Александр Терехов - Крысобой. Мемуары срочной службы Страница 52

— Вот ведь, — зацедил Свиридов. — Мачту так и не подняли!

— Товарищ прапорщик, — ахнул у грузовика знакомый мне с прошлого раза мужик. — А мы думали, шо… А нам брехали!

— Прохоров, скоро светает, а мачта где? Вот так, оставь вас. — Почти бежали вниз, темные края раскопа двинулись наверх и срастались с небом.

— Та бурим.

— Шо — бурим? До сих пор? Где мачта? На что шатер тянуть? А если растеплеет и дождь?

Внизу, на дне, успокоился мотор, у буровой установки собирались рабочие и стражники — работали ночь напролет? Мы пропускали ступеньки, то и дело переходя на прыжки.

Свиридов наконец спрыгнул на дно, обогнул лужу целебной воды, закрытую льдом, и влез на ящик.

— К утру! Мачта должна стоять! И шатер должен быть, так сказать, натянут — художники его расписали. А то шо ж, накопали богатств, а сохранить ума нету? Что гости подумают? Елена Федоровна тут? Тут. Что?

— Старались.

— Шо — старались, время — пять сорок! Старались они — третьи сутки, а мачта не стоит! Где мачта? — Свиридов пощурился, ему указывали все, чуть выше, на уровне древнерусского кремля, лежала длиннючая металлическая мачта с выдвижным наконечником, зацепленная лебедкой за основание. — Готова. Раствор намешали? Щебенка? А в чем же трудность? Прохоров!

— Та забуриться не можем.

— Шо? Пять метров не забурить? — Свиридов в сердцах плюнул.

— Та камень. Не можем место выбрать. Всю площадку из-буравили — один гранит. Во, — Прохоров пнул светлокаменную колоду, зеленую от мха. — Бурим — натыкаемся. Вытаскиваем — на ей надпись. И так везде. И бурить страшно — вдруг шо разорим?

— Какой гранит? Как везде? — всплескивал руками Свиридов. — А ну свети.

Очертаниями колода напоминала гроб, я сразу понял, она рукотворна — по краю плоской поверхности ровные бороздки, по углам переходящие в узор узелками, как девичья коса. В широкой части зияла выструганная воронка от касания бура, но сама колода даже не треснула. То, что сперва показалось мне следами корней и влажными отпечатками земли, и, правда, были тесно вырубленные буквы. Под ними разборчиво читались сложенные попарно ЦС, ИС, КТ. Свиридов, натужно сопя, поковырял надпись, противно стряхивая с пальцев налипшую глину, позвал:

— Елена Федоровна, ты… Что тут, эта?

— Отойдите от света, вы ж мне загораживаете, тут… Э-э… «Лета 7115 февраля в 23 дн…» Так написано: дн. «На памят святого священномученика Поликарпа Змирского убиен бысть на государевой службе князь-стольник Юрий Мещера, а погребен того же мсца 27 дн на памят прпдобного исповедника Прокофя…»

— Ничего себе, — промямлил Свиридов и зашипел: — Елена Федоровна, какой гранит?! Ты ж говорила: глина! Должна глина!

— Ах, что я могу знать? Вы уехали, про вас такое говорили… Я одна. Сказали, бурить. Откуда я могу знать? Может, так и надо!

— Ну, тихо… И что же, Прохоров, что ли?.. И еще, значит, как бы, такое, есть?

— Сплошь! Вон — мы сколь раз пробовали, столько и вывернули. — Прохоров раздвинул людей, давая простор взгляду.

Свиридов смурно уставился на каменные колоды, побольше и меньше, разно раскинутые по всей площадке, дыхнул и слабо сказал:

— Ну, а хоть вот эту прочти…

— Лета 6814 преставись раб Божий князь и старец Исаия Петров…

— Еврей, — заметил кто-то, Свиридов вскинулся:

— Кто сказал? А ну отставить! Я покажу… Я… в общем, разойдись. Пятнадцать минут технологический перерыв. Закурить и оправиться. Можно в туалет — малая нужда. Всем покинуть рабочую площадку! Поживее, живее. — Он уже нетерпеливо манил: — Прохоров, поди-ка, ага, сюда. — Схватил того за ремень и впечатал кулаком точно в лоб. — Ты мне что, мразь, откопал? Ты откуда достал эту пакость? — Прохоров угибался, норовя перехватить кулак, свалился на колени, Свиридов гвоздил. — Убью, тварь! Уволю без пенсии!

— Так находки ж! Федоровна!

— Прекратите… Или я уйду!

— Стоять! Все-все-все, прости, ну-ну… Ну вот здесь — что написано?

— «Анастасия Бахтеярова доч».

— А, тварь… А тут? Тут?

— «Священноиерей окольничий Борисов. Схимница Надежда. Волею Божею не ста Андрея Стефанова Веламинова. Иоанн… Калашшжов. Князь Прокопий Смойлов Траханиотов».

— Черт, черт!

— Не торопите меня! «Стряпчий Барнышлев преставися… Аврам Григорьевич Огин-Плещеев». Это… Не разберу. «Стольник Клешнин. Старец именем Андрей. Монахиня Елена, в миру Потемкина, преставися с миром. Зубачева Елизавета. Засекин. Епископ Крутицкий Пафнутий. Инок Григорий. В месяц януаре 24 день Федор Михайлович Мстиславский. С нами Бог, никто же на ны». Сколько еще? Да что мы глаза ломаем, где ваши накладные — сверьте!

— Рот закрой! — Свиридов отступил в сторону, развернул на каменном гробу свиток, выуженный из потайного кармана, и уперся в него фонарным лучом.

Прохоров потрогал голову, на четвереньках добрался до груды палок и присел на них — палки, видно, наносили для костра, женщина темнела недвижно, как столб — там, выше, над нами, завиднелось небо, словно чья-то рука оторвала его от земли; Свиридов листал-листал, страницы всхлипывали, женщина крикнула:

— Смотрите на «эн»! Надгробья! О господи…

Свиридов согнулся — страницы хлестали его по лицу, там, выше, теплело — снежная соль, щепотками достигавшая нас, словно ветер стряхивал ее с невидимых деревьев, теперь обратилась в холодные крапины — они кололи лицо.

— Нету. — Свиридов потушил фонарь, в темноте еще потерянно, пусто перебирал листы. — Нету такого. И что ж, Прохоров, вывернули, и еще, думаешь?..

— Вообще земли нет под ногами! Глина — тока на штык. И сразу эти камни, где ни забуриваемся! Вынимаем, под ей — другая. В одном месте решили вынать, пока будут — шесть штук вынули, и все равно еще есть. А попробуй их вручную вынуй — окапывать надо, кран. Тесно лежат. Чуть костей только между. — Прохоров указал на кучу под своим задом. — Я уж приказал сносить на всякий случай. То монета попадется, то пряжечка, кресты. Вы говорите, забуриться. Сразу, прям, бить. Разобрались бы сперва. Шестой бур выщербили.

— Что за гадство! — вздрогнул Свиридов от дождинки, угодившей в глаз. — Елена Федоровна! Что за гадство?!

— Ну откуда я могу знать? — приговаривала женщина. — Что я вам, археолог, что ли? Кости. Думайте скорей. Сюда же приедут. Надо как-то сохранить вид, чтоб раскоп…

Дождь соткал из нитей сеть и мелко зашуршал по клеенке, прикрывавшей находки, рабочие возвращались, надевая на шапки пластиковые кульки и капюшоны из плащевки, становились забором вокруг.

— Думать нечего, — выдавил Свиридов. — Нечего думать! Превозможение! Ребята, колоды зарыть на хрен обратно. Наносить глины и заровнять в гладкое место — до лучшего времени!

— А костяки?

— Кости побить в мелочь и раскидать в поле. Прохоров, приказывай! Елена Федоровна, к одиннадцати будут плясуны, певцы, подвезут местных жителей, наше дело — помост, лесенки и лампы, на случай, в городе запразднуют и к нам припозднятся. А? Чего тебе, Костромин?

Свиридова тронул за хлястик стриженый парнишка:

— Товарищ прапорщик…

— Слушаю. — Свиридов будто обрадовался и уже наступал на него. — Чо такое?!

— Может, хоть для истории надписи списать, или хоть кости оставим, там — тряпки, одежа.

— Для истории? — скорчил рожу Свиридов. — Молчи. Я сам знаю, какая нужна история. Ты вон туда смотри. — Пальцем ввысь. — Там что?! Там дождь. Дождь! Смотри туда — дождь! Иди вон зарывай, ломик возьми, на руках не подымете, ну! Дождь! Дождь!

Дождь зачастил. Заблестевшие сапоги растаптывали дно в жижу. Небо холодно пасмурилось. Не верилось, что наверху сплошь лежит снег и лиственницы стоят в хвостатых шубах. Пусть дождь сильнее — побыстрее пройдет.

Дождь сверкал спицами, ветер немного добавил ему наклон, плечи темнели. Я не взялся помогать — людей набралось вдосталь, одни спины. Поддевали ломами колоды и перекатывали к ямам, ломы вязли в глине, принесли березовые чурбачки, чтоб подкладывать.

Отдельная артель собирала черепа и кости в ведра и вереницей тащила наверх, держась за протянутый канат. Рядом блестели свежеоструганные мостки с площадками и перилами, но их берегли, а то потом не отскребешь. И я поднялся выше на два яруса.

Я встал под клеенку, берегущую отрытое поселение — горшки и какие-то осколки, уже заделанные под стекло. Рядом на щите написали красиво, что где — дождь баюкал легчайшим грохотом, травяным громом, под клеенкой затеплилась и вспыхнула на всю яркость лампочка, рядом пережидали дождь две женщины в пушистых одинаковых шубах, они держали указки, как шпаги.

Свиридов командовал слышно. Здесь — удивительно слышно. Зажмуришься: люди рядом, отчетлив каждый матерок и хрип, а по правде — вон они где.

Свиридов проломил на луже лед и ковырнул дно палкой — мягко. Воткнули в воду заостренный кол и забивали кувалдой — пошел, пошел! — нет камней? — поддается!