Марлена де Блази - Амандина Страница 51

— Ты волнуешься за нее?

— Конечно. Разве вы не волновались бы о вашей матери, если бы она исчезла? Я даже не знаю ее имени. Как я найду ее, с чего же мне начать?

— Может быть, это она должна найти тебя.

Сложенный из круглых серых камней, длинный и низкий дом Катулла — изобилующий бесконечными поворотами, сланцевыми дорожками, ведущими через внутренние дворики к замысловатой формы дверям очередного подвала, кладовой или винного погреба, — был типичным деревенским строением середины восемнадцатого века, жильем процветающего торговца или, в его случае, зажиточного крестьянина, кто предпочитает удобство деревенской жизни на собственной земле и отсутствие соседей. Когда сыновья и дочь жили дома, когда они росли, хотя и без матери, но при помощи бесконечной вереницы тетушек и кузин и, естественно, мадам Изольды — дом был полон веселья. Под низкими потолками у ежегодно беленых стен в каждой комнате горели камины, шторы крахмалились, бережно сохраняемая мебель из красного дерева полировалась, плиточные полы так натирали воском, что по ним опасно было ходить. Везде цветы и цветущие ветви, разнообразные фрукты в вазах, кувшинах и чашах, в буфете тарелки зелено-желтого фаянса, серебро, хрусталь, салфеточки старого кружева — таким был дом Катулла. Пахло ужином и дровами, возбуждающим аппетит тонким ароматом запеченной дичи, свининой, замаринованной в благородном вине с душистыми дикими травами и томившейся в большой черной железной кастрюле Изольды прямо в печи. Двадцать с лишним лет между войнами стали целой эпохой в жизни человека. И в жизни деревни тоже.

Достаточно близко, но не слишком, от Парижа, местечко процветало, так как еженощно в город везли дары своей богатой земли, свежие овощи и фрукты, которые продавали на рассвете на городском рынке. Деревня существовала независимо, благодаря деловой хватке и житейской мудрости жителей. Работали кафе и кондитерские, винные магазины, бакалейщики, пекари, мясники, маленькие ресторанчики с террасами на берегу реки, где летними вечерами танцевали в свете розовых и желтых фонарей. Если быть осмотрительным, можно и жизнью наслаждаться и еще отложить что-нибудь про запас в деревянную коробку из-под сигар в нижнем ящике кухонного буфета. К новой жизни, с бошами и под бошами деревня тоже приспособилась. Jours maigres, постные дни, выдавались чаще. Но были и хорошие. Дома, парк, школа, мэрия почти не пострадали во время оккупации. В отличие от Великой войны, на этот раз Франция сохранила себя. В некотором смысле, она спасла себя.

Если прогуляться по главной улице деревни, многое могло показаться неизменным. Конечно, кондитерские не работали, а мясник рубил то, что ему оставляли боши. В бакалее та же картина. В барах молчали кофеварки, предлагали только вино с водой или домашний самогон в толстостенных стаканах, боши такой выпивкой брезговали, но старики по-прежнему играли в карты за накрытыми клеенкой столиками, блефовали и брали прикуп, может, только тише и не так азартно.

Рестораны выживали интереснейшим образом. Жители приносили часть своих пайков в обмен на приготовленный поварами суп, чего-нибудь тушеное или запеченное. Десерт сочиняли из спасенных фруктов, капельки меда, вчерашнего хлеба, одного яйца и ложечки сливок. А потом, на следующее утро, продукты, которые жители принесли накануне на обмен, становились основой меню, оригинальной рецептурой, которая процветает в французской кулинарии, и правду говорят: хороший повар может приготовить достойный ужин из ничего. И хотя кто-нибудь из стариков частенько перекидывал ремень аккордеона через плечо и начинал наигрывать, никто не танцевал в ресторанчике над рекой. Никто не составил компанию девушке, жених которой был застрелен в первый день оккупации за то, что не сразу отозвался во время переклички, устроенной бошами. Она иногда танцевала на террасе маленького ресторанчика, обнимая руками призрак.

Впечатление от оккупированной деревни было как от холста Вермеера: слева — сияющее солнце, справа — бесконечный дождь, и граница между ними проведена остро заточенным ножом и почти не видима. Но тем не менее узнаваема. Особенно теми, кто помнил, как это было раньше.

Катулл и группа пожилых мужчин из деревни работали на его земле. Подавляющую часть урожая реквизировали, как и у соседей. И так по всей Франции. Но кое-что удавалось отложить или подобрать. Были пайки. Служили подспорьем лес, река. Среди сокровищ месье насчитывалось три козы, стая кур, галантный петух, кролик в клетке. Мадам Изольда. Он ждал возвращения детей, каждый день открывал двери их комнат, а то и не раз заходил, шел до окна, дотрагивался до кроватей. До кроватей, где спали боши и, может быть, еще будут спать, пока его сыновья и дочь спят… где? Он думал о девочке. Об Амандине. О рано повзрослевшем ребенке. У нее нет ничего, кроме потертого чемодана и чужих ботинок, а она беспокоится о своей матери.

Хотя Амандина жила с Катуллом и Изольдой уже в течение двух месяцев, она до сих пор здоровалась с каждым из них за руку, спускаясь утром на кухню. И обязательно благодарила прежде, чем сесть за стол, и снова, перед тем как встать. Она полюбила их, то, как они смотрят и говорят, что делают — простые обряды деревенской жизни. Она ловила себя на ощущении счастья, которое освещало ее жизнь с Соланж. Что-то вроде этого. Она даже задавалась вопросом, насколько плохо радоваться жизни в отсутствии Соланж. Не стала ли Амандина ее забывать, если не вспоминает о ней ежечасно? Правда ли, что Соланж всегда рядом? Нет, нет рядом, а внутри нее. Да. Внутри нее.

Когда Катулл уходил утром по своим делам, Амандина и мадам Изольда принимались за свои. Изольда только удивлялась выносливости девочки, несмотря на ее хрупкое сложение. Она полировала и скребла, поднимала и приносила, быстро справлялась с любым заданием, а время от времени ее посещали собственные идеи. Особенно по поводу обеда.

«Салату необходима заправка. Могу я поэкспериментировать со сломанными листьями? Мне нужно два яйца и молоко. Я знаю, у нас есть сыр. А мускатный орех?»

Вместе Амандина и Изольда выстаивали очереди за пайками, бродили по магазинам, чтобы посмотреть, что там появилось, посещали рыночек за церковью, где деревенские женщины продавали то, что смогли собрать сегодня в саду и огороде. Изольда гордилась Амандиной, как будто собственным черноглазым кудрявым ребенком, ее манерами, ее красивой речью, легкостью в общении со взрослыми незнакомыми людьми. Ее самообладанием.

Она перешила два своих лучших платья, которые берегла для торжественных случаев, так и не произошедших в ее жизни, на растущую девочку. Из матового розового шелка она выкроила сарафан-передник с оборочками и короткими рукавами, из остатков сшив пояс и шаль. Амандина же особенно любила коричневое платье с белыми пуговицами от ворота до подола. Изольда нашла на рынке несколько подержанных вещей: серый передник из сирсакера, жатой ткани в полосочку, две белые хлопчатобумажные блузки с кружевными воротниками, пару широких холщовых штанов, какие носят в поле фермеры, а также деревянные башмаки, никем не ношенные и до сих пор связанные длинным шпагатом, черные полуботинки и сапоги для работы в саду и чтобы в лес ходить. Из батиста, когда-то купленного на занавески, она сшила рубашки с прорезями, которые украсила розовыми ленточками, панталончики с эластичной талией и ночную рубашку. Изольда уже беспокоилась о зимнем пальто для Амандины, о чем поставила в известность всех соседей.

От них было два шага до небольшого металлического мостика, на котором старики и дети ловили рыбу. Изольда договорилась с ними об обмене части улова на сыр, или даже на ужин. Старики, естественно, предпочитали приглашение на ужин, и это радовало как Изольду, так и Амандину, и они отправлялись вниз по дороге, обсуждая, что будут готовить и печь, как будто готовились к грандиозному званому обеду.

Через некоторое время девочка начала замечать, что каждый раз, когда они в магазине, или на прогулке, или даже на другой стороне улицы сталкиваются с одной и той же женщиной, Изольда хватает ее за плечи и делает вид, что хочет заглянуть в витрину, или тащит Амандину в кафе выпить стакан воды. Амандина обратила внимание, что при этих встречах Изольда разглаживает ей волосы, пытаясь стянуть в пучок, вынимает семена аниса из кармана и нервно жует их. Нервный тик на глазах усиливался.

— Кто эта женщина?

— Какая женщина?

— Вон только что разговаривала с мужчиной с собакой. Симпатичная.

— Она? Старая корова в жемчугах.

Амандина хихикнула, но продолжила:

— Думаю, я знаю, кто она. Доминик рассказала. Она из другой страны, не так ли? И она любит господина Катулла.

— Всем нравится господин Катулл. И да, она из другой страны. Ее зовут мадам де Базен.

— А почему ты так нервничаешь?