Владимир Максимов - Не оглядывайся назад!.. Страница 51

«Не приснилась ли, не привиделась ли мне ненароком минувшая ночь с её неистовством?» – засомневался я, глядя на Таю. И тут же понял – нет. Под глазами у неё обозначились тёмные тени.

Она перехватила мой взгляд и почти испуганно спросила:

– Что, плохо выгляжу?

– Нет, совсем не плохо, – потянулся я к ней, но Тая игриво отстранилась, а потом делано строго сказала:

– Сначала – есть. Потом – всё остальное… Я имею в виду: прогулку, занятия спортом, чтение книг, – с улыбкой добавила она. – Десять минут на сборы. – Она поднялась с коврика и добавила: – Иди умывайся, а я пока постель перестелю. Нам нужно скрыть, в прямом смысле этого слова, кровавые следы. И это – уже проза жизни…

Яичница с ветчиной, помидорами и сладким перцем; гренки из белого хлеба, кофе с подогретыми сливками – таков был наш, по словам Таи, «скромный завтрак».

– Поджарить ещё? – спросила она, увидав, как я быстро расправился со своей порцией из двух яиц. – Или выпьешь кофе с гренками, маслом и джемом? У меня есть клубничный, мой любимый.

– Любишь, значит, клубничку? – попробовал пошутить я.

– Если это не двусмысленность, то – да… А на что это ты, собственно говоря, намекаешь?! – игриво возмутилась Тая. И мы оба ни с того ни с сего счастливо рассмеялись.

– После обеда будет дождь, – сказала она, взглянув в окно. – Казбек, как белой буркой, укрыт туманом. Так что, если желаешь пройтись – можно сейчас. Одевайся, а я пока помою посуду. Да заодно выбросим в мусорный бак простыню. Я её в полиэтиленовый пакет положила. Не хочу стирать. И не буду!.. – И, как бы уже самой себе, отойдя к мойке, добавила: – Ну вот я и стала женщиной… Как всё, оказывается, просто…

Из крана успокаивающе зажурчала струя воды.

– А давай лучше полежим и поболтаем, – предложил я Тае, глядя на её прямую спину.

– Просто полежим и просто поболтаем? – с нажимом на «просто» обернулась она, обескураживающе улыбнувшись.

– Ну да, – состряпал я невинное лицо.

– Нет, Олежа. После завтрака – прогулка. Мне надо побыть на свежем воздухе. Посидеть на скамейке в парке. Прийти в себя… У меня внутри всё болит… Но ты, – поспешила она успокоить, – в этом не виноват, хоть и являешься главным обвиняемым… Да и мусор надо обязательно вынести.

Тая вновь обернулась к крану и продолжила мыть посуду. Не оборачиваясь, она сказала:

– После обеда полежим и почитаем. Предадимся, так сказать, послеобеденной неге. Кстати, что вы, сударь, желаете на обед?..

За окном шумел дождь. Его мутноватые потоки стекали по стеклу. Мы лежали в домашней одежде, на том же диване, поверх одеяла, сытые, умиротворённые после борща, который Тае удался на славу! Будто она всю жизнь прожила не в Осетии, а на Украине.

Лёгкая усталость от бессонной ночи, не развеянная даже прогулкой, давала о себе знать. Веки то и дело стремились смежиться, но мы вполголоса, растягивая фразы, продолжали говорить о том, что ложилось на сердце.

– Олег, а почему ты бросил мединститут и занялся охотой? – спросила Тая. – Я давно тебя хотела об этом спросить… Что ты думаешь делать дальше? Какую цель в жизни ставишь себе? Наверняка ведь ты хочешь чего-то добиться? Не век же тебе мотаться по тайге?

– Если говорить о цели, – приободрился я, – то она у меня, конечно, есть. Я, например, хочу написать хорошую книгу. Настолько хорошую, чтобы любой человек, прочитавший её, пожалел о том, что она уже кончилась. Хочу получить Нобелевскую премию в области литературы. И главным образом не ради славы или всеобщего признания… Хотя и того и другого в глубине души мне тоже конечно же хочется. Но хочется всё-таки в меньшей степени, чем достаточного количества денег, которые позволяют человеку быть материально независимым, то есть – свободным… Ещё мне хочется жить с тобой в небольшом уютном домике, с солнечной мансардой, где была бы наша спальня. В которой: широкая кровать, шкаф, большой мягкий ковёр цвета моря и больше – ничего. И чтобы нас будило утреннее солнце. А свежий солёный ветер – слегка парусил занавески. А ещё лучше, чтобы дом стоял на берегу какого-нибудь фьорда, изобилующего глубокими шхерами, в которые бы, несмотря на свой киль, могла заходить яхта. А на скалистых берегах его росли бы вечнозелёные ели. И чтобы мы на нашей маленькой, рассчитанной на двух-трех человек, посудине могли в любой момент, словно перелётные птицы, сорваться куда захотим, в любую часть Мирового океана или суши, которую омывают его великие воды…

– Красивая мечта. Прямо-таки «Алые паруса», – всё так же тихо, задумчиво и плавно проговорила Тая и грустно процитировала из Грина мечту всех влюблённых: «Они жили долго и счастливо и умерли в один день…» Да, трудную и долгую задачу поставил ты себе, Олег. И даже если ей суждено осуществиться – мы к тому времени станем уже стариками. И вполне возможно, что нам не только никуда не захочется, но уже и не заможется ехать, так же как и спать в одной постели. Но это ещё в лучшем случае. А в худшем – ты заведёшь себе какую-нибудь красивую молоденькую глупышку… А я её прикончу – так и знай!..

– Тая, как говорил незабвенный Ося Бендер: «Не разрушай хрустальную мечту» моего детства. Без неё у меня не будет стимула ни жить, ни сочинять.

– Мечту о молоденькой белокурой норвежке – не разрушать?!

– Да нет же…

– Ну а если серьёзно, то мне кажется, Олег, – ты всё свалил в одну кучу: цели и мечты… То, о чём ты говоришь, мне тоже нравится. Правда, не всё. Думаю, что без друзей, детей, да и просто – людей, только вдвоём, будет хоть где совсем не весело… И ты не ответил на ещё один мой вопрос – для чего, собственно говоря, ты мотаешься, как неприкаянный, по свету, забираясь в самые невероятно дикие уголки?

– Да я уже почти ответил, только – косвенно, – снова немного сник я. – Поскольку у меня нет никаких перспектив в ближайшее время получить Нобелевскую премию, наследства тоже никакого не предвидится, – мне нужно зарабатывать на жизнь. Охота – один из таких, не самых плохих, кстати, способов. Где ты одновременно и относительно свободен и можешь быстро (доколе шкурка одного баргузинского соболя стоит на пушно-меховых аукционах столько же, сколько пять тонн отборной канадской пшеницы) заработать приличные деньги. К тому же – это настоящая мужская работа. Она прекрасно воспитывает волю. А воля выправляет человека и правит им. И она, как известно, является кратчайшим путём в достижении любой цели… Я вижу новые, порой до невероятности красивые места, где не бывала ещё частенько ни одна живая душа. Встречаюсь с интересными людьми, многих из которых хотел бы видеть своими друзьями. Накапливаю впечатления… Всё это может пригодиться потом для моих рассказов… И, ко всему прочему, мне хочется заработать достаточное количество денег для того, чтобы у нас была своя квартира, нормальная мебель, машина… Чтобы ты не таскала в руках неподъёмные сумки с того же рынка. Может быть, всё это звучит не очень возвышенно, но зато – честно. К тому же я из-за своего свободолюбия, своеволия вряд ли смог бы «служить» в какой-нибудь конторе. Ходить «в должность» в «партикулярном платье». Отрабатывать или отсиживать там от и до свою государственную подачку, именуемую заработной платой. Которой, если ты живёшь честно— не воруешь, не берёшь взяток, – как правило, едва хватает на латание не очень больших прорех семейного бюджета. Ещё несносней для меня – кому-то подчиняться. Особенно если этот кто-то – дурак-начальник. Боюсь, что подобная жизнь просто иссушила бы мою душу. И я стал бы скучным, серым, как параграф должностной инструкции… Я убежден, что литератор должен быть свободен, хотя от этого он зачастую бывает и беден, и одинок…

– Ты выбрал очень нелёгкий путь, похожий на восхождение к неведомой вершине. Которой, кстати, ты можешь никогда и не достичь. Ты не задумывался над этим? – разговор уже шёл серьёзный и от недавней дрёмы не осталось и следа. – И, самое главное, – верный ли вектор движения ты избрал? Не закрадывалось ли тебе в душу сомнение, что большинство твоих рассказов, если даже они будут чудесны, никто никогда просто не прочтёт. Что они в лучшем случае будут пылиться на полках библиотек и книжных магазинов! В худшем – у тебя в столе, даже не изданные… Ведь можно никогда и не найти своего читателя. Вот что лично меня страшит больше всего: отсутствующий читатель. А от этого – некоторая обречённость, закланность литератора, чьи усилия становятся просто дымом, а не греющим огнём, в котором сгорает жизнь творческого человека… – задумчиво и грустно произнесла Тая.

– Я знаю всё это. И думал об этом не раз, – не менее грустно ответил я, глядя в окно, по которому текли слезы дождя, будто уже оплакивающие мои, такие хрупкие, надежды и мечты. – Однако к вершине стремиться, по-моему, всё-таки предпочтительнее, чем безвольно катиться вниз… Или бултыхаться в тёпленьком болотце повседневных мелких радостей… В нынешнем году хочу отослать некоторые свои рассказы на творческий конкурс в Литературный институт, в Москву. И если пройду его – постараюсь поступить туда на заочное отделение. Я ведь ещё не старый. Это в двадцать лет мне казалось, что жизнь уже минула безвозвратно… А если не пройду творческий конкурс, обещаю тебе бросить всю эту писанину, уже порядком измотавшую меня. Думаю, что я смогу это сделать, – после некоторого раздумья, добавил я.