, как толпа рыдающих адвокатов ломится к выходу, брызжа кровью из ушей. Я отношусь к этой истории по-другому. Я сворачиваю ее в тугой клубок нервозного страха и от греха подальше прячу у себя в потрохах, где-то между пупком и задним проходом. Но даже Лора не видит повода для беспокойства.

– Это только для первого раза. И потом, я сказала, что выступление продлится максимум полчаса. А то, что пара моих приятелей сбежит, так ничего страшного – все равно они не смогут каждую неделю звать бэбиситтеров.

– Сама знаешь, мне надо заплатить аренду. А еще за квартиру…

– Все уже сделано.

От одной этой коротенькой фразы что-то у меня в голове перещелкивает. Я вдруг умолкаю. И дело не в деньгах, а в том, как она обо всем умеет позаботиться: просыпаюсь я тут как-то утром и вижу, что она роется в моих синглах, отбирая из них те, что, как она помнит, я когда-то крутил, и складывает их в специальные сумки, которые я раньше носил с собой в клуб, а потом они много лет пылились в шкафу. Она поняла, что, не получив пинка под зад, я с места не двинусь. А еще поняла, как счастлив я был, занимаясь всем этим. И с какой стороны ни посмотреть, вывод напрашивается только один: что бы она для меня ни делала, она делает это из любви ко мне.

Я уступаю порыву, который в последнее время усиленно давил в себе, и обнимаю ее.

– Извини, я веду себя как дурак. На самом деле я ценю все, что ты для меня делаешь, и знаю, ты делаешь это из лучших побуждений, и я тебя люблю, хотя по мне сразу и не скажешь.

– Все нормально. Да вот только ты вечно какой-то дерганый.

– Знаю. Но сам не понимаю отчего.

Если бы мне пришлось-таки высказать догадку, отчего я такой дерганый, я свалил бы все на не самое приятное ощущение – ощущение того, что я попался. Мне, в некотором смысле, было бы уютнее не чувствовать себя так прочно привязанным к ней; мне было бы уютнее, если бы все те радужные предчувствия и сладкие предвкушения, какие бывают в пятнадцать, двадцать и даже двадцать пять лет, когда ты уверен, что в любой момент у тебя в магазине, офисе или на дружеской вечеринке может возникнуть совершеннейшее в мире создание… если бы все это по-прежнему оставалось где-нибудь тут, спрятанным в заднем кармане штанов или нижнем ящике стола. Но нет, похоже, все в прошлом – от такого кто угодно станет дерганым. Мы с Лорой теперь одно, и бессмысленно притворяться, что это не так.

33

Я знакомлюсь с Кэролайн, когда она приходит брать у меня интервью для газеты, и сейчас же, не мешкая, еще пока мы стоим у барной стойки и ждем заказанных напитков, влюбляюсь в нее. Сегодня, впервые за лето, жарко, и мы садимся за столик на тротуаре и смотрим на проезжающие мимо машины. У нее розовые щеки, а одета она в бесформенный сарафан и громоздкие ботинки – на ней этот наряд почему-то смотрится по-настоящему красиво. Впрочем, сейчас я готов влюбиться в кого угодно. Это из-за погоды – из-за нее я чувствую себя так, будто куда-то исчезли все те отмершие нервные окончания, которые мешали остроте чувств, да и, с другой стороны, как можно не влюбиться в девушку, пожелавшую взять у тебя интервью для газеты?

Она пишет для «Тафнелл паркер», одного из тех бесплатных, напичканных рекламой изданий, что подсовывают вам под дверь, а вы их отправляете прямиком в помойку. Собственно, она студентка, изучает журналистику, и это у нее такая практика. Она говорит, что главный редактор не уверен, нужна ли ему ее статья, поскольку он не слыхал ни о магазине, ни о клубе, и к тому же Холлоуэй находится на самой границе не то округа, не то прихода, не то района их охвата, или как это у них называется. Но Кэролайн захаживала в старый «Граучо», и ей там нравилось, поэтому она решила сделать нам рекламу.

– Я не должен был вас пускать, – говорю я. – Вам же тогда было лет шестнадцать.

– Неужели?

Я недоумеваю, почему она это сказала, пока до меня не доходит смысл моих собственных слов. Я сказал это не для того, чтобы как-нибудь поумильнее продолжить разговор, да и вообще не для того, чтобы как-нибудь продолжить разговор; просто я подумал, что если сейчас она студентка, то тогда, скорее всего, училась в школе, пусть даже на вид ей около тридцати. Узнав, что она поступила в университет не сразу и после школы успела поработать секретаршей в левого толка издательстве, я пытаюсь исправить произведенное (надеюсь) на нее впечатление, но так, чтобы полностью его не перечеркнуть, если понимаете, о чем я, и только еще больше все порчу.

– Когда я сказал, что не должен был вас пускать, я не имел в виду, что вы молодо выглядите. Наоборот. – Господи! – Нет, старой вы тоже не выглядите. Вы выглядите ровно на ваш возраст. – Того не легче. А вдруг ей сорок пять? – Да, именно так. Ну, может, чуть моложе, но ненамного. Не очень намного. Как раз как надо. Я совсем забыл, что не все поступают сразу после школы. – Все, пора из подслеповатого, бессловесного, сентиментального олуха превращаться в изощренного потнорукого соблазнителя.

Однако следующие несколько минут я с нежностью оглядываюсь на дни, проведенные мною в образе сентиментального олуха, – они кажутся мне бесконечно привлекательнее следующей моей инкарнации, в которой я стану Мужчиной Без Принципов.

– У вас, наверное, огромная коллекция пластинок? – говорит Кэролайн.

– Ага. Не хотите зайти посмотреть?

Только это я и имел в виду! Только это! Я подумал, может, она захочет сфотографировать меня на фоне коллекции или как-нибудь еще. Но Кэролайн бросает мне в ответ такой взгляд поверх темных очков, что я в уме перематываю пленку, еще раз прослушиваю свою фразу и издаю довольно громкий стон отчаяния. Хотя бы теперь она смеется.

– Поверьте, обычно я такого не говорю.

– Не беспокойтесь. Все равно я не думаю, что редактор позволит мне сделать портретный очерк в духе «Гардиан».

– Меня не это обеспокоило.

– Ладно, все в порядке.

Следующий ее вопрос заставляет меня напрочь забыть о конфузе. Всю свою жизнь я ждал этого момента, и вот, когда он настал, я невероятным образом оказываюсь неготовым, чувствую себя застигнутым врасплох.

– Как выглядит первая пятерка ваших любимых вещей? – говорит она.

– Прошу прощения?

– Что входит в пятерку ваших самых любимых записей? Которые берут на необитаемый остров, минус – сколько там? Да, минус три.

– Минус три чего?

– В «Дезерт айленд диске»[111] просят назвать восемь. Восемь минус пять, получается три, правильно?

– Ага. Вернее, плюс три. А не минус три.

– Минутку, я только… ну да ладно. Итак, ваша первая пятерка?

– В клубе или дома?

– А что, есть разница?

– РАЗУМЕЕТСЯ… – Легкий перебор. Я притворяюсь, что у меня запершило в горле, прокашливаюсь и начинаю снова: – Да, кое-какая. У меня есть первая пятерка любимых танцевальных вещей, и просто первая и абсолютная пятерка. К примеру, одна из самых моих любимых песен – «Sin City» «Флайинг Буррито бразерс», но в клубе я бы ее ставить не стал. Это кантри-роковая баллада. Если б я ее поставил, все бы разошлись по домам.