Григорий Ряжский - Натурщица Коллонтай Страница 52

Я:

— В первый. Вообще раньше никуда в такое не ходила. А теперь пришла. И мне бы свечечку какую-нибудь ещё. Если про человека одного точно не знаю, то за здравие можно или же сразу надо за упокой?

Она:

— Конечно, за здравие, милая, он ведь пока для вас ещё живой, значит, Бог не дал вам знать, что нет его больше с нами. Вам какую?

Я:

— Дайте потолще, посильней, а то мы так давно не видались с ним, что пускай подольше горит и светит. И что сказать надо?

Она:

— Просто помолитесь и пожелайте, что у вас на сердце лежит к нему. А к каким образам обратиться, сами решайте.

Я:

— А если некрещёная, то можно перекреститься?

Она:

— Вам, милая, не перекреститься следует, а покреститься, если некрещёная. Под защиту Господа нашего никогда и никому не поздно встать.

Я:

— Да? А как покреститься-то, с кем?

Она:

— Знаете, вам бы лучше с батюшкой нашим побеседовать, он вам всё объяснит и растолкует. Настоятель у нас хороший, добрейшей души, отец Александр, протоиерей. Его нет сегодня, а завтра будет. А вы пока житие Марии Египетской почитайте, вам мой совет, для себя, до встречи вашей, она вам как путеводная звезда дорогу к Богу укажет, многое в сердце проясняется там для человека, какой на путь истины и веры становится.

И буклетик протягивает, к свечечке заодно, про житие это самое египетское.

Ну, я свечку поблизости от входа подожгла от другой, воткнула, постояла рядом, слова про себя пошептала, к Паше обращённые, чтобы жил, не тужил и не умирал подольше у себя там в Канаде и чтобы Мишенька мой рос сильным и здоровым мальчиком, хотя — освежила, тут же на месте — 35 ему в этом году исполнится уже, вырос, скорей всего, во взрослого сильного мужика.

Но облегчение получила хорошее, доброе какое-то, упокоительное для души.

Домой пришла, брошюрку полистала эту о житии Египетской матери.

И отложила покамест, до батюшки.

А на другой день снова пошла, к после утреннего служения чтобы подпало, когда он освободится.

Нашла момент, подхожу, головой склоняюсь. А сам равномерно седой весь, от бороды до волос на голове, глаза умные, проницательные, внимательные ко мне. Сразу понравился, сошлось, вижу, у нас с ним по общению. И лет как мне примерно. Или даже ближе как Владлену моему покойному.

Говорю:

— Доброе утро, батюшка Александр, можно поговорить с вами про моё крещение?

Он:

— Здравствуйте и вы, раба Божия, и как величать мне вас прикажете?

Я:

— Александрой зовут, можно Шуранькой, по-простому.

Он:

— Вот и хорошо, Шуранька, тёзки, значит, будем с вами. Так говорите, желаете покреститься?

Я:

— Надумала, отец Александр, помыслила и надумала. Только вот сомневаюсь про возраст свой, не поздно мне пускаться в такое старое приключение? Не грех?

Он:

— Креститься, Шуранька, можно в любом возрасте. И даже в каком-то смысле непременно следует. Потому что в эти года, если к Господу себя обратить и принять веру его, то все грехи прощаются, отсюда и говорят, что Бог в помощь, слыхали сами, наверное, не раз. Вот и дайте Отцу небесному помочь вам, пройдите священный обряд, станьте под сень его Господня крыла. Храм наш добрый, исторический уже, можно сказать, и место само веками намоленное.

Я:

— Я согласна, батюшка, но только спросить ещё хочу вас.

Он:

— Что такое, Шуранька, спрашивайте, про любое можете, затем и пришли сюда.

И вот тут, бабушка, тормознулась я резко, потому что осведомиться хотела у него про работу свою. Ну что, мол, можно и дальше мне натурщицей продолжать или стоп-машина? Слыхала краем уха, что православным никак нельзя обнажаться, что грех, что против веры и против Бога это занятие, хуже даже всякого лицедейства и порока. И в этот же момент сообразила, что если сейчас поинтересуюсь и ответ получу, который не хочу получать — что нельзя ни при каких, то такое станет для меня обломом похуже дефолтного, пострашней, раз придётся с любимым трудом прекращать навсегда. А я ведь, скажу тебе, ещё далеко не перешла порога спроса на мою обнажённую натуру, у нас одна, тоже штатная, хорошо за семьдесят натурщица, всё ещё работает и в ус себе не дует.

Смотри сама: какой простор для художественных изгибов, поворотов телесных сюжетов, роскошной бесчисленной морщинистости по всему покрытию тела, особенно для карандашной техники и сухого пера, чего на молодой поверхности обыщешься — не найдёшь. Также привлекают и сама великолепная дряблость, и отдельные фрагменты возрастного обвисания кожи, и целых пластов ткани, как, например, брыльки по бокам ото рта, всё под подбородком, нижняя часть предплечий, складки ниже пупка и сбоку от подмышек.

Сама я большинства преимуществ, подобных перечисленным, пока не имею, но к этому стремлюсь в плане будущего художественного старения, чтобы не остаться окончательно наедине сама с собой и не сдохнуть от обычной человеческой тоски.

И поскольку я не могу не думать о собственном будущем в разрезе этих мыслей, то именно поэтому, Шуринька, вопрос этот свой к батюшке я остановила, не задала, схоронила от выяснения, опасаясь невыгодного для себя ответа.

И я быстро передумываю об этом и спрашиваю совсем о другом, но тоже немаловажном.

Говорю:

— Мне казалось, что обязательно для любого православного крещения потребуется крёстная мать. А у меня нету. У меня вообще никого, кто бы мог.

Он:

— Нет, Шуранька, это не совсем так. Крёстная мать при этом не обязательна, потому что зрелая женщина, как вы, скажем, в этом возрасте уже сама отвечает за себя и за свои грехи. Можете обойтись и без неё, раз для вас так лучше. А вот то, что никого вокруг вас, как вы сказали, это нехорошо, милая моя. Вот покрестимся, и найдёте себе сотоварищей добрых. Среди прихожан наших много достойных людей, можете не сомневаться, и кто-то из них обязательно станет вам по сердцу и по душе. А пока почитайте Евангелие, чтобы быть к обряду готовой, и назначим дату.

Я:

— Отец Александр, я и без Евангелия готова, а будет время, и его почитаю. Назначайте процедуру, раз от меня лично для неё никого не требуется.

— Хорошо, Шуранька, через неделю приходите, только время уточните предварительно. И не «процедура» лучше говорить, а «обряд» или «таинство». Процедуры — это в поликлинике. А вы раньше совсем неверующей были в жизни своей? Это, надо так полагать, ваши первые шаги к православной вере?

Я:

— Совсем. И первые. Все остальные шаги нельзя считать сознательными, так уж получилось. Я только в работу свою верила всегда и в любовь. Но по работе я счастливая, а по любви несчастная и теперь хочу найти своё золотое сечение, собственные три восьмых, через Бога и Святой Дух, чтобы достичь гармонии внутри себя же самой, чтобы открыть свою дверку в церковь Христову и пройти через сердечное покаяние. Знаете, батюшка, надоело быть курицей, которая дальше своего курятника ничего не видит, но если взлететь в небо как орлица, например, то ведь можно очень многое другое рассмотреть вокруг себя, правильно? Вот я и поняла, что засиделась в курицах, отец Александр, простите, если глупость какую в вашем присутствии сказала.

Он:

— Хорошие слова, дорогая моя, только немного нескладные, но это ничего, милая Шуранька, это бывает. Вы, судя по всему, хороший и добрый человек, и я рад, что вы пришли к необходимости веры. Жду вас.

И руку протягивает, видно, по привычке, для поцелуя, хоть и знает, что рано мне пока причащаться к его руке, как не прошедшей нужные врата.

Однако склоняюсь и целую, бабушка.

Рука у него тёплая и мягкая.

И припахивает ладаном, каким вокруг надымили.

И ничего, никакого неудобства от этого обряда поцелуя не испытала, всё нормально. Раньше думала, совесть заест, если кто узнает про меня такое, а теперь я так не думаю, что-то сдвинулось во мне, хотя и с опозданием, и переменилось к более разрешительной внутренней морали.

Я:

— А зачем неделю ждать? Я и завтра могу.

Он:

— Нет, завтра для вас ещё рано. Нужно подготовиться, «Отче наш», «Символ веры» и «Богородице Дево, радуйся…» наизусть выучить и трёхдневный пост пройти, а лучше семидневный.

Я:

— А чего нельзя, батюшка?

Он:

— Всего, чего избегают при посте: мясного, молочного, спиртного, яиц, грубых выражений, курения.

Я:

— И всё?

Он:

— Есть ещё, важное. Примириться придётся, с кем вы в ссоре, и не позволять себе с супругом, если он у вас имеется. Имеете?

Я:

— Нет у меня, отец Александр, никакого супруга. А кто был, тот далеко или на том свете. Да и не в тех годах уже, чтобы позволять.

Он:

— Вот и славно. Ждём вас.

Короче, бабушка, всё сделала, как велел. Молитовки эти выучила, оказалось, что совсем не в тягость, не длинные, и не утомительно повторять до такого запоминания, чтоб от зубов отскакивало. Да и красивые они необычайно, тягучие, как вещая песнь, и много правильного в них за совсем малым исключением — про долги не очень в «Отче наш» поняла, кто их кому оставляет.