Ирина Ратушинская - Наследники минного поля Страница 52

Костерок разложили не слишком близко к большим скалам, чтоб ветер сдувал дым беспрепятственно. Алёша полез в пещерку, выдолбленную неизвестно кем и когда в известняковом откосе. Там те, кто считал бухточку «своей», испокон веку держали полезные вещи. В частности, железный лист. Света резала помидоры на половинки. Пижонство не допускалось: жрать положено было с газеты. Посерёдке газеты была насыпана жменя соли. Все были голодные, как волки, и торопили Мишу с Петриком:

— Боря, Боря, выйди с моря!

Потому что мидий и так натаскали целую гору, сколько можно нырять! Мидии выпускали воду на раскалённый лист, она шкворчала и моментально испарялась. Потом мидии открывались, и тогда их следовало хватать с листа — поскорее, пока не обуглились. При этом, конечно, обжигались пальцы, но беды в том не было. Попробуйте надрать мидий, ни капельки не порезав руки. А для порезов — прижигание даже хорошо.

У знакомого дядьки с Фонтана для такого случая была куплена бутыль розового вина из собственного дядькиного винограда. Бутыль была слишком тяжёлая, чтоб пускать её по кругу, но у них были два гранёных стакана, хранившиеся в той же пещерке. Маня с Петриком сидели рядышком, как в детстве. Кто бы сейчас подумал, что они двойняшки. Малышами были так похожи, а теперь только и сходства, что чёрные волосы и карие глаза. Петрик крепкий, широкий, лапы — во! И к тому же волосатые. И волосы у Петрика почти не вьются, просто слегка волнистые. А Маня как была «глаза на ножках», так и осталась. Тоненькая, маленькая, а кудри — чёрным виноградом. Смеясь, она пихала Петрика в бок:

— Пересядь вот так, шкаф обшарпанный! Не видишь, сестричка обгорела. Кидай на меня тень!

Тени от Петрика было немного, но Маня в ней вполне умещалась. Если ноги прикрыть полотенцем. Петрик был сегодня герой дня: он самый шикарный подарок для Алёши придумал. Достал справку из Одесского зоопарка: чин чином, с круглой печатью и подписью директора. Каковая справка гласила, что Алексей Павлович Петров, тридцатого года рождения, проживающий по адресу, действительно не является верблюдом.

— Такая бумага тебе поможет по жизни! — торжественно сказал Петрик, вручая дар.

Они провеселились целый день, а к закату, обгорелые, с лёгким звоном в головах от ныряния, возвращались в город. Вечером Алёше со Светой полагалось быть у старших Петровых. А уж завтра вечером — у нас на Гаванной, бутыляку допивать.

Бутыляку допить не удавалось: слишком жарко было. Все хотели компоту. Раскалённый за день двор медленно отдавал тепло, так что компот, выставленный для охлаждения на подоконник, так и не остыл толком. Ладно, пили так, выхлёбывая из чашек волокнистые ошмётки абрикос.

— Манька, плюнь ты на тот Ленинград! В нашу филармонию — хочешь устроиться? Есть контакт подходящий, — уговаривал Петрик. Он никак не мог примириться с тем, что вот он дома, а Мане через две недели уезжать.

— Тебя же там затрут те антисемиты!

— Фиг её затрут. Наша мышка, вот увидите, выберет себе главного антисемита и выйдет за него замуж. И он у неё будет танцевать семь-сорок.

Маня подозрительно утянулась в тень, и Миша завопил:

— Эй, эй, вы гляньте на неё! Что, Светка в точку попала?

— И никакой он не антисемит — возмутилась уличённая Маня. — Сами увидите.

— Ого, Манечка! Он что, сюда приедет?

— Через четыре дня, у него гастроль сейчас. Ну, надо же ему поговорить с мамой и папой…

По поводу такого события компотом было не обойтись, и обратились-таки к бутыли. Но главный сюрприз преподнёс Миша. Он подумывает о том, чтоб работу несколько поменять. Он в КГБ хочет перейти с комсомольской работы, думает, есть сейчас такая возможность.

Так бы все и сели, если б не сидели уже.

— Миша, ты перегрелся?

— А что такого? Это же уже не то, что было, всё по-другому, вся жизнь по-другому, вы что, не видите? Вон Толик, со мной на одном курсе учился — чем, вы думаете, там занимается? Сидит на реабилитациях, дел, говорит — выше головы. Петрик у нас реабилитирован, во всех правах восстановлен, и в институте. А что на заочный, так он сам захотел — что, неправда, Петрик? И кто, по-вашему, это сейчас делает? Дяди с Марса?

— Нет, вы подумайте! По-новому ему всё… буквочки только поменяли, Миша, в том учреждении. А там все прежние кадры сидят.

— А почему же сейчас молодых и набирают! Ты, Петрик, дома уже, а про своего отца я никакого толку добиться не могу по инстанциям. Потому что не до всех ещё дел руки дошли.

— Так ты думаешь, что пойдёшь в КГБ и найдешь отца? А я тебе вот что скажу: выйдет он, а сыночек — кто? Поверь старому зэку, он тебе в морду плюнет!

— А пускай плюёт, только б вышел! И он поумней тебя, он-то поймёт.

— Подожди, Миша, ты не закипай — вмешался Алёша, — ты подумай: что, КГБ только реабилитациями занимается? Туда же — как попадёшь, так поздно будет думать уже.

Но тут неожиданно взъярилась Света:

— А что ему думать, вы что, не видите — он уже всё решил! Он начнёт с реабилитаций, а кончит тем, что нас и будет сажать! Если прикажут. Что, он маленький, не понимает? А я тебе, Миша, вот что скажу: кто туда идёт — либо дурак, либо подлец! А мы знаем, что ты не дурак.

— Как прикажешь понимать? — тихо спросил Миша.

— А вот так и понимай!

Миша встал и шагнул к двери. Света не двинулась его удержать.

И только, когда он вышел, взахлёб разревелась. То ли её было успокаивать? То ли за Мишей бежать?

Алёша нашёл Мишу на следующий день.

— Мишка, ты не это… Не обижайся на Светку. Что она тебе вчера нахамила. Это она психанула просто, а сама потом ревела. Ну, беременна она, понимаешь? Нельзя на неё обижаться.

— А я и не обижаюсь, скажи ей. И Петрику с Маней скажи: ни на кого я не обижаюсь.

Алёша потоптался и ушёл. С Мишкой творилось неладное, но было, кажется, не удержать. Ёлки-палки, вот на глазах пропадал человек — и нечего было поделать.

Миша врал, что не обижается. Он был оскорблён в лучших чувствах. И видеть никого не хотел. Света только сказала то, что все они думали. Да, они хотели помягче, в гробу он видел такую мягкость! Раз пошёл в КГБ — то подлец, вот какой приговор от бывших друзей. Так вот он прямо сейчас туда пойдёт, прямо на Бебеля. И попросит, чтоб его взяли на работу. Взяли же Толика — и его возьмут. А эти дураки поймут потом, когда-нибудь. Но прямо сейчас он туда не пошёл. И на следующий день тоже. И вообще не пошёл. Так что и не узнал никогда, что если бы пришёл — его бы именно поэтому всё равно не взяли.

От мамы перестали доходить письма: что-то там происходило в Польше, и по газетам было не вычислить — что конкретно. Алёша шуровал над приёмником, он теперь много чего брал, этот приёмник. На разных языках. Но разные языки Свете с Алёшей не подходили, им русский подходил. Ну, ещё польский — для Светы. А впрочем, и французскому языку Алёшу в детстве выучили достаточно основательно, чтобы он понимал и докладывал Свете:

— Там восстание, в Познани. Там аресты, а по всей Польше — волнения.

Тут приёмник начинал опять бурлить и завывать, и Алёша крутил ручки, отлавливая уплывшую волну. Так, по кусочкам, они восстанавливали картину «Польского октября» пятьдесят шестого года.

Но и когда восстановили — непонятно было, что с Андрейкой. Чтоб он работал в Познани — и в тех событиях не участвовал? Ещё и не последнюю роль играл, тут и вычислять не надо. Но что с ним? Жив или нет? А если жив — то не арестован ли? И что с мамой и Яцеком? Ими ещё вон с каких времён интересовались…

Хорошие отношения с Польшей, конечно, моментально прекратились, и на переписку надеяться не стоило. Хотя почему не стоило? По здравом размышлении, клоун дядя Федя мог тут крепко помочь. Пошла Света в родимый цирк выяснять, где сейчас дядя Федя.

В Казани сейчас дядя Федя, но приедет через неделю.

У дяди Феди было, действительно, полно родных и друзей на западной Украине, он же сам львовский. А у западной Украины с Польшей, как Света и предполагала, была масса контактов неформального, скажем, свойства. Уж больно много было людей, у которых родственники — и там, и здесь. Так что гоняли письма и посылки — через железнодорожных проводников и многими другими манерами. Даже ухитрялись лично родню навещать, безо всяких там виз. Наладить переписку? Не проблема, сказал дядя Федя. Только если совсем не по почте, даже внутренней — тогда долго получится от письма до ответа… Ну, пускай долго. А зато надёжнее все-таки.

Света написала, вручила конверт дяде Феде.

Через три месяца сын дяди Феди, Эдик из трио «Маретти «, забежал на минуточку, принес пакет. Мама писала, что Ендрусь действительно был арестован, но теперь освобождён. Он готовится стать священником. А песни на его стихи по радио, конечно, не поют, но вообще — ходят по стране эти песни, многие их знают. А у них с Яцеком всё нормально. Яцек с друзьями всё пробивают восстановление Замка. Пока не пробили. Но есть надежда. Яся передаёт приветы и поцелуи. У них, правда, всё хорошо. Во всяком случае, произошедшие перемены — к лучшему. Хотя, конечно, хотелось бы большего. И пускай Светочка себя бережёт, и мама молится за свою девочку, Бог даст, всё хорошо будет. И пускай ей как можно скорее дадут знать, кто родился и как назвали. И миллион поцелуев Катеринке.