Ирина Ратушинская - Наследники минного поля Страница 50

— И ты выйдешь на арену — здесь, от советского цирка?

— Толком нет. Скорее буду предметом обстановки: между занавесом и ареной. Голуби сами будут работать, но им надо, чтоб я была. Они ко мне на свист, только такой свист, что не слышно, слетятся обратно. В такой большой барабан шёлковый. Вот я буду за тем барабаном, держать его. Мам, ну что мы про голубей! Я так рада тебя видеть! Ты же не знаешь ещё, ты теперь бабушка!

Света достала фотографию Катерины. Катерина стояла, сама собой довольная, в одних трусиках, и держала полосатый мяч. Марина умилилась. А когда женщины умиляются — это надолго. Так что когда позвонили и ввалились всей компанией Яцек, Андрейка и Яся, мама встрепенулась и сделала тревожные глаза: она же забыла Свету предупредить, чтоб не сразу им выкладывала про цирк. А осторожненько.

Кто изменился за это время — так это Яся. Было дитя малое, а стала паненка с длинными косами. И целоваться со Светой засмущалась. Мама засуетилась, стала всем фотографию Катерины показывать. Но все-таки Света ляпнула, нашла время:

— А я с цирком приехала! Хочешь, Яся в цирк?

— В сове-етский?

— Ну да, с каким же я еще могу приехать?

Яся голову набок склонила и выставила остренький подбородок:

— Конечно, хочу. Мы с ребятами уже договорились: все соберёмся и пойдём свистеть.

— Почему свистеть? — удивилась Света.

Серые Ясины глаза полыхнули яростью.

— Мало русским, что они Польшу кровью залили, так ещё приехали цирк устраивать! Мы все будем свистеть! Всё представление! Вот.

— Яся, замолчи и выйди в другую комнату, — ровным голосом распорядился Яцек. Яся вышла без слова, но успела подарить Свету таким взглядом, будто её русские тюремщики в камеру препровождали.

Яцек, бровью не поведя, усадил циркачку на диван.

— Ну, Света, рассказывай.

Выслушал, вздохнул и улыбнулся:

— Молодец, что приехала. А на Яську не обращай внимания. Дети всегда болтают, что попало. Там, где взрослые смолчат. Мы-то всё понимаем… Постарайся не обижаться.

— Дядя Яцек, я не обижаюсь. Но вы-то всё понимаете, а я не всё. И, если все вокруг смолчат, я так и не пойму. За что на нас свистеть, например. Дети без причины не станут такое устраивать. Давайте лучше все всё будем понимать. А с Ясей мы поладим. Прелесть, какая она сердитая! Пускай свистит на здоровье.

Света сделала глаза, как были у Яси, когда она сообщала насчет свиста, и все облегчённо засмеялись. Ясю немедленно амнистировали, к её некоторому разочарованию. Ладно же, она этой циркачке покажет!

Только ей не хватало русской родственницы…

За чаем она не слишком выламывалась: из почтения к отцу. А дальше ей сама Света предоставила случай:

— У меня репетиция завтра только. Яся, ты мне часок-другой не уделишь? Покажешь мне город, хоть немножко?

— С удовольствием, — сделала Яся благонравный вид.

Света ухмыльнулась: до того было похоже на то, как она сама в детстве это делала.

На улице она отдалась на волю Яси в смысле маршрута. А той только и надо было:

— Вот тут главные бои были. Когда Варшава восстала. Армия Крайова билась с немцами, а ваши на том берегу стояли, любовались. Ждали, чтоб немцы всех перебили. А потом сами вошли, стали казнить по всей Польше, и Армию Крайову — первую.

О, она много Свете рассказывала. И всё Свете в лицо заглядывала: интересовалась произведённым впечатлением. Нет, отец в восстании не участвовал. Его русские в тридцать девятом взяли в плен, и дедушку тоже. Дедушку расстреляли, а папа чудом уцелел. Русские тысячами казнили, десятками тысяч. И пытали. Такие же звери, как жиды, ничуть не лучше. Да знает ли Света, кто такой Берман? Ага, как про аресты и пытки — так она не знает, она про голубей мира знает!

И опять заглянула в лицо: что, слопала?

— И потому вы будете свистеть?

— И потому мы будем свистеть.

— А ты умеешь?

Яся оглянулась: не видит ли кто. Всё-таки неприлично девочке на улице… Вытянула губки розовой трубочкой. Свист получился жалкий, младенческий.

— А на пальцах ты умеешь?

— А на пальцах девочки не свистят.

— А так не слышно будет. Хочешь, научу?

— Прямо здесь?

Ну и дикари эти русские… Но искушение было слишком велико. Только где бы попрактиковаться? Дома ведь тоже нельзя. Они нашли местечко: тихую садовую аллейку, где никого не было. У Яси не получалось, но она была упорна. И всё больше нравилась Свете: такие девочки всего добиваются, чего хотят. И — получилось, получилось!

— Ещё, Яся, ещё!

Обе сияли, а потом начали хохотать, прямо на скамейку повалились от хохота. И вернулись домой в хороших отношениях.

Ясе хотелось только знать: почему Света, вроде приличный человек и к тому же наполовину полька, вздумала быть русской. Ендрусь ведь тоже вырос среди русских, как Маугли среди волков, а потом всё-таки вернулся к своим, и теперь совсем-совсем поляк! Света, как могла, объяснила. Что можно любить Россию — Яся понять не могла. Но что можно любить человека до такого безумия, чтоб в России оставаться — это было понятно. Могла ли себе позволить паненка двенадцати лет не понимать про любовь! Раз любовь — так безумие, ясное дело. И про цирк, зачем он припёрся, она осталась прежнего мнения. Но Света — другое дело, зачем это Свете было надо, Яся понимала теперь.

Мама тревожилась всё время их отсутствия: не наговорила бы девчонка лишнего. Такой возраст — не знаешь, чего ждать. А того ждать, что начнётся теперь семейный скандал… Света, конечно, вполне заслуживает того, чтоб её слегка ткнули носом: вот твои русские! Но всё-таки, раз уж так вышло, не вырывать же дочь из сердца! За то только, что у Катерины русский папа. Пусть бы лучше поладили её дочери! Матка Боска, пусть бы лучше поладили! Хотя — как это возможно? Она Ясю знала слишком хорошо.

Но, услышав ещё с лестницы их весёлый смех, мысленно вознесла Святой Деве благодарственную молитву.

Яся, конечно, была на представлении, и они свистели, как договорились. Но это было детской игрой в сравнении с тем, что вытворили Светины голуби! Они чин-чином обнесли вокруг купола полотнище из тончайшего шёлка с надписью «МИР» на нескольких языках. Полетали строем, так и сяк выпендриваясь под задушевную музыку. Яся должна была признать, что красиво получалось. Она и не знала, что голуби такое умеют: прямо они танцевали в воздухе! А потом, а потом! Под прощальные аккорды они пролетели кругом над головами зрителей — и обгадили советский дипломатический корпус! Весь. Он на первом представлении присутствовал в полном составе, на них остальная публика глазами показывала. Так что Яся знала, кто это там сидит в красивых костюмах. А голубей было много, так что было похоже на прицельную бомбёжку. Яся с друзьями взвыли от удовольствия, они хохотали и визжали, и все поляки в зале смеялись, в общем, здорово было!

Свете, конечно, пришлось объясняться с администрацией: скандально получилось, как ни крути. Но Света отметала все подозрения:

— Что, перед выступлением надо было им клизмы ставить? Это ж не слоны всё-таки. С лошадями — и то иногда случается, и никто не обижается. Большое дело — птичка капнула!

И, как не крути, не получалось обвинить в происшедшим Свету. Действительно, с птицами случается. И там в зале свистел кто-то, может, голуби испугались, как раз пролетая над тем местом. Умысел не вытанцовывылся: невозможно же заставить голубей прицельно облегчиться всех разом. Попробуйте хоть одного… Приходилось признать досадную случайность. Снять номер с программы? Глупо: лишний раз подчеркнуть, пустить дополнительные слухи. Нашим дипломатам только на премьере быть положено. А дальше им в цирке делать нечего, у них других фестивальных дел по горло. Так что пускай голуби летают дальше, восхищают знатоков. Даже лучше будет, если они ещё кого-то обкапают на следующих представлениях. Зал доволен же был, хлопали номеру дружно, так и нечего обижаться публике.

Решение оказалось правильным: голуби шли первым номером, и зрители неизменно приходили в восторг. Не меньше хлопали, чем после первого, скандального, случая. А это так важно: в самом начале разогреть зал! Правда, не было замечено, чтоб они ещё кого-то обгадили. Но после первого случая никто и не свистел, когда голуби работали.

Ещё бы они свистели! Яся теперь восхищалась сестрой: весь город с наслаждением сплетничал, как советских дипломатов (знаем мы, чем эти дипломаты занимаются!) голуби мира обосрали. Света, разумеется, отрицала, что заслуживает этих восторгов. Но глаза у неё при этом были хитрющие и ещё зеленее, чем обычно. Как Яся раньше возненавидела Свету — так теперь горячо возлюбила: её романтическая душа не умела ничего наполовину. Свете было прощено, что она русская. Раз бывают такие русские — то, в порядке исключения…

Яцек, раз Света сама хотела, рассказал ей — менее эмоционально, чем Яся, но более подробно, про их с отцом историю. Как советские (он избегал слова «русские»), войдя в Польшу, арестовали всех польских офицеров, свезли в Козельск и ещё куда-то. А их с отцом мобилизовали в первый же день войны. Отец был когда-то в польской армии, ещё когда гнали Тухачевского. А потом опять работал врачом. Так что он как был в чине поручика, так поручиком и на эту войну пошёл. А он, Яцек, выучился на архитектора, особенно увлекался мостами и замками. Даже монографию перед войной выпустил. Он много ездил по Европе, знакомился с архитектурными шедеврами. И в Германии бывал, и в Англии, и во Франции. А мобилизовали — и стал поручиком сапёрной службы. По этой линии его ещё на военных сборах определили, раз он интересовался мостами и крепостями.