Анна Матвеева - Завидное чувство Веры Стениной Страница 51

— Видишь, какая умница, — зудела мышь. — А наша-то дурочка по-прежнему играет в собаку.

В гимназии за Ларой окончательно закрепился ярлык «творческого ребёнка» — так щадяще педагоги называют сложных, нервных и малоспособных к основным наукам детей. К несчастью, Лара не проявляла интереса ни к одному виду искусства, хотя Вера последовательно пичкала её рисованием, музыкой и хореографией. С хореографии их попросили в рекордно быстрый срок — от Лариных прыжков и приседаний заметно прогибался пол. Ежедневное ученье изматывало девочку и вместе с ней всю семью: математику делали в слезах, стихи учили с угрозами, творческие задания Вера и вовсе делала сама, чтобы дать ребёнку хоть немного времени посидеть у телевизора. Если не забывала добавить пару ошибок и помарок, Лара получала «четыре».

Накануне отъезда в Париж, вместо того чтобы собираться, Вера учила с дочкой стихотворение Бодлера «Альбатрос». В гимназии уделяли большое внимание французской поэзии, но учить сказали в переводе. И на том спасибо.

Лара никак не могла выучить последнюю строфу, и Вере пришлось помахать ремнём перед её носом. Был у них такой специальный ремень с мощной пряжкой, неизвестно откуда взявшийся. Зарёванная Лара оплакивала свою судьбу вместе с судьбой несчастной птицы.

Каким образом Юлька устроила поездку для них обеих, Вера не знала. Записала она Стенину, кажется, фотографом, но никто не проверял, собирается ли этот спецкор хоть что-то снимать в Париже или же будет носиться по музеям и магазинам, как все нормальные люди. При слове «фотограф» Вера поёжилась — вспомнила Геру, — но высказать Копипасте недовольство было бы хамством, поэтому кроме как поёжиться она себе ничего не позволила.

Чем ближе подходило подругам к тридцати, тем ярче расцветали у них таланты, представить которые в юности было затруднительно. К примеру, Юлька научилась превосходно ладить с нужными людьми и манипулировала ими умело, как опытный кукловод. Там — шоколадку, здесь — комплиментик, тут — ценный совет, а может, и денежка в конверте. Поэтому Вера была удивлена, когда познакомилась в аэропорту с другими участниками пресс-тура — Юлька совершенно явно тушевалась перед низенькой девицей, рыжей, как ирландский сеттер, но и вполовину не такой благородной. Честно говоря, эта Ира была страшной, как героиня какой-нибудь картины Жоржа Руо[39], но нимало этим обстоятельством не смущалась. Вера встречала таких женщин и раньше — пусть им досталась невзрачная внешность, зато они не сомневались в том, что хороши собой. Ира носила отважную мини-юбку и крупное ожерелье, хотя у неё были кривые ноги и бугристый загривок.

— Она работает в агентстве новостей, — свистящим шёпотом пояснила Копипаста в то время, как Ира проходила через таможню. — Очень крутая! Настоящий газетный волк.

— Скорее уж волчица, — уточнила Вера.

В самолёте волчица уселась прямо перед ними, поэтому Юлька весь первый час молчала — боялась ляпнуть глупость и опозориться перед крутым журналистом. Веру всё это очень забавляло.

— Мы увидимся с Бакулиной? — спросила она у Юльки, когда та выпила вина и немного расслабилась.

— Хотелось бы, но она такая скрытная! Я даже письма ей отправляю на какой-то абонентский ящик. И электронку она редко проверяет, а телефон весь последний месяц выключен. — Юлька хрюкнула, позабыв про волчицу из впереди стоящего кресла: — Представляешь, если мы с ней случайно столкнёмся в магазине?

Вера отвернулась к иллюминатору, притворилась, что спит. А потом и вправду заснула.

В Париж прилетели ночью, за окнами автобуса, который вёз их в гостиницу, не было видно ничего, кроме размытых городских огней. Вера вспомнила, как Лара однажды спросила — видала ли она когда-нибудь «згу»?

— Это ещё что такое? — испугалась Вера.

— Ну, знаешь, говорят — «не видно ни зги»!

Неужели она уже соскучилась по Ларе? Евгения с вечера сунула им с Юлькой по записке — с наказом прочесть только в самолёте. Вера наткнулась на аккуратно сложенный листок, когда вечером искала в сумке крем для рук. Копипаста давным-давно уснула, лицо у неё было счастливое — возможно, потому что газетную волчицу поселили в другом отеле — ниже по улице.

«Дорогая тётя Вера, — без единой ошибки писала Евгения, — я тебя очень люблю и жду твоего возвращения из Франции. Привези мне, если сможешь, пожалуйста, какое-нибудь изображение Эйфелевой башни. Всё равно какое. Целую крепко. Евгения».

— Даже запятые на месте, — забилась мышь. — А Лара до сих пор буквы путает.

— Давай спи уже! — простонала Вера.

…На утро была назначена обязательная общая экскурсия. Стенина быстро поняла: опытные участники пресс-туров отличаются от новичков тем презрением, с каким они относятся к организаторам. Волчица Ира и два её спутника — утром подтянутых, а к вечеру почему-то сдувавшихся, как будто им и вправду требовался насос, — разнообразно гримасничали в ответ на каждое слово сопровождающей. Они не скрывали, что в гробу видели и саму эту Люду из каких-то авиалиний, и её авиалинии, оплатившие пресс-тур. Искренние восторги Копипасты, впервые очутившейся в Париже (до этого Юлька бывала только на Кипре с Джоном), и горящие глаза Стениной, которая отродясь нигде не бывала, вносили в происходящее некоторый разнобой. Люда из авиалиний прониклась к журналистке Калининой и фотографу Стениной назойливой симпатией, Ира громко презирала Копипасту с подружкой, а Юльку Париж накрыл таким счастьем, что она почти не замечала ни того, ни другого. Её просто взрывало от ликования.

Свободное время проводили по желанию. Ира со спутниками, Димой и Федей (Деймосом и Фобосом, как окрестила их Стенина), — на Монмартре, поближе к пип-шоу и универмагу Tati. Вдумчивый телевизионный юноша мечтал посетить Булонский лес — и, судя по рассказам, посетил. Его оператор с утра до вечера носился по специализированным магазинам, разыскивая какую-то особую технику.

А Юлька с Верой ходили по музеям, рынкам и садам.

Копипаста в прямом смысле слова плевалась от восторга — в Стенину то и дело прилетали брызги счастливой слюны. Юлька не замечала, как косятся на неё в метро и на улицах: обвивалась вокруг поручня в вагоне метро, как будто это был шест в стрип-клубе, хохотала в полную громкость и постоянно указывала пальцем на разные досто… — и просто — примечательности, хотя Стенина и сама их прекрасно видела.

Баклажаны выложены на прилавок ровной грядой и блестят, как начищенные штиблеты. Вода в фонтане кипит, точно в чайнике — а если бросишь монету, тут же приплывёт утка и попытается слопать её без лишних рассуждений. Утки здесь привыкли к тому, что им кидают хлебные крошки — при появлении человека крякающая флотилия решительно снимается с места. Продавец сыров отказался продавать Юльке нежный шар в пергаменте, узнав, что она собирается съесть его дома через неделю.

— Нон, мадам! — махал руками, убирая сыр с прилавка.

— Как будто это его ребёнок! — смеялась Юлька. Она утешилась, купив у того же заботливого мсье ломоть «конте» шестимесячной выдержки. Съели его тем же вечером на паперти Нотр-Дам, откусывая по очереди от ломтя и запивая розовым шампанским из «сюперетт». Иудейские цари смотрели на них с завистью, но поделиться не просили, будучи каменными и вообще царями.

Сыр был мутным, как парафин на вид, плотным на ощупь и сладковато-солёным, зернистым и сложным — на вкус. Вера держала каждый кусок во рту долго, точно леденец, понимая, что ничего лучше до той поры не ела.

— А вот Бакулина может жрать такой сыр каждый день, — заявила мышь, и Вера поспешно отхлебнула шампанского. В Париже зависть распоясалась, и Стенина с трудом держалась, чтобы не выпустить её наружу — так пытаются сдерживать тошноту.

Юльке Париж пришёлся к лицу, как новый наряд, да и Стениной не стоило прибедняться — во все эти безразмерные дни, доверху набитые впечатлениями, с ними обеими случалось только самое приятное. В музеях шли выставки любимых Вериных художников, погода стояла прохладная и солнечная, да ещё и волчица Ира уже на второй день слегла с кишечным гриппом, знаменитым парижским «гастро», так что Деймос и Фобос бродили по Монмартру вдвоём — и были этим видимо счастливы. Юлька отнесла болящей волчице антибиотик, и та обильно её благодарила ровно до того момента, пока не убежала с искривлённым лицом в туалет. Не везёт некоторым!

В парках цвели неведомые кустарники, пекари вставали затемно — напечь бриошей с круассанами, бодрая старушка в Monoprix сличала перчатки с сумочкой, чтобы не ошибиться оттенком бордовой кожи…

Но лучше всего были, конечно, музеи.

Лувр оставили на последний день, а в первый, почти сразу после общей экскурсии, увидели афишу на бульваре Османа — и под ней длинную очередь, которую составляли в основном парижане. Узнать их было просто — все в перчатках и шарфиках. Очередь утекала во двор особняка под вывеской «Музей Жакмар-Андре». Судя по воодушевлённому настрою очереди, сегодня у этого «Андре» был бесплатный вход.